Семь камней

– Хм-м. – Джейми все еще был чем-то неудовлетворен – и верно, ведь бандиты утащили с собой такой тяжелый ковер. Зачем им лишние хлопоты? Но больше обсуждать было нечего, и когда Йен сказал, что пора спать, Джейми послушно пошел с ним.

Они устроили себе подстилку из длинных стеблей пожелтевшей травы и завернулись в пледы. Но Йену не спалось. Он устал, его тело было в синяках, но его не оставляло возбуждение прошедшего дня, и он лежал, глядя на звезды, вспоминая одно и стараясь изо всех сил забыть другое – например, разбитую голову Ефраима бар-Сефера. Может, Джейми был прав и лучше было бы не знать его имени.

Он заставил свой мозг думать о другом и настолько преуспел в этом, что был удивлен, когда Джейми пошевелился и еле слышно выругался, когда это движение причинило ему боль.

– Ты когда-нибудь это делал? – внезапно спросил Йен.

Раздался шорох, это Джейми устраивался поудобнее.

– Делал что? – спросил он. Его голос звучал хрипловато, но не слишком. – Убивал кого-нибудь? Нет.

– Не, спал с девушкой.

– А, это.

– Угу, это. Лопух. – Йен перекатился ближе к Джейми и хотел в шутку ткнуть его в живот.

Несмотря на темноту, Джейми перехватил его руку.

– А ты?

– А-а, значит, не спал. – Йен без труда освободил запястье. – Я думал, что в Париже ты не вылезал от проституток и поэтесс.

– Поэтесс? – Их разговор, похоже, начинал забавлять Джейми. – Почему ты думаешь, что женщины пишут стихи? Или что если женщина пишет стихи, то она обязательно развратница?

– Конечно, это всем известно. Слова лезут таким женщинам в голову и доводят до безумия, и тогда они ищут первого попавшегося парня, который…

– Ты что, спал с поэтессой? – Джейми легонько стукнул его в грудь. – Твоя мама знает об этом?

– Я не стану рассказывать маме про поэтесс, – твердо заявил Йен. – Нет, спал Большой Жорж, а потом всем рассказывал про нее. Он познакомился с той женщиной в Марселе. Он возит с собой книгу ее стихов и читает иногда из нее вслух.

– Хорошие хоть стихи?

– Откуда я знаю? Там все о том, как она теряет голову, как ее переполняют чувства, как разрывается ее сердце, но чаще всего она пишет о цветах. Правда, там есть маленькое и хорошее стихотворение о шмеле, как он занимается этим самым с подсолнечником. Ну, тычет в него. Своим хоботком.

Они молчали, пока Джейми мысленно представлял себе эту картину.

– Может, по-французски это звучит лучше, – сказал он.



– Я помогу тебе, – внезапно заявил Йен со смертельной серьезностью.

– Поможешь мне?

– Помогу тебе убить этого капитана Рэндолла.

Джейми лежал молча, чувствуя, как стало тесно в груди.

– Господи, Йен, – с нежностью сказал он. И снова замолк на несколько минут, не отрывая глаз от темных корней дерева, росшего возле него.

– Нет, – сказал он наконец. – Не нужно. Я хочу, чтобы ты сделал для меня кое-что другое. Йен, мне нужно, чтобы ты поехал домой.

– Домой? Что…

– Мне нужно, чтобы ты поехал домой и позаботился о Лаллиброхе – и о моей сестре. Я… я не могу туда поехать. Пока не могу. – Он с силой закусил нижнюю губу.

– Но там у тебя достаточно арендаторов и друзей, – запротестовал Йен. – Я нужен тебе здесь. И я не оставлю тебя одного, понял? Когда ты соберешься домой, мы поедем вместе. – Он повернулся на другой бок и укрылся пледом, давая понять, что разговор закончен.

Джейми лежал с закрытыми глазами, игнорируя пение и треп у костра, красоту ночного неба над ним и гложущую боль в спине. Наверное, ему следовало бы помолиться за упокой души мертвого еврея, но сейчас у него не было на это времени. Он пытался найти своего отца.

Душа Брайена Фрэзера все-таки должна существовать, и Джейми не сомневался, что его отец попал в рай. Но наверняка есть какой-то способ почувствовать его, дотянуться до него. Когда Джейми впервые покинул дом и воспитывался у Дугала в Беаннахде, он скучал по дому и страдал от одиночества, но отец сказал ему, что так нужно и что не надо переживать слишком сильно.

