Семь камней

Она не обещала Эдуарду Твелвтрису ничего серьезного, только выяснить, действительно ли существуют те письма. Если это так, сказала она, тогда они обсудят дальнейшие условия.

Что ж, ладно. Следующий шаг, по крайней мере, ясен.

– Рейф, – сказала она, прервав спор между Рейфом и Элизой, на кого больше походит мистер Твелвтрис, на хорька или на обелиска (Минни догадалась, что они хотели сказать «василиска», но не стала вмешиваться), – у меня есть для вас с Миком работа.





13

Письма




Мистер Воксхолл-Гарденз (он же мистер Осмер Торнэпл, влиятельный маклер на бирже, как выяснила Минни, просто велев Мику О’Хиггинсу проследовать за ним до его дома) оказался не только превосходным клиентом с ненасытным аппетитом к литовским рукописным книгам с иллюстрациями и к японской эротике, но также весьма ценным посредником. Через него она приобрела (помимо тонкой пачки запечатанных сургучом документов, предназначенных для глаз отца) две инкунабулы[63] XV века – одна была в превосходной сохранности, другой требовалась небольшая реставрация – и потрепанную, но когда-то красивую книжицу Марии Анны Агуэды де Сан-Игнасио, аббатисы из Новой Испании, с рукописными аннотациями, принадлежавшими, как утверждается, самой монахине.

Минни недостаточно знала испанский, чтобы понять их содержание, но книжечка была одной из тех, которые просто приятно держать в руках.

Массивный сервант в ее гостиной был набит с одного края книгами, а с другого края тоже книгами, но обернутыми в мягкую ткань, потом в слой войлока из овечьей шерсти, а сверху в промасленный шелк и перевязанными просмоленной бечевкой. Груды упаковочного материала лежали на обеденном столе, а под столом были приготовлены несколько больших деревянных ящиков.

Она не доверяла никому упаковывать книги для перевозки в Париж и поэтому вспотела и пропылилась, несмотря на свежий ветерок из окна. К удивлению всех лондонцев, с которыми она говорила, в конце июня хорошая погода держалась уже целую неделю.

«La Vida de la Alma». Близко к латыни, и переводится как «Жизнь Души». Книга была в мягком переплете из тонкой темно-красной кожи, потрепанная за годы – целую жизнь? – чтения, с рельефным узором из крошечных раковин гребешка, каждая с золотой каемкой. Минни осторожно дотронулась до одной, испытывая необыкновенный покой. Книги всегда могут что-то сказать помимо написанных в них слов, но редко находится книга с таким сильным характером.

Она бережно открыла ее. Внутри бумага была тонкая, а чернила уже выцветали с годами, но не расплылись. В книжице было несколько иллюстраций, да и те простые: крест, Агнец Божий, раковина гребешка, увеличенная – она видела такую один или два раза в испанских рукописях, но не понимала, что они означали. Не забыть потом спросить у отца.

– А, – сказала она, поджав губы. – Отец. – Она старалась пока что не думать о нем. Прежде она разберется в своих эмоциях и обдумает, что сказать ему про ее мать.

Она часто думала о женщине, которую называли Сестра Эммануэль, после того как оставила ее в том каменном сарае, полном золотистого сена и мерцающего света. Шок уже исчез, но картины той встречи запечатлелись в ее сознании так неизгладимо, как черные чернила в этой книжице. Минни по-прежнему испытывала укол от потери и боль – но ощущение покоя, исходившее от этой маленькой книги, казалось, укрывало ее, словно большая птица своим крылом.

– Вы ангел?

Минни вздохнула и осторожно положила книжицу в гнездо из ткани и войлока. Да, она должна поговорить с отцом. Но что она скажет ему?

– Рафаэль…

– Если у вас есть ответы, – сказала она книжице и ее автору, – пожалуйста, помолитесь за меня. За нас.

Она не плакала, но ее глаза наполнились влагой, и она вытерла лицо пыльным фартуком. Но не успела она снова взяться за работу, как в дверь постучали.

Элиза ушла за покупками, и Минни открыла дверь сама, в таком грязном виде. Мик и Рейф О’Хиггинсы стояли на пороге плечом к плечу, перемазанные сажей и возбужденные, словно терьеры, почуявшие крысу.

– Письма у нас, Беделия! – сообщил Рейф.

– Все письма! – добавил Мик, с гордостью демонстрируя кожаный мешок.



– Мы дождались, когда у дворецкого будет свободный день, – пояснил Мик, церемонно выкладывая перед ней свою добычу. – Ведь дворецкий вызывает трубочистов, когда надо, ясно? Так что когда мы пришли к двери с метлами и тряпками – не беспокойтесь, мы взяли их на время, вам не надо платить – и сказали, что мистер Сильвестр прислал за нами, чтобы почистить трубу в библиотеке…

– Правда, экономка смотрела чуточку подозрительно, – вмешался Рейф, – но она провела нас, и когда мы начали грохотать, орать в трубу и выбрасывать сажу, она ушла, оставив нас одних. И тогда…

Он махнул рукой на стол. Все письма, в самом деле. В мешке лежали маленький, плоский деревянный ящик, кожаная папка и тонкая пачка писем, буднично перевязанная черной корсажной лентой.

– Молодцы! – искренне похвалила их Минни. При виде писем она почувствовала трепет восторга, хоть и осторожного. О’Хиггинсы, конечно, принесли все письма, какие могли найти. Возможно, тут были не только письма графини, и она мимолетно подумала, что, может, какие-то другие могут оказаться ценными… но пока что отбросила эту мысль. Как только они найдут письма Эсме…

– Вы взяли плату за чистку трубы? – поинтересовалась она из любопытства.

– А то! Вы обижаете нас, леди Беделия, – ответил Рейф, прижимая к сердцу потрепанную шляпу и изображая обиду. Его нос был измазан сажей.

– Конечно, взяли, – усмехнулся Мик. – Иначе это показалось бы подозрительным, согласны?

Они были окрылены успехом и выпили полбутылки мадеры, празднуя его, но наконец она закрыла за ними дверь, стерла пальцем сажу с белого дверного косяка и медленно вернулась к столу – посмотреть, что она получила.

Она вынула письма из их упаковок и разложила на три аккуратные пачки. Письма от Эсме, леди Мелтон, к ее любовнику, Натаниэлю Твелвтрису: они лежали в деревянном ящичке. Письма, перевязанные лентой, были от Натаниэля Твелвтриса к Эсме. А кожаная папка содержала совсем неожиданные письма – от Гарольда, лорда Мелтона, к его жене.

Минни никогда не испытывала ни малейшего стеснения, когда читала чужие письма. Это была просто часть ее работы, и если она иногда встречала на тех страницах кого-то, чей голос задевал ее ум или сердце, кого-то настоящего, – это был бонус, нечто, что она ценила приватно, со сладким сожалением, что она никогда не встретится лицом к лицу с автором письма.

Ну, она точно никогда не знала лично ни Эсме, ни Натаниэля, подумала она. Что до Гарольда, графа Мелтона, при одном только взгляде на неопрятную пачку помятых, расправленных, испачканных чернилами листков у нее побежали по спине мурашки.

Эсме сначала, решила она. Эсме была центром всего. Ей поручено – так или иначе – украсть именно письма Эсме. От деревянного ящичка исходил слабый намек на духи, нечто горьковатое, свежее и таинственное. Мирра? Мускатный орех? Сушеный лимон? Совсем никакой сладости, подумала она, – похоже, как и сама Эсме Грей.


Не на всех письмах были даты, но она рассортировала их, как могла. Все были написаны на той же самой дорогой льняной бумаге, белой и фактурной. Но чувства, описанные на ней, были далеко не чистыми.

«Mon cher… Dois-je vous dire ce que je voudrais que vous me fassiez?» – «Надо ли говорить тебе, чего я хочу, чтобы ты сделал мне?»

В четырнадцать лет Минни с интересом прочла всю эротику, какую нашла у отца, случайно обнаружив в процессе чтения, что партнер необязательно и нужен, чтобы испытать ощущения, описанные там с такой эйфорией. Эсме не обладала хорошим литературным стилем, но ее явно незаурядное воображение – наверняка что-то из написанного существовало лишь в ее воображении – было выражено так свободно и прямо, что Минни ерзала на стуле.

Не все письма были такими. Там была простая записка из двух строчек, назначавшая встречу, другое письмо было более серьезным – и, что удивительно, более личным, в нем Эсме описывала визит к – о боже, подумала Минни и вытерла о юбку вспотевшую ладонь – принцессе Августе и в ее сказочный сад.

Эсме беззаботно писала, что ей не нравилась принцесса, которую она считала тяжелой телом и разумом, но что Мелтон просил ее принять приглашение на чай, чтобы – и тут Минни перевела идиоматическое французское выражение Эсме – «умаслить» скучную принцессу и замостить дорогу Мелтону, чтобы он обсудил с принцем свои военные проекты.

Потом она описывала, как гуляла с принцессой по стеклянной оранжерее, попутно делала забавные, но откровенно лестные комплименты, сравнивая некоторые части тела любовника с разными экзотическими растениями – она, как отметила Минни, упомянула и эуфорбии, – и закончила кратким упоминанием китайских цветов «чу». Ее привлекли – Минни фыркнула, читая это, – их чистота и спокойствие.

«A les regarder, mon âme c’est apaisée», написала она. «Глядя на них, я отдыхаю душой».

Минни положила письмо, осторожно, словно оно могло разбиться, и закрыла глаза.

– Бедняга, – прошептала она.



На серванте стоял графин с вином. Минни налила себе маленький бокал и стояла, глядя на стол с грузом писем.

