Приз

— В каких переговорах? — тихо спросил Рики и оскалился — И при чем здесь Владимир Приз?

— Все снято на пленку. Записано каждое слово, — напомнил Григорьев

— Кто вам сказал, что это касается Владимира Приза? — губы Рики растянулись в плоской холодной усмешке.

— А этого не надо говорить, — Кумарин слегка пожал плечами, — в Женеве ваши аравийские друзья зайдут в банк, переведут деньги. Факт поступления известной суммы на известный счет будет подтверждением того, что вы успешно провели переговоры от лица Владимира Приза.

Григорьев закурил, сквозь дым взглянул на Рики. Тот болезненно поморщился. Он не терпел табачного дыма.

— Вам было лестно общаться со знаменитостью, знакомить его со своими товарищами. Вот, русская звезда, будущий президент. Ваш приятель. Что делать, Рики, многие страдают этой слабостью. Вы не исключение. Владимир Приз, правда, играет сейчас в политику. Депутат Думы, рекламное лицо партии «Свобода выбора» Вполне возможно, ему этого недостаточно. Ему нужны деньги, чтобы сделать себе политический пиар. Но мало ли, чего он хочет? Все это не более чем мыльная опера. Трэш, как вы любите выражаться.

— А вы развесили уши, — Кумарин сочувственно вздохнул. — Вы ради авантюриста, пройдохи, рискнули воспользоваться серьезным каналом связи вашей серьезной организации.

— Я вам не верю, — пробормотал Рики.

— А вас никто и не уговаривает верить, улыбнулся Григорьев.

— Я не знаю, кто вы. Нужны доказательства

— Доказательства чего? — спросил Кумарин. — Что Приз пустышка? Что вы подставили своих товарищей?

— Чем же он все-таки вас купил? — спросил Григорьев. — На кого он ссылался? Почему вы так легко и быстро ему поверили и согласились стать посредником?

— Вы порете чушь, — прошипел Рики сквозь зубы.

— О каких условиях шла речь? Что должен был выполнить Владимир Приз, получив деньги от спонсоров-террористов? Принять мусульманство? Что еще? — спросил Кумарин

Рики молчал. Глазные яблоки двигались, как два безумных маятника, туда, сюда. Жилы на шее вздулись и посинели. Казалось, внутри него работает какой-то механизм, и сейчас повалит дым и полетят искры от трения перегретых металлических деталей.

Вдруг зрачки остановились. Рики заговорил, спокойно, четко, чеканя каждое слово.

— Люди, с которыми я встречался, издатели. Мы говорили о переводе моего романа на арабский язык и о последующей его экранизации. И еще, я рассказывал им содержание нового романа, который собираюсь написать. Мы так увлеклись, что в кофейне стали разыгрывать сцену из этого романа Это были виртуальные переговоры, они касались вымышленной страны и вымышленного героя Они касались мифологического Манна, прародителя грех германских племен.

Рики замолчал и шумно, со свистом, выдохнул.

— Молодец, — покачал головой Кумарин, — лихо. Григорьев посмотрел на часы.

— Через пятнадцать минут здесь будет французская полиция и представители Интерпола. Чем скорее вы ответите на наши вопросы, тем больше у вас останется времени, чтобы уйти отсюда. Быстрее, Рики. Что конкретно готов был делать Владимир Приз за деньги террористов?

— Ничего, — отчеканил Рики.

— Четырнадцать минут, — тихо сказал Кумарин. Рики молча встал, не спеша, расхлябанной походкой, направился к выходу из кабинета. В дверном проеме маячила мощная фигура Ивана, шофера Кумарина. Сделав несколько шагов к выходу, Рики остановился, качнулся. Казалось, он сейчас упадет

— Лучше сядьте, — посоветовал Кумарин, — не дергайтесь. Все равно не уже успеете.

Рики стал пятиться назад, к столу. Вдруг схватил тяжелое кресло, запустил им в Ивана, резко развернувшись, в три прыжка долетел до балкона, перемахнул через витые перила и исчез в темноте. Иван метнулся к нему, но опоздал на пару секунд. Море шумело, никакого звука не последовало.

— Темно, — сообщил Иван, свесившись вниз.

Григорьев и Кумарин, опомнившись, кинулись на балкон. Действительно, внизу был полный мрак, волны бились о скалы. Высота небольшая, всего метров десять над уровнем моря.





ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ




— Марина, кого вы мне прислали? — Дмитриев старался не кричать в трубку, но голос его дрожал и срывался.

— Сергей Павлович, что случилось? — испуганно спросила корреспондентка.

— Вы показались мне нормальным, интеллигентным человеком, достойным доверия. Кого вы прислали ко мне в дом?

Марина тоже занервничала. Она сидела дома, за компьютером Ей срочно надо было сдавать материал. Она и так потеряла кучу времени, согласившись участвовать в этом странном, сомнительном спектакле, который придумал Володя Приз. А тут еще неожиданный неприятный звонок, претензии Дмитриева.

— Сергей Павлович, не кричите, пожалуйста. Объясните, что случилось? Вам не понравилась сиделка?

— Не понравилась?! Да она чудовище! Где вы ее взяли? Как вы могли так поступить? По вашей милости ко мне в дом проникла настоящая уголовница, бандитка!

— Погодите, она что-нибудь украла? — спросила Марина, чувствуя, как запылало у нее лицо.


— Не знаю! Все может быть! Я еще не проверял!

Марина слегка расслабилась, потянулась за сигаретой, прикурила

— Сергей Павлович, будьте добры, объясните, почему вы так расстроились? В чем я виновата?

— Эта ваша Надя выставила меня из дома и в мое отсутствие пыталась сделать Васе укол! — он так кричал, что не слышал тихого сигнала домофона.

Домофон звонил и звонил. Василиса слезла с дивана, заковыляла в прихожую.

— Ну, возможно, вы преувеличиваете, — говорила Марина, все более успокаиваясь, — я уверена, Надя хотела помочь вашей внучке, скорее всего, это были какие-нибудь витамины.

— Витамины?! — взревел Дмитриев, — Так вы с ней заодно! Все, я больше не желаю с вами разговаривать! Я сейчас же звоню в милицию!

Василиса добрела до входной двери. Морщась от боли, попыталась взять трубку, но выронила ее. Трубка повисла на проводе, оттуда прозвучал голос:

— Алле! Это я. Вася, ты что, одна? Где дедушка? Ты можешь мне открыть?

Сергей Павлович, продолжая кричать в телефон, вышел наконец в прихожую.

— Недоразумение?! Вы поручились за нее, вы сами мне предложили! Что значит — никогда не видели? Откуда в таком случае она взялась? Не морочьте мне голову, вы при мне ей позвонили и говорили, как с хорошей знакомой. Ну тогда объясните мне, как это могло произойти? Нет, я спокоен, я вполне вменяем, я весь внимание!.. Вася, что ты делаешь? Не вздумай никому открывать! Нет, это я не вам, извините!

Не слыша тихого голоса из трубки домофона, он повесил ее на место. Домофон опять загудел.

— Иди сию минуту ложись! — рявкнул он Василисе. — Не смей открывать! Мы никого не ждем! Сейчас я договорю и буду звонить в милицию! Мне это надоело!

Марина машинально отбила несколько восклицательных знаков на компьютере.

— He надо в милицию, Сергей Павлович! Тут никакого преступления нет и быть не может. Дело в том, что меня попросили помочь вам, я просто выполнила просьбу.

— Чью?! Кто вас просил?

— Ваш ученик. Понимаете, так получилось, он случайно узнал о вашей беде, очень за вас переживал, боялся, что вы откажетесь от помощи, — лопотала Марина.

Домофон замолчал. Василиса стояла перед дедом и делала ему отчаянные знаки, пыталась что-то объяснить на пальцах.

— Какой ученик? Погодите, значит, интервью, фотограф — все это блеф? Кто-то инкогнито решил подать мне такую, с позволения сказать, милостыню?

— При чем здесь милостыня? Вам искренне хотели помочь. Интервью вовсе не блеф. Я обязательно сделаю материал, он будет опубликован. Фотограф, правда, не из нашего журнала, — Марина говорила быстро, боялась, что старик перебьет, опять начнет кричать.

— А откуда?

Марина загасила сигарету и тут же закурила следующую. Перед ней по компьютерному экрану прыгала смешная кошечка, потягивалась, облизывала лапки. Марина смотрела на кошечку и не понимала, как она, взрослая неглупая женщина, опытный журналист, умудрилась так нелепо вляпаться. Почему, когда Володя Приз просил ее помочь своему учителю, все выглядело совершенно нормально, достоверно. Доброе дело. А теперь, под крики старика, даже невозможно внятно сформулировать, что же произошло, почему, зачем?

Из сумбурной речи Дмитриева ей удалось понять, что сиделка Надя пыталась сделать его внучке какой-то укол, потом материлась и хулиганила. Но Дмитриев — человек нервный, вспыльчивый. Он может и преувеличивать. Ну, не понравилось ему медсестра. Что, в самом деле, она могла вколоть девочке? Яд? Наркотик? Смешно! Наверняка это были либо витамины, либо мягкое снотворное, чтобы девочка поспала. Старик устроил скандал, как вот сейчас, медсестра вспылила, они поругались. А ей, Марине, теперь приходится расхлебывать. Все, как в старой банальной поговорке: нет такого доброго дела, которое осталось бы безнаказанным.