– Джейми, думай обо мне, о Дженни и Лаллиброхе. Ты нас не видишь, но мы все равно с тобой и думаем о тебе. Посмотри ночью на небо, и ты увидишь звезды. Знай, что и мы видим их.

Он чуть-чуть приоткрыл глаза, но звезды плавали по небу, их свет был размытым. Он снова крепко зажмурился и почувствовал, как одинокая слезинка поползла по его виску. Он не мог думать о Дженни. Или о Лаллиброхе. Тоска по дому прошла у него еще тогда, у Дугала. Приехав в Париж, он уже меньше ощущал себя чужим в новом месте. Своим он не станет тут никогда, но жить все равно как-то надо.

Где ты, папа? – думал он с тоской. – Прости меня, папа!



На следующий день он молился на ходу, упорно переходя от одной молитвы Деве Марии к другой, загибая пальцы, чтобы не сбиться со счета. На некоторое время молитвы заняли все его мысли, и его душа ощутила покой. Но потом к нему стали потихоньку проскальзывать изгнанные мысли, краткие вспышки воспоминаний, мимолетные, как солнечные блики на воде. Одни из них он гнал от себя – голос капитана Рэндолла, игривый, когда он взял в руки «кошку», плеть-девятихвостку, – и как у него встали дыбом волосы на теле от страха и холодного ветра, когда он снял рубаху, и слова лекаря: «Я вижу, что он превратил в месиво твою спину, парень…»

Но некоторые воспоминания он бережно хранил, несмотря на боль, которую они причиняли. Ощущение отцовских рук, сильных, крепко державших его. Стражники вели его куда-то – он уж не помнит куда, да это и не важно, – и тут отец внезапно оказался перед ним, в тюремном дворе. При виде Джейми он торопливо шагнул к нему, на его лице были радость и беспокойство, но в следующий момент они сменились шоком, когда он увидел, что сделали с его сыном.


– Тебе очень больно, Джейми?

– Нет, па, все в порядке, скоро все заживет.

С минуту он верил в это, радуясь, что видит отца. Конечно же, все будет хорошо – но тут он вспомнил Дженни, которая привела в дом этого crochaire, жертвуя собой ради…

Эту мысль он тоже оборвал, проговорив «Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с тобою» вслух и с отчаянной страстью, удивив Малыша Филиппа, который семенил рядом с ним на своих кривых ножках.

– Благословенна Ты в женах… – подхватил Филипп. – Молись за нас, грешников, и ныне, и в час нашей смерти, аминь!

– Аве Мария, – раздался позади него бас отца Рено, подхватывая молитву, и через секунду уже семь или восемь человек произносили ее, торжественно шагая в ритм, и еще несколько человек… Сам Джейми умолк, чего никто не заметил. Но стена молитвы была для него баррикадой между ним и коварными, лукавыми помыслами, и, закрыв глаза, он почувствовал, что отец идет рядом с ним, и ощутил последний поцелуй Брайена Фрэзера на своей щеке – легкий, словно дуновение ветерка.



Они добрались до Бордо почти на закате, и д’Эглиз с небольшой охраной повез куда-то груз, предоставив остальным знакомиться с прелестями города – хотя знакомство было несколько ограничено тем обстоятельством, что им еще не заплатили. Они получат свои деньги на следующий день, после того как груз будет доставлен.

Йен, уже бывавший в Бордо, направился к большой, шумной таверне со сносным вином и большими порциями.

– Разносчицы тут тоже хорошенькие, – заметил он, глядя, как одно из этих созданий ловко лавирует в толпе среди дерзких рук.

– А наверху что, бордель? – из любопытства спросил Джейми, слышавший несколько историй на эту тему.

– Не знаю, – ответил Йен с сожалением, хотя Джейми был почти уверен, что его друг никогда не был в борделе, отчасти из-за безденежья, отчасти из страха подцепить дурную болезнь. – Ты хочешь потом это выяснить?

Джейми колебался:

– Я… ну… Нет, не думаю. – Он повернул лицо к Йену и говорил совсем тихо: – Я обещал папе, что не стану ходить к проституткам, когда уезжал в Париж. И теперь… Я не смогу это сделать, не… думая о нем, понимаешь?

Йен кивнул, и на его лице читались одновременно облегчение и разочарование.

– У нас еще будет время, – философски заметил он и жестом потребовал еще один кувшин вина. Но разносчица не заметила этого; тогда Джейми протянул свою длинную руку и дернул ее за фартук. Она повернулась, нахмурив брови, но при виде улыбки на голубоглазом лице Джейми решила улыбнуться в ответ и приняла заказ.

