Семь смертей Эвелины Хардкасл

И запоздало замечаю компас.

Даниель разбивает его мне о скулу, осколки стекла впиваются в лицо, кровь стекает с подбородка. Глаза наполняются слезами, мокрая листва скользит под ладонями. Даниель наступает. Мимо со свистом пролетает пуля, вонзается в плечо Серебристой Слезинке, та с криком падает.

Даниель, взглянув на ружье в дрожащих руках Люси Харпер, убегает к особняку. Я встаю и бросаюсь в погоню.

Как гончая с лисой, мы пересекаем лужайку перед домом, сворачиваем на подъездную аллею, проносимся мимо сторожки. Я почти уверен, что Даниель направляется в деревню, но он сворачивает влево, на тропку к колодцу и дальше, к озеру.

В кромешной тьме луна прячется в облаках, как пес за шаткой изгородью. Я теряю Даниеля из виду. Опасаясь засады, замедляю бег, прислушиваюсь. Ухают совы, в листве шелестит дождь, ветви цепляются за одежду. Виляя по узкой тропке, выбегаю на берег озера, где, согнувшись, стоит запыхавшийся Даниель. У его ног керосиновая лампа.

Бежать ему некуда.

У меня трясутся руки, в груди копошится страх. Злость придала мне храбрости, но лишила рассудка. Миниатюрный Дональд Дэвис мягче пуховой перины. Даниель силен и ловок, настоящий хищник. На кладбище у меня было численное преимущество, но сейчас мы с Даниелем один на один. И впервые никто из нас не знает, что будет дальше.

Даниель замечает меня, жестом просит передышки. Я соглашаюсь и торопливо подбираю с земли булыжник потяжелее. После компаса о правилах честного кулачного боя можно забыть.

– Что бы вы ни сделали, вашей подруге не позволят покинуть Блэкхит, – тяжело дыша, говорит Даниель. – В обмен на мое обещание убить Анну Серебристая Слезинка рассказала мне о вас все, назвала все ваши воплощения, объяснила, где и когда они просыпаются. Ясно вам, Айден? Освобождение будет даровано только мне.

– Могли бы мне и раньше об этом сказать. И все бы кончилось иначе.

– У меня есть жена и сын. Это мое единственное воспоминание. Представляете, каково мне сознавать, что они где-то там меня ждут? Или ждали…

Я подступаю к нему, сжимаю в руке булыжник:

– А вам не будет совестно перед ними, зная, как вы добились этого возвращения?

– Таким меня сделал Блэкхит. – Он сплевывает в грязь.

– Нет, Блэкхит делаем мы сами, – отвечаю я, приближаясь.

Даниель все еще не отдышался. Еще пару шагов – и все будет кончено.

– Сюда нас привели наши решения, – продолжаю я. – Если это ад, то мы – его создатели.

– И как, по-вашему, нам следует поступить? Торчать здесь и раскаиваться, пока кто-нибудь не соизволит выпустить нас отсюда?

– Помогите мне спасти Эвелину, и мы все вместе дадим ответ Чумному Лекарю. Все втроем – вы, я и Анна. У нас появится шанс стать лучше – и выбраться отсюда.

– Нет, я не желаю рисковать, – угасшим голосом говорит он. – Я ни за что не упущу своего случая. Ни за что – ни ради раскаяния, ни ради того, чтобы помочь тем, кому уже давно помочь невозможно.

Внезапным пинком он опрокидывает керосиновую лампу.

Наступает кромешная тьма.

Слышу быстрые шаги по воде, а потом мне в живот врезается плечо, вышибает из меня дух.

Мы валимся на землю, я роняю булыжник.

Прикрываюсь руками, тонкими и слабыми. Удары сыплются один за другим. Во рту у меня кровь. Я цепенею, а он продолжает меня избивать, кулаки скользят по моим окровавленным скулам.

Потом он поднимается.

Тяжело дышит, с него ручьями льется пот, капает на меня.

– Я этого не хотел, – говорит он.

Сильная рука хватает меня за лодыжку, волочет по грязи к воде. Я пытаюсь привстать, но сил не осталось.

Он останавливается, утирает пот со лба. Сквозь облака пробивается лунный свет, выбеливает Даниеля: серебряные волосы, белоснежная кожа. Он смотрит на меня с жалостью, как на Белла утром.

– Мы не… – Я отхаркиваю сгусток крови.

– Я же просил, не стойте у меня на пути, – говорит он.

Входит в озеро, тянет меня следом. Леденящая вода заливает мне ноги, грудь и голову. Холод бодрит, я хочу выбраться на берег, но Даниель хватает меня за волосы и окунает под воду.

Я царапаюсь, брыкаюсь, но он слишком силен.

Я содрогаюсь всем телом, отчаянно пытаюсь вздохнуть.

Он меня не выпускает.

Из мутной глубины ко мне выплывает Томас Хардкасл, убитый девятнадцать лет назад. Светловолосый, ясноглазый, растерянный. Он берет меня за руку, сжимает пальцы, прибавляет мне храбрости.

Я невольно открываю рот, глотаю холодную грязную воду.


Тело сотрясают конвульсии.

Томас высвобождает мою душу из умирающей плоти, и мы бок о бок парим над водой, глядя, как тонет Дональд Дэвис.

Все очень спокойно. И тихо.

И вдруг раздается громкий плеск.

Руки опускаются под воду, хватают тело Дональда Дэвиса, вытаскивают на поверхность. Через миг я следую за ним.

Пальцы мертвого мальчика холодят мне ладонь, но я не могу поднять его из озера. Здесь он погиб, и здесь он навсегда останется, печально глядя, как меня тянут на берег.

Лежу в грязи, выкашливаю воду. Тело налито свинцом.

Тело Даниеля покачивается у берега.

Щеку обжигает пощечина.

Потом еще одна.

Смутно различаю силуэт Анны. Руки озера затыкают мне уши, влекут меня назад.

Меня зовет тьма.

Надо мной склоняется расплывчатая фигура.

– …найдите меня, – кричит Анна, но я едва разбираю слова. – