Пророк

За все годы работы тренером Кент Остин пропустил всего одну тренировку. В тот день у него родился сын. Но следующим утром он уже был на поле.

Сегодня Кент пропустил тренировку во второй раз, проведя все это время с сержантом из отдела полиции Чамберса и агентом ФБР по имени Роберт Дин. Кент удивлялся, почему ФБР уже здесь, вспоминая, сколько времени они тянули, прежде чем подключиться к делу, когда исчезла Мэри. Его отец требовал их, как будто они могли волшебным образом разрешить все проблемы, могли войти, выслушать объяснения, тут же найти его пропавшую дочь и, отсалютовав, заняться своими делами. Но к тому времени, когда появились люди из ФБР, надежды Хэнка Остина почти угасли, и громкие требования уступили место безмолвным размышлениям, словно он уже распрощался со своей жизнью и с грустью изучал ее издалека.

И продолжал размышлять всю оставшуюся жизнь, хотя к этим мыслям был допущен только Адам. Не Кент. Но это было решение брата, а не отца. Они сидели вдвоем на кухне с бутылкой виски и пепельницей, и отец рассказывал о мести. Он никогда не упоминал имя Мэри. Все это были эпизоды из истории, случаи из жизни или просто выдумки. Он рассказывал, как апачи закапывали врагов в песок по шею, смазывали им глаза сладким соком кактуса и ждали, пока придут муравьи. Рассказывал о шпионах, которым отрезали язык, о солдатах, которых во Вьетнаме сажали на кол…

Сначала Кент хотел присоединиться к ним. Адам не разрешил.

— Выметайся отсюда, — говорил он, когда отец начал пьянеть и чаще брал в руки бутылку, звеня стаканом. — Иди к тренеру Уорду.

И Кент уходил. Но с чувством вины, с ощущением, что он должен быть здесь, что трое мужчин должны делить между собой виски и горе, а он бежит в кусты, словно трус. Один раз, только один, отец попытался задержать его. Налил третий стакан, подвинул к нему и сказал, чтобы он садился с ними. Адам перехватил стакан и приказал Кенту идти к тренеру Уорду.

— Он может остаться, — возразил Хэнк. — Необязательно все время посвящать футболу.

— Для него обязательно, — сказал Адам. Он смотрел отцу прямо в глаза, и голос его был твердым. Хэнк помолчал, затем нахмурился, и Адам продолжил, не глядя на Кента: — В любом случае пока он ни черта не может. Болтается в кармане, подпрыгивает на первом пасе после жесткого блока — в общем, никаких особых успехов я у него еще не видел.

После этих слов Кенту ничего не оставалось, как уйти. Он распахнул дверь, вышел в темноту и направился к Уорду, где ужинал чаще, чем дома, где слышал, как вся семья произносит слова молитвы перед каждой трапезой, где смотрел записи видеоигр, беседовал с тренером и пытался делать вид, что ему безразлична Бет, но он изо всех сил старался поймать ее взгляд.

Отец до самого конца увлекался историями о мести. Они не всегда были такими мрачными, но у него имелась удивительная способность всегда возвращаться к этой идее. Заведешь речь о бейсболе — и он тут же вспомнит о питчере, который швырнул мяч в кого-то, кто попытался украсть базу. Упомянешь футбол — и услышишь историю о грубом блоке в отместку за то, как обращались с партнером по команде. Ежедневный просмотр газеты превратился в квест, в поиск напоминаний о равновесии в мире, которое теперь ему недоступно.

«Все всегда возвращается, — говорил он, шла ли речь о спорте, войне или обмане партнера по бизнесу. — Ты всегда платишь по счетам». В этой уверенности звучала трагическая безнадежность. Ему нужно было верить, что страдания возвращаются к тому, кто их причинил.

Сегодня в это верил и Кент. Единственная проблема в том, что он их не причинял. Отвечая на вопросы агента ФБР, поймал себя на том, что испытывает облегчение, что его отец мертв.

— Клейтон Сайпс? — переспросил Роберт Дин.

— Да. Я не сомневаюсь, что письмо от него.

— Откуда вы его знаете?

— Я познакомился с ним в тюрьме. Этим летом. Приезжал туда с лекцией.

— Расскажите о вашем разговоре, пожалуйста.

Что-то в этом вопросе насторожило Кента; агент казался подготовленным. Кент ценил тех, кто готовится, но для Дина его рассказ должен был стать неожиданностью.

— Вам уже знакомо это имя, да? — спросил он.

— Почему вы так решили?

— Похоже, оно не застало вас врасплох.

— У нас есть список всех, кто вышел из Мэнсфилда в тот период, когда начали приходить письма. Всех, кто мог иметь контакты с Джейсоном Бондом или знать о его переписке с дочерью. Сайпс есть в этом списке. Не только он, но он там есть.

— Вы допрашивали его?

Дин опустил взгляд, постучал карандашом по столу и отрицательно покачал головой.

— Почему?

— Потому что он исчез.

— Исчез?

— Не явился, куда должен был. Объявлен в розыск за нарушение условий досрочного освобождения.

Кент закрыл глаза.

— Когда его выпустили?

— В августе.

— Когда Рейчел снова стали приходить письма. Фальшивые.

— Да.

Кент провел ладонью по лицу.

— Он сидел за нападение, так?

— Откуда вам это известно?