В таверне было еще несколько парней из их отряда, и эта сцена не осталась незамеченной.

Хуанито, сидевший за соседним столиком, саркастически изогнул бровь и что-то сказал Раулю на ладино, еврейском диалекте испанского языка. Они оба засмеялись.

– Дружище, ты знаешь, отчего появляются бородавки? – любезно проговорил Джейми – на библейском иврите. – Сидящие внутри человека демоны пытаются прорваться наружу через его кожу. – Он говорил неторопливо, чтобы Йен мог следить за его словами, и тогда Йен тоже расхохотался – как при виде вытянувшихся физиономий двух евреев, так и от слов Джейми.

Бугристое лицо Хуанито помрачнело, а Рауль пристально посмотрел на Йена, сначала на его лицо, потом, подчеркнуто долго, на его промежность. Йен помотал головой, продолжая улыбаться. Рауль пожал плечами, но улыбнулся в ответ, взял Хуанито за руку и потащил куда-то в заднюю комнату, где шла игра в кости.

– Что ты ему сказал? – спросила разносчица, поглядев вслед удалявшейся парочке и снова удивленно посмотрев на Джейми. – И на каком языке?

Джейми с радостью посмотрел в широко раскрытые карие глаза; у него уже болела шея от напряжения, с которым он удерживался, чтобы не наклонять голову и не глядеть в декольте прелестницы. Аппетитная ямка между ее грудей притягивала глаз…

– О, ничего особенного, просто маленькая дружеская шутка, – улыбнулся он. – Я сказал ее на древнееврейском. – Он хотел произвести на нее впечатление и произвел, но вовсе не так, как рассчитывал. Девушка чуточку попятилась от него, а ее полуулыбка исчезла.

– О, – пробормотала она. – Пардон, господин, мне нужно… – И она с кувшином в руке исчезла в толпе посетителей.

– Дурень, – сказал Йен. – Для чего ты ей это сказал? Теперь она подумает, что ты еврей.

Джейми раскрыл рот от удивления.

– Что, я? Почему? – спросил он, взглянув на себя. Он имел в виду свою одежду шотландского горца, но Йен критически посмотрел на него и покачал головой.

– У тебя острый нос и рыжие волосы, – пояснил он. – Половина испанских евреев, которых я видел, выглядела именно так, а некоторые были рослыми. Девчонка могла подумать, что ты убил кого-нибудь и снял с него эту одежду.

Джейми почувствовал себя скорее смущенным, чем оскорбленным. Но все же слова Йена его задели.

– Ну и что, даже если бы я был евреем? – с вызовом спросил он. – Какое это имеет значение? Я ведь не замуж ее звал, верно? Господи, я же просто болтал с ней!

Йен смерил его до обидного снисходительным взглядом. Джейми понимал, что ему не стоит возмущаться. Он и сам часто куражился над Йеном, когда тот не знал каких-то вещей, которые знал он. Да он и не возмущался; одолженная рубашка была ему слишком мала, терла под мышками, а костлявые, ободранные запястья торчали из рукавов. Он выглядел не как еврей, он выглядел как болван и понимал, что так оно и есть. Это его злило.

– Большинство француженок – я имею в виду христианок – не любят гулять с евреями. Но не потому что они Христа распяли, а из-за их… ну… – Он опустил глаза и кивнул на промежность Джейми. – Они считают, что он выглядит странно.

– Не настолько же он отличается.

– Отличается.

– Ну, ладно, когда он… но когда он… я имею в виду, если он в том состоянии, и когда девица увидит его, он не… – Он увидел, как Йен открыл рот, чтобы спросить, откуда он знает, как выглядит обрезанный возбужденный член. – Ладно, оставим, – отрывисто буркнул он и встал из-за столика. – Давай пройдемся по улице.



На рассвете отряд собрался у постоялого двора, где уже ждали д’Эглиз с фургоном, чтобы доставить груз к месту назначения – в склад на берегу Гаронны. Джейми увидел, что капитан был в своей парадной одежде и шляпе с пером. Переоделись еще четверо – самые здоровые парни в отряде, – которые охраняли фургон минувшей ночью. Все они были вооружены до зубов – то ли чтобы произвести впечатление на купца, то ли д’Эглиз хотел иметь их под рукой во время объяснений, почему в грузе не хватает одного ковра, чтобы поумерить претензии купца, принимавшего товар.