Реанимация судьбы

Ну, еще бы… Она совершенно справедливо опасалась моих едких замечаний по поводу «дворца» ее принца, которые так и рвались у меня с языка. Обои кое-где висели клочьями, старый паркет скрипел так, что мороз продирал, кое-где не хватало плашек. В кухне по стене над раковиной бегали тараканы — господи, тараканы! Я не видела такого уже лет десять… Стол, застеленный клеенкой, был завален немытой посудой и пустыми пивными бутылками, тут же стояла пепельница — большая салатница, полная окурков.

— Мама дорогая… — только и смогла вымолвить я.

— Не надо, Деля… ну, он такой…

— Да хрен с ним! Но у него ведь вроде жена имеется, если я правильно помню?

— Она уехала на четыре месяца.

— А, понятно. Теперь ты, значит, тут вместо домработницы?

— Нет. Он просто пил неделю, сейчас нормально все… Ты присаживайся.

Оксана выдвинула из-под стола табуретку, но я покачала головой:

— Сейчас та ситуация, когда в ногах есть правда. Боюсь прилипнуть намертво, как муха на бумажку-ловушку. Тебе самой-то не противно в этом логове, а?

Квартира Оксанки всегда сияла стерильной чистотой, она маниакально убиралась каждый день, мыла окна раз в две недели и совершенно не терпела пыли. Как она могла добровольно оказаться в этом свинарнике, я даже думать не хотела.

— Ничего… как-нибудь уберу тут все…

— Вот скажи — оно тебе зачем?

— Я его люблю.

— А-а… ну, это понятно, — кивнула я. — И готова возить за ним грязь, только чтобы рядом был? Он же тебя опять кинет.

— Не кинет. Он пообещал на мне жениться.

— В который раз?

Оксанка схватила тряпку и принялась елозить ею по столу, оставляя жирные разводы на клеенке:

— Черт… масло, что ли, пролил? Ты не понимаешь. Мы решили начать все сначала. Как будто ничего раньше не было. Вернется жена — он с ней разведется и женится на мне, мы уже все решили. Я хочу попытаться склеить…

Я отобрала у нее тряпку, швырнула в раковину, распугав тараканов, и вынула из сумки антибактериальные салфетки:

— Когда ты разбила любимую чашку, не идешь ведь за клеем, идешь за веником и совком, правда? — вытирая пальцы, спросила я. — Потому что понимаешь — идеально склеить не получится и в оставшиеся трещинки будет просачиваться вода. Вот и в отношениях примерно то же — как ни пытайся, а в трещины все равно потом будет просачиваться боль и обида. Так в чем смысл?

Оксанка выдернула из пачки салфетку и тоже принялась протирать руки:

— В том, что чашку я новую куплю и полюблю, а мужчину нового — нет.

— Глупости. Тебе точно столько лет, сколько в паспорте написано?

— Какая разница… вопрос же в другом. Смогу ли я мириться с трещинами, да? Ты ведь потому про чашку пример привела. Так вот — смогу. Смогу, потому что без него не получится. И он мне сказал, что лучше меня нет.

— И ты не понимаешь, что он просто не нашел лучше? Потому и вернулся? А если бы нашел — ты бы и голоса его в телефонной трубке не услышала. То есть — третий сорт не брак, так, выходит? Неужели тебе никогда не бывает обидно за себя, Оксанка?

— Нет, не бывает. Такие, как я, не могут позволить себе роскошь обижаться. Мы вынуждены довольствоваться тем, что есть. А начнешь обижаться — потеряешь и это. А ты, раз такая умная, могла бы помочь. Я тебя столько раз об этом просила!

— И я тебе ни разу не помогла? Не стыдно?

Оксана с остервенением швырнула салфетку прямо на пол:

— Ты всегда хочешь выглядеть благороднее других!

— Ерунды не говори. А ты не помощи просишь, ты пытаешься найти того, кто скажет тебе, что ты должна делать — вроде как даст инструкцию. А знаешь почему? Ты не хочешь сама принимать решения, иначе пришлось бы в случае неудачи обвинять себя, а ты этого не любишь. Зато другого человека с легкостью обвинишь во всех своих проблемах и почувствуешь себя снова в своей тарелке — маленькой, несчастной, бедной и всеми покинутой. Тебе просто удобно так жить, не неся ни за что ответственности. И ни за кого кстати, тоже, даже за себя. Тебе скоро сорок лет, Оксанка, ну, неужели ты не понимаешь, что давно пора повзрослеть?

— Зачем? Чтобы взвалить на себя то, что я не хочу? А жить когда? Когда наконец я что-то получу от этой жизни, а? Я тоже хочу, чтобы мне что-то дали, ну, хоть что-то!

— Чтобы получить, нужно сперва отдать.

— Да? А если я так не хочу? Почему у кого-то есть, а у меня нет? Почему так несправедливо? Вот ты… — Оксана развернулась всем корпусом, оперлась о стол и наклонилась ко мне, жарко дыша в лицо: — У тебя все есть. Клиника, работа любимая, муж-красавец, деньги, положение. А у меня ничего нет, даже мужика нормального.

— Я это все заработала.

— Да? Заработала? И Матвея тоже?

— А что — Матвей?

— А то, что Матвей, может, и клюнул-то на твою клинику.

Я закрыла лицо рукой:


— Господи, что ты несешь, а? Хотя… вот твои лекарства, как принимать — сама разберешься, а я ухожу. Мне тут дышать нечем, что бы это ни значило.

Поставив пакет на стол, я развернулась и, едва не запнувшись об огромного дымчато-серого кота, пошла к входной двери.

— Севке только не говори, где я, — раздалось мне вслед.

Не поворачиваясь, я махнула рукой:

— Он у меня больше не спросит, — и вышла из квартиры, только на улице позволив себе вздохнуть полной грудью.

К счастью, Оксанка следом не рванулась, видимо, осознав, что сболтнула лишнее. В том, что она никогда не упускает возможности уколоть меня, не было ничего нового. Сравнивая собственную жизнь с моей, Оксана, очевидно, приходила к выводу, что у меня все в полном порядке, и пыталась понять, почему у нее-то иначе, но упускала такой простой момент, как моя одержимость во всем, что касалось работы. Я никогда не металась, не искала себя — сразу знала, кем буду и чего хочу, и ни разу не свернула с выбранного пути, пока не получила наконец главный приз — мою клинику. Но ведь даже тогда я не остановилась, не успокоилась, а пошла дальше, занявшись научными разработками. Я не умею сидеть на месте, не умею ничего не делать, я даже отдыхать толком не умею. А Матвей… Было очень обидно услышать, что подруга считает меня недостойной любви такого мужчины, как Мажаров. Как будто меня не за что любить — только за клинику…

Захотелось заплакать. Я вообще не из плаксивых, хирург все-таки, но сейчас к горлу подкатил огромный ком и мешал дышать. Снова пошел дождь.

Сев в машину, я включила радио погромче и долго, с каким-то даже наслаждением плакала, уткнувшись лбом в руль. Немного сбросив напряжение, вставила ключ в замок зажигания и только сейчас поняла, что на сиденье рядом чего-то не хватает. Я забыла в кабинете сумку с ноутбуком, а он был мне непременно нужен вечером. Придется возвращаться. Вздохнув, я завела машину и выехала из двора, направляясь не в город, а обратно.





Надежда


Август

Находка так поразила меня, что минут десять я с трудом дышала и боялась опустить руку, на которой лежала брошь. Откуда в нашей семье могла появиться такая дорогая вещь? Неужели мама не знала о ее существовании? Наверняка не знала, как и о деньгах, иначе продала бы. Но тогда откуда она взялась, почему лежит среди книг? И этот тайник явно продуман, раз шкатулка выполнена как книга, с первого взгляда и не отличишь, если в руки не брать.

Я столько раз вытирала пыль в шкафу и никогда ничего не заподозрила, не заметила. Осторожно перекатывая жука на ладони пальцем, я зачарованно смотрела, как камень отбрасывает блики на стены — прямо на него попал луч солнца, каким-то чудом пробившегося сквозь затянутое облаками небо. Что же мне делать с этой находкой? Если бы точно знать, что она принадлежит кому-то из моей семьи… Я не могла вспомнить, чтобы когда-то видела эту вещь у бабушки или мамы, они вообще украшений не носили. Но тогда откуда взялась эта брошь и почему была спрятана? Не хватало мне еще таких тайн на голову…

Не придумав ничего лучше, я позвонила Светке и виноватым голосом попросила зайти вечером. Подруга не умела долго обижаться и пообещала прийти сразу, как закончит работу.

— Купить что-то? — задала она уже привычный вопрос.

— Нет, не нужно, все есть. Только не задерживайся, ладно? Это важно.

Я положила трубку, представляя, как остаток дня Светка будет сгорать от любопытства в своей конторе — она работала бухгалтером в поликлинике, обслуживавшей наш участок.

Брошь я аккуратно упаковала назад в шкатулку, для надежности сунула под подушку в спальне и продолжила уборку — не бросать же на половине.

Не знаю почему, но мне вдруг стало легче дышать — как будто странная находка могла сделать мое будущее чуть более определенным. Интересно, на какую сумму могут потянуть эти камни, если их попробовать оценить? Ясно же, что брошь у меня никто не купит, а вот камни… Такой крупный изумруд… Я никогда особенно не интересовалась ни драгоценностями, ни украшениями вообще — как-то не принято было это в нашей семье. Первые и единственные сережки — маленькие квадратики из белого и розового золота — мне подарил папа на восемнадцать лет, я тогда очень захотела проколоть дырки в ушах, и мы со Светкой, отчаянно боясь боли, все-таки натерли друг другу мочки солью и просадили их огромной сапожной иглой. Визгу было… Мама, конечно, ругалась, а папа на следующий день принес эти сережки:

— Раз уж проколола, надо что-то вставить, не зря ведь терпела.

Мне кажется, я никогда с тех пор их и не снимала.

Закончив с уборкой в шкафу и вымыв полы, я сбегала в душ и прикинула, чем бы таким угостить подругу, которая придет с работы. В распоряжении была только пачка творога и банка сметаны, и я решила сделать сырники, которые Светка могла есть, пока не отберут. Когда процесс жарки был в самом разгаре, вдруг позвонил Максим. Я, честно сказать, обрадовалась — хотела услышать его голос, поговорить хоть пару минут.

— Ты сегодня какая-то подозрительно веселая, — отметил он сразу.

— С чего ты решил?

— Голос изменился.

— Да так… настроение хорошее, уборку вот закончила, подругу жду.

— А вы, смотрю, часто видитесь?

— Как время бывает. Она каждый день на работу ходит, не как я. Удаленка — вещь хорошая.

— Значит, погулять тебя сегодня приглашать смысла нет?

Услышав это, я расстроилась — надо же, именно в тот день, когда Максим решил пригласить меня куда-то, я должна непременно поговорить со Светкой. Но откладывать было нельзя, нужно решить, что делать с брошью.

— Если бы ты позвонил на пару часов раньше… — огорченно проговорила я.

— Пару часов назад я был занят. Ну ничего, попробуем в другой раз.

Мы попрощались, и я, положив трубку, стала переворачивать уже начавшие подгорать сырники. Похоже, что он не женат — иначе зачем бы стал приглашать меня на прогулку? Имея за плечами всего одни серьезные отношения, я все еще верила в то, что порядочные мужчины не вымерли, как древние животные, а существуют и даже до сих пор встречаются. Пример родителей, проживших вместе довольно долгую жизнь, убеждал меня в этом. И, будь папа жив, думаю, что и сейчас все было бы хорошо, а мама не устроила бы мне такой апокалипсис. Когда отца не стало, она вдруг совершенно растерялась и никак не могла понять, как ей жить дальше. У меня была своя жизнь, а у нее — ничего. Думаю, что именно потому появился этот покер, который давал ей иллюзию общения, возможность выйти из дома. Некоторые в таких ситуациях начинают выпивать, а мама пошла по другому пути — взяла в руки карты.

Горка сырников на тарелке росла, радуя глаз золотистыми поджаристыми бочками, осталось только взбить сметану с сахарной пудрой — и будет красота. Светка с детства отличалась любовью ко всякой выпечке, но Илана Григорьевна этого не умела, а в нашем доме подобное практиковалось довольно часто — папа себя ограничивал, а мы с мамой позволяли себе раза два в неделю что-то испечь. Вот Светка и приходила к нам. Став взрослой, она так и не научилась возиться с тестом, потому всегда бывала рада, если, зайдя ко мне, обнаруживала на столе что-то вкусное. Мне не трудно, а ей приятно. А сегодня я еще и чувствовала за собой вину, хотелось как-то загладить. Кроме Светки, у меня, в сущности, никого больше и не было.

Она пришла около шести, и, разумеется, не с пустыми руками — притащила букет астр и целый пакет мелких кислых яблок, купленных, видимо, у какой-то бабульки на остановке — там всегда располагался стихийный базарчик, где можно было запастись всякой огородной мелочью.

— Держи! — Светка сунула принесенное мне в руки, разулась и сняла очки. — Опять дождь, все стекла заляпала, ничего совсем не вижу.