Реанимация судьбы

— Как вам в голову пришло именно так разграничить корпуса? Нигде подобного не встречал.

— Воплощала мечту, — коротко ответила я, не желая вдаваться в подробности, которые Авдееву знать и не нужно.

В реабилитации мы поднялись на третий этаж, и Авдеев сдержанно кашлянул — на этом этаже располагались детские палаты. У меня не было детского отделения в чистом виде, отдельно — не позволяла площадь, да и детей было не так много, чтобы обеспечить наполняемость. Поэтому я выделила четыре палаты на втором этаже, напротив поста медсестры, оформив их так, чтобы дети не чувствовали больничной обстановки. Сейчас на лечении находилось трое — два мальчика и девочка, к которой мы и шли.

Дочь директора химического комбината из соседнего города родилась с дефектом верхней челюсти, операция по исправлению его была сделана не в моей клинике, но, видимо, прошла не особенно удачно, поэтому отец обратился ко мне. Я хотела показать девочку Авдееву и узнать его мнение. Кроме того, я заметила, а Васильков подтвердил, что он избегает появляться в детских палатах, и мне было интересно, как Авдеев поведет себя с ребенком.

Девочка с аккуратно заплетенными толстыми косичками сидела за круглым столиком в палате спиной к двери. Я вошла первой, Авдеев остановился на пороге.

— Здравствуйте, Алена Борисовна, — серьезно сказала я, и девочка, которой только недавно исполнилось семь лет, засмеялась:

— Здравствуйте.

— Как вы себя чувствуете? — присаживаясь рядом с ней и беря ее за руку, продолжала я.

— Хорошо.

— А мама где?

— Она пошла за кофе.

— Алена Борисовна, я хочу вас кое с кем познакомить. — Я подняла глаза на Авдеева и вдруг заметила, что он стоит, прислонившись к косяку, бледный и покрытый испариной. Лицо его при этом было совершенно потерянным, глаза пустыми, а руки непроизвольно то сжимались в кулаки, то разжимались, безвольно повиснув вдоль тела. — Игорь Александрович, что с вами?

Девочка тоже повернулась, серьезно глядя на Авдеева большими серыми глазами в пушистых ресницах:

— Доктор, вы меня испугались?

У меня сжалось сердце. Эта малышка знала, какое впечатление производит на людей — часть лица от носа до подбородка была изуродована и покрыта рубцами, а говорила она так, что понять ее могли только те, кто общался с ней продолжительное время.

— Нет, Алена Борисовна, доктору просто жарко. — Я уничтожающим взглядом посмотрела на Авдеева, чувствуя глубочайшее разочарование — как будто поставила все деньги на лошадь, а она даже из стойла не вышла, не то чтоб в забеге участвовать. — Когда вернется мама, пусть придет в ординаторскую, хорошо?

Девочка кивнула, а я встала и пошла к двери, чуть не силой выволокла замершего в ступоре Авдеева в коридор, приперла там к стене и зашипела:

— Вы что себе позволяете?! Это что еще за реакция такая?! Вы врач или кисейная барышня, в конце концов?! Никогда врожденных деформаций лица не видели?!

И тут на Авдеева словно ведро холодной воды вылили — он и повел себя так же, отряхнулся, помотал головой и совершенно нормальным голосом произнес:

— Извините, Аделина Эдуардовна. Дело не в деформации. Вы не могли бы… ну, не знаю — в перевязочную ее взять, что ли? Я бы там посмотрел детально.

— Это еще что за фокусы?! — окончательно разозлилась я. — К чему лишний раз травмировать ребенка кабинетами? Мы делаем первичный осмотр в палате, ясно?

— Ясно. Тогда у меня к вам… — Он замялся. — Не сочтите это за… но вы не могли бы убрать со стола игрушки?

— Что?! — Мне показалось, что я ослышалась, но Авдеев повторил просьбу. — Слушайте, Игорь Александрович, вы что себе вообще позволяете? А ковровую дорожку вам не раскатать? Немедленно возьмите себя в руки и посмотрите ребенка. Если еще не передумали здесь работать. После осмотра жду вас в ординаторской с планом лечения. — Я развернулась и быстрым шагом покинула отделение, чтобы не сорваться и не наорать на Авдеева во весь голос.

