Приз

— Шама, она дура, ваще, блин! — заявил Серый, когда они остались на минуту вдвоем.

— Не понял! — шепотом рявкнул Приз. — Скажи то же самое, только приличными словами.

— Шама, я могу любыми словами сказать, но проблема не уйдет. Она дура. Зачем ты вообще ее во все это впутываешь?

— Ни во что я никого не впутываю. Она ничего не знает. Я просто хочу помочь своему бывшему учителю. У него тяжело больна внучка, и нет денег на хорошую сиделку. Но он очень гордый, денег у меня не возьмет и не позволит, чтобы я за него платил сиделке. Вот я и придумал такой благородный ход.

— И она тебе поверила? — Серый криво усмехнулся.

— Разумеется.

— Ну вот, я ж говорю, дура!

— Ничего, ничего, — успокаивал себя Приз, когда они, наконец, выкатились из квартиры, — терпеть этот бред придется еще довольно долго, но все когда-нибудь кончается. Сейчас главное — перстень. Я придумал хороший план, тихий и безопасный. Он должен сработать. Ох, Серый! Не понимаешь, мразь, что настанет момент, когда будет довольно одного моего слова, чтобы от тебя мокрого места не осталось. И от тебя, и от Михи. А потом дойдет очередь до Лезвия. Простите, пацаны, — он посмотрел в зеркало, очень печальным взглядом. Он представил, как красиво, торжественно будут хоронить его ближайших друзей. Оркестр. Военный салют. Горы цветов. Представил — и прослезился. Простите, пацаны!

Что делать? Настоящий диктатор, добившись власти, вынужден уничтожать тех, с кем начинал. Наступает момент, когда не должно существовать людей, которые помнят тебя жалким и слабым, которые могут сказать тебе «ты».

Приз продолжал смотреть в зеркало и горько, искренне плакать. Натуральные соленые слезы обильно текли по его щекам.





* * *


Сергей Павлович Дмитриев до приезда корреспондентки с фотографом ужасно переволновался. Он нашел в справочнике несколько телефонов служб, по которым можно было вызвать доктора на дом. И узнал, что визит доктора (только визит!) стоит от тысячи рублей до двух тысяч. Сейчас таких денег у него не было.

Нет, Сергей Павлович не нищенствовал. Разные случались в жизни периоды. Иногда удавалось получать вполне приличные суммы. Каждый раз он говорил себе, что вот, пока денег много, надо отложить что-то на черный день. Купить самое необходимое, решить накопившиеся проблемы: погасить задолженность за квартиру, за телефон, вернуть долги приятелям, купить пару приличных зимних ботинок, брюки, новый чайник, кое-что из белья, поменять смеситель в ванной.

Он садился за стол с карандашиком и начинал подсчитывать. Получалось, что после всех неотложных трат должна остаться пара-тройка сотен долларов. Но почему-то всегда этот остаток существовал только на бумаге. Стоило начать тратить, и уходило все, до копейки. Сергей Павлович попадал в очередную финансовую дыру.

Именно в такой дыре он находился сейчас. В бумажнике лежала последняя сотня рублей с мелочью. Две сотни остались на сберкнижке. Дней через десять должна была прийти жалкая пенсия от Союза кинематографистов. Потом маячили на горизонте кое-какие выплаты за ретроспективный показ его старых фильмов по нескольким телеканалам. Но когда выплатят, сколько и выплатят ли вообще, он точно не знал. И, как назло, на дворе был август, все его немногочисленные приятели, у которых он мог бы попросить взаймы, разъехались, кто куда.

Сказать внучке, что сегодня, сейчас, денег на врача у него нет, было нестерпимо стыдно. Получалось, что он забрал ее из больницы, взял на себя ответственность, а лечить ему Василису не на что.

После завтрака она опять уснула. Она вообще очень много спала, что вполне естественно для ребенка после таких тяжелых потрясений. Повязки с ее рук и ног Сергей Павлович снял, промыл ожоги в растворе фурацилина, как научили его в больнице, попытался забинтовать, но ничего не вышло.