Нечто реальное. Она невольно признала, что Эсме Грей определенно была реальной. Действие ее личности было таким ощутимым, словно она протягивала из бумаги руку и гладила твое лицо. Игриво, эротично…

– Бессердечная, – сказала вслух Минни, хоть и тихо. Писать любовнику и упоминать про мужа? – Хм, – неодобрительно хмыкнула она.

А партнер Эсме в той преступной беседе? Она посмотрела на пачку писем Натаниэля Твелвтриса к его любовнице. Какая странная причуда ума заставила Мелтона их хранить? Была ли это вина, некая власяница духа?

А если так, то… вина за убийство Натаниэля Твелвтриса? Или вина из-за смерти Эсме? Как быстро одно несчастье последовало за другим. Она узнала о гибели ее любовника и этот шок привел к выкидышу? Или это были фатально преждевременные роды, как утверждали сплетни?

Похоже, она никогда не узнает ответов на эти вопросы, но хотя Мелтон и убил Натаниэля, он оставил поэту его голос. Натаниэль Твелвтрис мог говорить сам за себя.

Она налила себе еще вина – тяжелого, ароматного бордо, она чувствовала, что ей было это нужно – и развернула первое из писем Натаниэля.

Для поэта Натаниэль писал на удивление скучно. Его чувства выражались довольно страстным языком, но очень банально, и хотя он старался быть наравне с Эсме, но явно был не чета ей ни по воображению, ни по экспрессии.

Но все же он был поэтом, не новеллистом, возможно, несправедливо судить о нем по его прозе. В двух письмах он упоминал о присланном в письме стихотворении, которое он написал в честь возлюбленной. Минни просмотрела все: никакого вложения. Может, Мелтон сжег его – или сама Эсме. Тон Натаниэля, представившего свои литературные дары, напомнил Минни заметки натуралиста, которые она недавно прочла: про то, как паук-самец принес своей избраннице изысканный, обернутый шелковыми нитями подарок – насекомое, тут же прыгнул на нее, пока она разворачивала лакомство, и поспешно достиг желаемого, прежде чем самка, покончив с подарком, сожрала бы и его на десерт.

– Она пугала его, – пробормотала Минни с сочувствием, смешанным с легким презрением. – Бедный червяк. – Она не без шока осознала это презрение – и догадалась, что Эсме, скорее всего, чувствовала то же самое.

Поэтому она и упоминала Мелтона в письмах к Твелвтрису? Попытка уколоть его, разжечь его пыл? Она делала так не раз, – Минни снова вернулась к письмам Эсме, – да, она упоминала мужа, по имени или титулу в каждом письме, даже в той короткой записке: «Муж уедет по своим полковым делам – приходи ко мне завтра в часовню в четыре часа».

– Хм, – сказала Минни и откинулась на спинку стула, глядя на письма и потягивая вино. Письма лежали перед ней стопками, отдельными листками и веером, а среди них в центре непрочитанная папка с письмами Мелтона. Все это немного напоминало гадание на картах таро – в Париже она несколько раз гадала, научившись этому у Жака, отцовского знакомого, мастера таро.

– Иногда все туманно, – говорил Жак, тасуя аляповатую колоду карт. – Особенно с незначительными загадками. Но иногда все ясно с первого взгляда. – Сказав это, он улыбнулся и выложил перед Минни карту смерти.

Она не верила, что карты таро говорили правду, и считала, что это всего лишь отражение мыслей клиента во время гадания. Но у нее появились определенные догадки, пока она разглядывала письма, и она задумчиво потрогала короткую записку.

Откуда у Мелтона письма Эсме? Неужели Твелвтрисы прислали их лорду Мелтону после гибели Натаниэля? Они могли, подумала она. Что могло быть более болезненным для него? Хотя это говорило бы об изощренном уме и утонченной жестокости, которых она совершенно не заметила ни в письмах Натаниэля, ни у большинства англичан.

К тому же… что заставило Мелтона вызвать на дуэль Твелвтриса? Конечно, Эсме не призналась ему в измене. Нет… Полковник Кворри сказал, или по крайней мере упомянул вскользь, что Мелтон обнаружил постыдные письма, написанные его женой, и это… это было то…

Она снова взялась за письма графини. Рассмотрев их внимательно, она заметила, что на каждом было чернильное пятно или случайная помарка – на одном по нижнему краю были видны следы пролитой воды. Так… это черновики писем, позже переписанных набело, чтобы послать Натаниэлю. Но если это так, почему черновики не были сожжены? Зачем надо было рисковать и хранить их, не боясь разоблачения?

– Или желая его, – проговорила она вслух, удивив себя. Она выпрямилась и снова перечитала письма, потом положила их.

«Мой муж уедет…» В каждом. В каждом говорилось об отсутствии Мелтона – и его усилиях возродить полк.

Жак был прав: иногда все ясно с первого взгляда.

Минни покачала головой, винные пары смешались с горькими духами мертвой графини.

– Pauvre chienne, – тихо прошептала она. – Бедная сучка.





14

Редкостные зануды