Внутри все кипело — я так рассчитывала, что получу более-менее адекватную замену Матвею, потому что Авдеев оказался лучше остальных моих врачей, а он… Что это вообще за непонятные демарши?

В ординаторской я открыла окно, села на подоконник и закурила, чтобы хоть немного успокоиться. Чувствовать себя обманутой было отвратительно, а особенно потому, что я сама создала себе иллюзию. Мне на какую-то долю секунды показалось, что я нашла бриллиант, а это оказалась всего лишь стекляшка. Очень обидно ошибаться в людях.

Авдеев вернулся минут через двадцать, бледный, с подрагивающими пальцами, но свои выводы о состоянии ребенка и план лечения доложил четко и по делу. Однако его вид мне совершенно не понравился.

— Вы точно здоровы?

— Н-не совсем, — с запинкой выдавил Авдеев.

— Тогда поезжайте домой, оформим отгул.

— Я все еще на испытательном… мне отгул не положен…

— Ничего, я вам разрешаю поехать домой, только лучше на такси, хорошо?

Авдеев ничего больше не сказал, встал и, чуть пошатываясь, вышел из ординаторской, а я позвонила Василькову:

— Дядя Слава, там Авдеев идет из ординаторской, он, кажется, болен, проследи, чтобы домой уехал.

— Да, хорошо.

— А лучше… лучше сам отвези, а? Все равно пятница, а я могу твоих пациентов посмотреть.

— Ну посмотри, если не трудно. А я Авдеева отвезу, не волнуйся.

— И еще… постарайся с ним по дороге поговорить, а? Он мне сейчас такой театр одного актера исполнил… не могу понять, что это было.


— Деля, я не психолог.

— А я помню. Но ты все-таки попробуй, а? — жалобно попросила я. — Не могу объяснить, но у меня такое чувство, что у него с головой того… и меня это беспокоит, потому что хирург он блестящий. Почти как Матвей.

— А-а, так ты просто замену ищешь! — расхохотался Васильков. — Смотри, не заиграйся.

— Не забывайтесь, Вячеслав Андреевич, — холодно отрезала я. — Позвоните мне потом.

— Конечно. Извините.

Дядя Слава привык к таким перепадам моего настроения, я не допускала фамильярности на работе, но сегодня что-то сама непростительно расслабилась. Надо прекращать эти личные отношения здесь, в клинике, так всем будет проще.

До конца дня я так и не могла отделаться от неприятных мыслей об Авдееве и чувствовала себя ребенком, которому сперва протянули конфету, а потом резко убрали руку с угощением за спину.





Надежда


Это был неприятный сюрприз. Настолько неприятный, что я, закрывшись в палате, проплакала до ужина. Игорь Авдеев, ну, надо же… Игорь Авдеев, мой самый длительный и серьезный роман в жизни… Почему земля такая круглая? Кто бы мог подумать, что именно здесь, за столько километров от города, спустя три года я вдруг наткнусь на человека, с которым когда-то жила и провела, что там греха таить, самое лучшее свое время. Я его очень любила. Думала — никогда не смогу жить без него. Но время убедило меня в том, что все без всех могут жить, и не надо соплей. И я выжила, и он не потерялся — теперь вот, оказывается, пластический хирург в лучшей клинике, модной и дорогой. Странно только, что он оставил кардиохирургию, которой был увлечен всецело. Но, наверное, здесь просто больше платят. Тут я себя одернула — нет, некрасиво, нельзя так думать о человеке, тем более что Игорь никогда не был корыстным или меркантильным, а медицину любил искренне, почти как женщину. Наверное, ему так было нужно — сменить специализацию, уйти из городской больницы, где его буквально на руках все носили. Или что-то случилось.

Но как теперь быть мне? Я не смогу видеть его каждый день, это будет больно. До сих пор, хотя я и выбросила вроде из головы все, что нас связывало. Но вот увидела его — по-прежнему красивого, в белом халате, подчеркивавшем смуглость кожи, увидела его руки, его глаза… и это оказалось сильнее меня.