— Пусть немного на воздухе все подсохнет, — сказал он, — так быстрее заживет.

Василиса не возражала. Она зевнула, свернулась калачиком на чистой простыне и тут же заснула. Дверь в кабинет он на всякий случай оставил приоткрытой.

«У кого же занять денег? Я и так много должен Маше. Пятьдесят долларов она дала врачу, тысячи две рублей потратила в супермаркете и в аптеке, столько всего накупила. Где, в какой стране возможно, чтобы режиссер моего уровня жил как нищий? Стыдно. Мне стыдно, а не им, хотя я, в общем, ни в чем не виноват. Но это все эмоции. Надо вернуть деньги Маше и еще где-то достать».

Сергей Павлович растерялся, расстроился, и, пока он думал, как выйти из этого дурацкого, унизительного положения, в дверь позвонили.

На пороге стояла женщина лет тридцати пяти. У нее было милое, яркое лицо. Она даже напомнила ему какую-то известную итальянскую звезду шестидесятых.

— Марина, — представилась она. Сергей Павлович по своей старой привычке поцеловал ей руку.

За спиной у нее маячил плечистый мужик с лицом мрачным и даже немного ублюдочным. В руках он держал большую сумку, в которой была фотокамера.

— Познакомьтесь, это Сережа, наш фотограф, — сказала Марина и улыбнулась очень приятно, тепло.

— А что он у вас такой мрачный? — спросил Сергей Павлович, когда они с Мариной прошли в комнату, а фотограф остался в коридоре, разбирать свое оборудование.

— Он просто стесняется, — объяснила Марина, — как ваша внучка себя чувствует?

— Спит. Она пока очень слабенькая.

— Сколько ей лет?

— Семнадцать. Зовут Василиса.

— Замечательное имя. Что же с ней случилось?

Сергей Павлович в нескольких словах объяснил, что Вася поехала с друзьями за город, попала в зону пожара, у нее ожоги кистей рук и ступней.

— Ну, если все так серьезно, может, лучше в больницу? — участливо спросила Марина.

— Я ее только вчера вечером оттуда забрал. Лучше дома, — ответил Дмитриев.

— А где ее родители?


— За границей, — Сергей Павлович нахмурился. Ему не хотелось обсуждать эту тему. — Марина, о чем будет интервью? Вы хотите поговорить о моих старых фильмах или вам интересно узнать мое мнение о сегодняшнем кино, вернее о том, что сегодня называют новым российским кино?

— Мне интересно все. Давайте сядем где-нибудь и начнем.

Хорошо, что Дмитриев успел прибрать на кухне. В гостиной творилось что-то ужасное, все раскидано, на диван сесть невозможно, торчат пружины, одно кресло косое, отвалилось колесико. На другое навалена стопка старых газет и журналов, такая пыльная, что страшно прикоснуться. В кабинете спит Василиса. Остается только кухня. Единственное место, где не стыдно принимать людей.

Марина оказалась отличной журналисткой, умным, приятным собеседником. Она умела задавать вопросы, умела слушать. К тому же была очень красивой женщиной. Пока они беседовали, фотограф Сережа щелкал Сергея Павловича, тактично, незаметно, только изредка подавая короткие реплики:

— Головку, пожалуйста, чуть левей. Вот так. Спасибо. Снимаю.

Пока Марина меняла кассету в диктофоне, он попросил разрешения заглянуть в другие комнаты.

— Мне нужно сделать несколько картинок на разном фоне.

— Простите, у меня не убрано, — смутился Дмитриев.

— Ничего страшного, — ответила за фотографа Марина, — у творческого человека редко бывает идеальный порядок в квартире. Не волнуйтесь, Сережа найдет возможность снять красиво.

— Ну хорошо, — согласился Дмитриев. — Только, пожалуйста, тихо, особенно в кабинете. Там моя внучка спит.

— Да, кстати, — сказала Марина, когда фотограф удалился, — если я правильно поняла, вы сейчас один с внучкой. Вам кто-нибудь помогает?

Дмитриев смутился. Вопрос был очень и очень актуальный. Но не хотелось жаловаться и посвящать постороннего человека в свои трудности.