— Я спросил руководителя нашей социальной программы. Его зовут Дэн Гриссом. Он сказал, что за нападение. Правильно?

— Да. Сексуальное нападение, преследование, нарушение запрета на приближение. Почему вы уверены, что письмо написал он?


— Потому что оно повторяет наш разговор.

— Прошу прощения?

— Я много раз приезжал в тюрьмы, — сказал Кент. — Некоторые заключенные меня слушают, некоторые нет. Одни насмехаются, другие опускаются на колени и молятся вместе со мной. Я видел всяких. Или думал, что видел. Но с таким, как он, мне никогда не приходилось иметь дело. Он был… воинственным — думаю, это самое подходящее слово. Но не злился. Он… как бы это поточнее сказать… заинтересовался.

Первыми на ум пришли слова «сфокусированное внимание», но это была его тренерская мантра, и он не мог применить ее к Клейтону Сайпсу, отказывался это делать.

— Заинтересовался вашим посланием? — спросил Дин.

— Нет, ему было интересно бросить вызов. То есть бросить вызов самой идее, что я верю в Бога, но он не хотел ограничивать наш спор богословскими вопросами.

— Объясните.

— Это стало личным, — сказал Кент. — Сразу же. Когда я прихожу в тюрьму, то обязательно рассказываю о себе. О своей сестре и о том, как я научился нести свое горе. Рассказывают о своем пути. Но его реакция… — Кент умолк и покачал головой. Он очень хорошо помнил этого человека — обритая голова, накачанные мышцы, разноцветные татуировки на шее и левой руке. — Его реакция обескураживала. Как будто… как будто я что-то в нем разбудил. Пустые глаза, скука на лице, а потом вдруг он… стал оживать. Не знаю, как это лучше описать. С каждым моим словом его интерес усиливался, и это вызывало тревогу. Как будто в нем горел тусклый огонь, когда я вошел, а каждая новая подробность, которую я сообщал, делала его все ярче и ярче, понимаете? В этом было что-то ненормальное.

— Вы просто это наблюдали? Или разговаривали с ним?

— Да, разговор был. После моей речи он попросил поговорить с ним наедине. И приводил необычную причину. Для него было очень важно услышать от меня, что мою веру невозможно сломить.

— Вы не думали, что это его поддерживает?

— Нет, я решил, что он воспринимает это как вызов. Я это точно знал.

— Вы упоминали о Рейчел Бонд?

— Нет. Никогда. Она была ребенком.

Дин нахмурился.

— Письмо свидетельствует об обратном.

— То есть я хочу сказать, что не называл ее имени.

— Но ситуацию обсуждали?

— В некоторой степени.

— В какой?

— В минимальной. — Кент осознал, что становится осторожным, что ведет себя так, словно его обвинили в преступлении, и впервые за все время понял почему. Он чувствовал себя виноватым. То, о чем спрашивал Дин, не относилось к области предположений — это была правда. Клейтон Сайпс проложил путь к Рейчел Бонд с помощью Кента.

— Мне бы хотелось знать подробности…

— Я говорил о прощении, — сказал Кент. — И о семье. Мои обычные темы. Как правило, я делюсь собственным опытом. Но этим летом в моей памяти еще была свежа ситуация с Рейчел и ее отцом. Она испытала такое облегчение, когда у них завязалась переписка… Она заполнила пробел в своей жизни, понимаете? Поэтому я использовал, — он запнулся, недовольный выбором слова использовал, — ее в качестве примера. Многие из тех людей оборвали связь с семьей. По собственной воле или нет. Многие перестали общаться с семьей из-за чувства вины и стыда. Я хотел поговорить об этом, а… ее пример был таким свежим… И подходящим.

Дэн что-то записал в блокнот.

— Две карточки, футбольная и визитная. Почему он их прислал?

— Чтобы заставить меня страдать. Его привели в восторг мои слова, что я не держу зла на убийцу сестры. Он в это не верил.

— Вы не думаете, что цель — заставить вас сомневаться?

— В чем? — после паузы спросил Кент.

— В вине Гидеона Пирса.

Снова молчание, еще более продолжительное. Потом Кент, сглотнув, подался вперед.

— Я не сомневаюсь в вине Гидеона Пирса.

— Я спрашивал не о том, что вы думаете. Возможно ли, что он преследовал эту цель?

— Не исключено.

Ему уже не давала покоя футбольная карточка двадцатидвухлетней давности, потому что взять ее можно было лишь в одном из двух мест: из улик по делу Гидеона Пирса или в доме, где прошло детство Кента. В 1989 году выпустили несколько тысяч таких карточек, но только на обратной стороне двух из них, с номером 18, была надпись, сделанная рукой его погибшей сестры. Это номер Кента. Карточку с его фото тогда не напечатали, потому что он не был лучшим игроком штата и даже не входил в стартовый состав, но Мэри не хотела, чтобы он чувствовал себя обойденным, и на двух карточках с фотографией Адама написала номер Кента. Одна из них лежала в ее комнате, когда Мэри пропала. Другую нашли у Гидеона Пирса после ее убийства.

— Вернемся к воспоминаниям из письма, — сказал Дин. — Они точны? Вам не кажется, что это имитация?

— Ни в коем случае. Они точны. Я говорил о спасении, о вере — обо всем, что упоминается в письме. О Гидеоне Пирсе. И предложил связаться со мной, если понадобится моя помощь.

— А как насчет вашего брата?