На ужин я не пошла, осталась в палате и лежала, отвернувшись к стене. Как-то в один момент вдруг навалилось все — прежние несчастья, сгоревшая квартира, бегство из дома, Игорь… Слишком много для меня одной, слишком тяжело. Прошло всего три года — а мне казалось, что мы расстались так давно, что все внутри уже отболело, тем более инициатором разрыва была я сама. А оказывается… Оказывается, что я такая же, как все. Неприятно получать подтверждения собственной заурядности, когда привыкла думать, будто ты особенная.

Ближе к ночи позвонила Светка и расстроенным голосом сообщила то, что я и так уже знала:

— Надюшка, ужас такой… хорошо, что ты не осталась дома, квартира-то сгорела.

— Я знаю, Светик. Видела в новостях.

— Антон покрутился там сегодня, он же в отпуске, какая разница, где болтаться… соседи говорят, что слышали, как дверь открывалась часов около пяти утра. Думали, что это ты, а потом заполыхало. Значит, изнутри подожгли, посмотрели, что тебя нет.

— Да и черт с ней, все равно бы отняли… — почти равнодушно изрекла я.

Светка сразу насторожилась:

— Случилось что-то?

— Не поверишь… здесь Авдеев работает.

— Авдеев?! Не может быть!

— Своими глазами видела, даже разговаривали.

— Погоди… ты же в клинику пластической хирургии вроде легла? А Авдеев же…

— Оказывается, сменил специализацию, даже не знала, что так можно. Теперь пластический хирург.

— Ну, и как он?

— Красавчик. — Я прикусила губу, чтобы не заплакать. — Даже еще лучше стал… только глаза какие-то больные.

— Н-да… — протянула Светка. — Ты смотри там, аккуратнее.

— Ты о чем?

— Надь… я тебя не первый день знаю. И потом — у тебя давно никого не было, а тут все-таки, как ни крути, свое, родное…

— С ума ты сошла, — вздохнула я, наматывая на палец кончик простыни. — Не получится второй раз в ту же реку.

— О, я вот потому и предупреждаю, что знаю — ты можешь и второй раз в реку, и даже грабли там найдешь, если постараешься, чтобы на них с разбегу наскочить. Решила уйти — не стоит возвращаться.

— Да я возвращаюсь, что ли? — разозлилась я. — Лучше бы ничего тебе вообще не говорила, будешь теперь подначивать!

— Я?! Подначивать?! — изумилась Светка с обидой в голосе. — Я наоборот… Ой, а вообще — это твоя жизнь, делай что хочешь! — И она бросила трубку. Обиделась, понятное дело…

Неизвестность угнетала еще хуже, чем вполне реальная опасность. Конечно, здесь меня не достанут ни кредиторы, ни те, кому принадлежала злосчастная брошь, но что дальше? Всю жизнь прятаться и жить в чужой стране? Почему это произошло со мной? Я полезла в сумку и вынула жука, положила на ладонь и, глядя в его глазки-камешки, спросила:

— Откуда ты взялся на мою голову? Я бы рада вернуть тебя, но кому?

Вспомнив вдруг, как Светка предлагала поискать следы по фотографии, я сделала на телефон несколько снимков и, загрузив один в поисковик, углубилась в изучение ссылок. Их оказалось много, а брошь, как следовало из разнообразных материалов, представляла большую ценность не только в плане стоимости. Это была единичная вещь, ручная работа, аж девятнадцатый век, итальянский ювелир. Эта брошь успела попутешествовать и побывать и в Америке, и в Германии, и в Аргентине, но меня, конечно, больше всего волновал последний владелец. А вот о нем как раз не нашлось ни строчки, кроме одной: «В начале девяностых годов двадцатого века была куплена на аукционе человеком, пожелавшим остаться неизвестным. По некоторым данным, была вывезена в Россию». И что-то мне подсказывало, что в начале девяностых в прошлом веке купить на аукционе такую вещь могла только очень конкретная категория граждан — у кого в то время были деньги на покупку драгоценностей, да еще штучного производства? Эта мысль меня совершенно не порадовала. Особенно же неприятно было думать о том, что моя мама может оказаться каким-то образом причастна к ее краже.