— Я просто знаю, как сложно в наше время найти квалифицированную сиделку. Сама недавно столкнулась с такой проблемой.

— Сиделку? — переспросил Дмитриев удивленно.

Этот вариант ему в голову еще не приходил.

— Конечно! Если у вашей Василисы ожоги кистей рук и ступней, она же совершенно беспомощна. Есть моменты, в которых вы не можете ей помочь. — Марина тактично понизила голос. — Ну, самые элементарные гигиенические процедуры, понимаете? Она все-таки взрослая девочка, а вы, хоть и родной дед, но мужчина. Нужна сиделка, женщина, раз нет рядом мамы или бабушки.

— Да, я понимаю, — Дмитриев озадаченно нахмурился, — а вы не знаете, сколько сейчас это стоит и куда надо обращаться?

— Ко мне можете обратиться, ко мне, — Марина широко, тепло улыбнулась.

Ох, какая у нее была улыбка! Если бы Сергей Павлович до сих пор снимал кино, он непременно пригласил бы ее хотя бы в эпизодик, только за одну эту улыбку.

— У меня есть отличная профессиональная сиделка. Могу ее вам порекомендовать.

— Сколько она берет?

— По-разному. Допустим, если речь идет о лежачем тяжелом больном, это одна цена. Но у вас ведь не тот случай, верно?

— Конечно. Вася худенькая, легкая. С ней хлопот совсем немного. Но вы меня хотя бы сориентируйте по ценам.

Марина еще раз улыбнулась, достала записную книжку и взяла телефон.

— Надя? Здравствуйте. Это Марина.

Минут через десять Сергей Павлович готов был расцеловать свою гостью. Сиделка по имени Надя, с которой она его соединила, оказалась настоящим подарком. Брала она сущие копейки, всего пятьдесят рублей в день. У нее было среднее медицинское образование, приятный спокойный голос и понимала она Дмитриева с полуслова, и могла приехать прямо сегодня.

«Сто рублей у меня есть. Завтра сниму с книжки двести, оставлю там десятку, ничего страшного. Еды покупать не надо, полный холодильник, — весело рассудил про себя

Сергей Павлович, — как-нибудь продержимся. А там пенсия подоспеет».

— Так не бывает! Вы, Мариночка, настоящая фея! — он еще раз поцеловал ей руку. — Скажите, а почему так дешево?

— А вы не понимаете? — опять улыбка, на этот раз, лукавая.

— Нет, — искренне признался Дмитриев, — не понимаю.

— Я сказала, кому нужна помощь, Надя готова была приходить бесплатно. Она обожает ваши фильмы.

Когда Марина увидела, как засияли глаза старика, ей стало не по себе, впервые за время разговора. Это Володя придумал такое объяснение: дешево потому, что сиделка обожает фильмы Дмитриева.

«Я не слишком много на себя взяла? — тревожно подумала Марина. — Что-то не так. Противный парень фотограф, к тому же, кажется, совершенно непрофессиональный. Девка эта, Надя, тоже немного странная. Я не видела ее никогда, но, судя по тому, как она со мной поговорила, та еще хабалка. Впрочем, Володенька так искренне хотел помочь своему старому учителю. В самом деле, почему всегда надо подозревать что-то плохое? Это же Приз, а не кто-нибудь».

— Ну, Марина, давайте вернемся к интервью. На чем мы остановились?

— Вы рассказывали, как в семьдесят третьем году вам пришлось перемонтировать готовый фильм, — напомнила Марина и включила диктофон.

— Ну да. Заставили перемонтировать. По идеологическим соображениям. Там у меня старый генерал громко пукал, объясняясь в любви героине, и смущался из-за этого, пытался сделать вид, будто под ним скрипит стул. Было очень смешно, однако сказали, что это подрывает доверие к нашей армии.

Слушая старика, Марина смеялась, удивлялась, всплескивала руками, грустно вздыхала. Бесшумно появился фотограф. Дождался паузы и вежливо сообщил, что наснимал достаточно, есть несколько отличных кадров.