— Фотограф работает для разных изданий, просто нигде не состоит в штате, — стала она спокойно объяснять Дмитриеву, и подумала: «Боже, я опять вру!».

Василиса опустилась на скамеечку. Ноги подкосились. Прихожая стала предательски прозрачной и медленно растаяла, вместе с фигурой деда, с его голосом и шаркающими нервными шагами, туда-сюда, от вешалки до кухонной двери. Последнее, что успела увидеть Василиса, — маленький яркий осколок зеркала у коврика. Потом наступил мрак, и спокойный незнакомый голос произнес:

— Не волнуйтесь, господа. Сейчас принесут свечи, и мы продолжим.

Это говорил шведский граф Бернадот, президент Международного Красного Креста, аристократ, потомок старинного королевского рода. Василиса почувствовала всю силу ненависти Отто Штрауса к нему. Граф ничего не хотел для себя лично, ничего не боялся, и потому был неуязвим. Его снобизм, его ирония бесили Штрауса.

Переговоры продолжались уже четвертый час. В просторном подвале шведского консульства не было окон. Когда выключили из-за бомбежки электричество, повис абсолютный, бархатный мрак. Можно закрыть глаза, потом открыть, ничего не изменится. Снаружи шарахнула очередная бомба. Зазвенели невидимые стаканы на столе.

Консульство находилось в небольшом городке Любек, на северной окраине Германии. Город бомбили англичане. Они летели над Балтикой. Через Балтику собирался сегодня покинуть Германию шведский граф Бернадот. Два дня назад Гиммлер встречался с графом в Берлине. Теперь догнал его в Любеке, попросил о последней встрече.

Стаканы на столе продолжали тихо позванивать.

Василису от мелодичного стеклянного звона пробирала дрожь. Отто Штраус нахмурился в темноте. Он еще не обнаружил ее присутствия, решил, что этот страх — его собственный, и неприятно удивился. Он давно привык к бомбежкам и не боялся их, особенно когда находился в надежном убежище, как, например, этот подвал.

— Только я обладаю реальной властью в Германии. Мне подчинены части СС, — говорил Гиммлер, — в том положении, какое сейчас создалось, у меня развязаны руки. Чтобы спасти возможно большие части Германии от русского вторжения, я готов капитулировать на Западном фронте, с тем чтобы войска западных держав как можно скорей продвинулись на восток. Однако я не хочу капитулировать на Востоке. Я всегда являлся заклятым врагом большевизма и останусь таковым.

— Но мы уже не раз обсуждали это. Частичная капитуляция невозможна, — устало напомнил Бернадот, — впрочем, я, конечно, передам ваши предложения моему правительству.

— Этого хотят сегодня все здравомыслящие немцы, — сказал Гиммлер, — я веду переговоры не только от своего лица, но от лица империи. Гитлер практически уже мертв. Ему совсем немного осталось. Господин Штраус, как врач, может подтвердить это.

— В иных обстоятельствах мы бы с интересом выслушали мнение господина Штрауса о состоянии здоровья господина Гитлера, — сказал Бернадот, — но сейчас нам бы хотелось узнать, как чувствуют себя заключенные Захсенхаузена и Равенсбрюка. Сегодня мне удалось связаться с доктором Пфистером. В данный момент он находится на территории лагеря Захсенхаузен. Он сообщил мне, что на его просьбу передать заключенных Красному Кресту комендант лагеря полковник Кейндель ответил категорическим отказом.

— Этого не может быть, граф, — глухо откашлявшись, сказал Гиммлер.

— Полковник Кейндель сослался на ваше распоряжение, — сказал Бернадот, — там около сорока тысяч голодных истощенных людей. В основном женщины и дети. Вы обещали дать нам возможность спасти их, господин Гиммлер.

Гиммлер начал переговоры с Бернадотом еще в феврале 1945-го. Красный Крест и правительства нейтральных стран предложили рейхсфюреру сделку. Они готовы были стать гарантами его личной безопасности в том случае, если он прекратит уничтожение десятков тысяч заключенных концлагерей и даст возможность правительствам Швейцарии и Швеции вывезти этих людей на свои территории. Гиммлер колебался. Он боялся гнева фюрера. Ему трудно было беседовать с графом Бернадотом. Он робел перед аристократами. Но главное, он живо представлял, что будет, когда все кончится и уцелевшие заключенные заговорят.