Резидент

— Откуда она у тебя?

— Ее для нас сработал технический отдел абвера.

— Как работает мина?

— Не могу сказать точно, — пожал плечами Павличенко. — Наша задача проследить, чтобы во время загрузки она попала в паровоз, а как только она окажется в полыхающей топке, так тотчас сработает.

— Какова сила взрыва?

— Как нам объяснили в абвере, вагон разнесет к чертовой матери! Если эшелон будет загружен боеприпасами, так снаряды тотчас сдетонируют. Будет один сплошной взрыв длиной в поезд… Перевяжите меня, — взмолился диверсант, зажимая рану ладонью. — Ведь хлещет же, как из кабана!

— Перевязку сначала заслужить нужно. Какие еще диверсии должна провести ваша группа?

— Неподалеку отсюда в селе Семячи есть продовольственный склад. Он плохо охраняется, планировали взорвать его. Если повезет, подорвать еще несколько продовольственных магазинов. Желательно в гарнизонах.

— Каким образом? Думаете беспрепятственно привязать мину на ручку двери и вас при этом никто не заметит?

— В вещмешке есть несколько буханок хлеба, это мины, хотели подбросить их в магазин. Перевяжите…

Романцев заглянул в вещмешок и вытащил из него две буханки, практически ничем не отличимые от настоящих. Даже свежие на ощупь, с вкусным запахом, разве что немного потяжелее обычного хлеба. Но оно как-то незаметно, если не сравнивать. А потом, кто же откажется от дополнительных граммов? Так оно посытнее будет!

— Как ты собирался их подкладывать? Рассчитывал ходить по магазинам и предлагать свой хлеб, так, что ли? — сурово спросил Тимофей.

— Нет… Нам обещали помочь. У повстанцев в каждом селе свои люди.

— Как вы собирались попасть на железнодорожный вокзал? Это режимный объект, он находится в ведении НКВД.

— В Тринадцатой армии у абвера есть свой человек, он должен был передать нам пропуска.

— Что за человек? Как он выглядит?

— Не знаю… Его знает только командир отряда повстанцев, лично поддерживает с ним связь. Знаю, что по званию он — майор.

— Где находятся бандеровцы? — развернул карту Романцев.

— Мы должны были выйти в этот район, — ткнул пальцем допрашиваемый в неприметный ручеек. — Там нас должны встретить и отвести в землянку.

— Кого ты знаешь из этого отряда?

— Только командира отряда… Ну, перевяжите же!

— Потерпишь. Как ты с ним познакомился?

— Мы вместе учились в Полтавской диверсионно-разведывательной школе. Он местный… После первой командировки он по заданию командования остался с повстанцами и возглавил отряд…. Вы хотите выманить их из леса? Из этого ничего не выйдет. Если они почувствуют что-то неладное, ни за что не пойдут на контакт. А еще хуже — положат всех из автоматов. Я бы на вашем месте не рисковал.

— Товарищ капитан, тут у второго в вещмешке еще и булыжники какие-то лежат, — сказал старшина, вытаскивая камень.

— Поосторожнее, — предупредил диверсант, — внутри взрывчатка. Взлетим все на воздух!

Романцев осмотрел извлеченную из вещмешка взрывчатку. По внешнему виду от камней не отличима.

— Это тоже для диверсии?

— Да.

— Где вы должны были их установить?

— В местах скопления войск и на пути движения колонн. Такие взрывчатки чудовищной силы, взрыв происходит от акустических колебаний, срабатывает при прохождении колонны солдат. Сама мина с большим поражающим эффектом, во взрывчатку начинены гвозди и металлические шарики.

— И все это придумано в абвере? Тоже в техническом отделе?

— Да, — подтвердил Павличенко.

— Как часто проводятся взрывы с использованием маскировки? — спросил Романцев. Попробовав буханку на вес, тщательно осмотрел: ни отверстия, куда мог вы вкрутиться запал, ни каких-то кнопок для нажима. Как же она все-таки работает?

— Постоянно! Все операции с применением специальных мин имеют высшую оценку результативности. Знаю, что абвер очень ценит разработчиков этих мин.

— Кто-нибудь, кроме вас, готовился к таким диверсиям?

— Да. Нас было три группы, — негромко, преодолевая боль, через стиснутые зубы произнес Павличенко. — Краем уха я слышал, что не одну группу должны были сбросить где-то над Москвой, а другую под Ленинградом. Но куда именно, не знаю. Обсуждать между собой предстоящие задания строго запрещено. В случае нарушения инструкций — сразу отправляют в штрафной лагерь.

— Значит, где-то под Москвой и в Ленинграде… Проверим, — угрюмо пообещал капитан Романцев, черкнув в блокнот. Информацию следовало передать полковнику Утехину, он знает, как грамотно ею распорядиться. — Куда вы заложили мины?


Павличенко повернул голову и показал через редколесье на железнодорожную насыпь:

— Видите у поломанной сосны небольшой мостик? Заложили под правую опору.

— Разберемся… Подождем саперов, скоро они подойдут. И завяжите ему рану, сдохнет ведь! Нам он живой нужен.





Глава 10

История предательства




Солнце слегка посмурнело, оно и к лучшему. Последние несколько дней жара приближалась к точке кипения. Потянуло влагой, скукожившиеся легкие расправились. Напротив него за небольшим столом смиренно сидел Иван Бойко и терпеливо ожидал вопросов. Торопиться было некуда. Разговор предстоял обстоятельный и долгий, а без курева в таких делах никак!

Тимофей распечатал пачку папирос. Обычно он предпочитал махорку, оставляя папиросы для особого случая, но сейчас решил не скупиться. Вчера вечером в качестве поощрения командир полка выделил ему от своих щедрот пять пачек «Беломорканала». Для передовой такой изысканный табак — настоящее богатство!

Первую пачку Романцев искурил с час назад. Если так пойдет дальше, то к концу недели от подарка останутся только приятные воспоминания. Следовало поумерить аппетит, но рука вопреки его воле сама потянулась к пачке.

— Начнем сначала… Как ты попал в плен?

— Может, папироской угостите, а то без курева совсем тошно, — попросил Бойко.

Делиться табачком с немецким агентом в планы Романцева не входило. Но допрос — штука деликатная, имеет свои неписаные правила, психологические приемы, их следовало соблюдать, чтобы достигнуть нужного результата. А потому отказывать в желании арестованному было бы ошибочно. Пусть немецкий холуй видит, что его уважили, глядишь, станет более красноречивым.

— Держи, — протянул ему папиросу Тимофей.

— «Беломорканал», — едва ли не с придыханием протянул диверсант. — Лучшего курева и не бывает.

— У немцев таких не курил?

— Нет у них таких. Табачок должен быть ядреный и горький, а у них такой, как будто бы конфетой закусил.

Романцев поднял со стола зажигалку, чиркнул кремневое колесико и поднес вспыхнувший огонек к губам Бойко. Тот, поблагодарив кивком, пыхнул дымом.

— Я ведь такие папиросы только до войны курил. Неожиданно разоткровенничался: — Можете не верить, но мне запах этого табака даже снился. Сплю, а у меня нос дерет, горло щекочет, хочется почесаться, а сделать ничего не могу. Вот и просыпаюсь среди ночи… Когда в лагере был, мне думалось, что за одну затяжку могу половину жизни отдать.

— Кто знает, может, и отдашь, — усмехнулся Тимофей. — Посмотрим, как наш разговор с тобой будет складываться. Слушаю!

— В плен я попал в сорок втором, в июне, под Воронежем. Поначалу вроде бы даже наступать начали, а потом вдруг нам в тыл немецкие танки ударили. Оказалось, они прорвали наш фронт и сами пошли в контрнаступление… Большего страха я в жизни не испытывал… Гусеницы крушили на своем пути все подряд! Лязг стоит, треск, грохот! Даже не знаю, как и уцелел… Столько людей они на свои гусеницы намотали, что и представить страшно. — Похоже, что воспоминания для Бойко были тяжелыми, крепился как мог. Голос звучал спокойно, выдавали лишь слегка подрагивающие пальцы. — Вот поймите наше состояние, мы наступаем, жмем немца изо всех сил! Воюем неплохо, а нам в спину немецкие орудия колотят! А дальше нашу дивизию заперли в районе Барвенково. Ни вперед, ни назад — нет выхода! Пытаемся прорваться, а только все без толку. Столько народу напрасно полегло… А тут еще и авиация на наши позиции налетела. Били так, что голову нельзя было поднять. Шарахнуло и меня… А когда глаза открыл, смотрю, фриц идет. В одного пальнул, во второго, а я у него на очереди… Раненых они достреливали. И тут даже не представляю, откуда во мне силы взялись. Поднялся и смотрю на него. Думаю, главное, не свалиться, вот если сейчас рухну, так он меня просто лежащего пристрелит. Вижу, что-то в его взгляде переменилось, он качнул так стволом, дескать, туда иди. Глянул я назад, а там нескончаемая колонна из таких вот горемычных, как я… И у каждого в глазах такое отчаяние, что скулы сводит.

— Что было потом?

— А что было? Ад был! — как-то просто пояснил Иван Бойко. — Для нас даже помещения не нашлось. Просто огородили кусок территории в поле, вот это и был для нас лагерь. А сколько таких лагерей было по всей России!.. Никто и не считал… Каждый день более десятка красноармейцев умирало: кто от голода, кто от жары, кто от жажды… От ран, конечно, очень много поумерло. Ведь помощи-то никакой.

— Как ты стал служить на немцев?

Губы болезненно сжались, образовав в самых уголках морщины. Вот с этих морщин и начиналась история предательства.

— А потом пришел пропагандист и начал агитировать на сотрудничество с немцами. Холеный такой, с тонкими усиками. Парфюмом от него за версту разило. Как припомню этот запах, так у меня тошнота к горлу подступает… В общем, не буду рассказывать, что он там говорил, но слова находил очень правильные… И про колхоз, и про товарища Сталина… Через час беседы я был в числе тех, кто согласился на сотрудничество.

— Неубедительно! Хотелось бы все-таки услышать, почему ты начал служить немцам?

Папироса была докурена, но расставаться с ней Бойко не спешил. Лишь мял короткими толстоватыми пальцами, словно пытался вытеснить из нее душу.

— Почему? — задумался глубоко, после чего ответил: — Сейчас думаю потому, что жить просто хотелось… Но вот когда он говорил, посчитал, что по идейным соображениям. Думал, поглядим, как там дальше повернется. А вот только дальше для меня уже и не было ничего. Даже случай не представился, чтобы куда-то в сторонку свернуть.

— Значит, тебя никто не заставлял?

— Насильно никого не заставляли Родину предавать. Это надо признать… Действуют только убеждением. У них такие пропагандисты, что нашим комиссарам у них еще поучиться нужно! В душу залезут, наизнанку всего тебя вывернут, а потом думаешь, как же я сам таких очевидных вещей не увидел?

— Бумагу о согласии сотрудничества с немцами подписал?

— Подписал, чего греха таить, — вздохнув, подтвердил Бойко. — Ее все подписывают… Только вот, в отличие от всех этих бандеровцев, у меня надежда оставалась, что я еще к своим вернусь и какую-то пользу смогу Родине принести.

— Нет у тебя здесь своих, — хмуро напомнил Тимофей. — Ты теперь на той стороне. Что было потом?

— Потом был особый предварительный лагерь. А уже после него меня определили в разведывательно-диверсионную школу в Луккенвальде. Обычно там учатся от трех до шести месяцев. Могут еще продлить, если задание особой важности… Это когда учишься по особой программе.

— Почему ты попал в этот лагерь? Агентуру там подбирают серьезную!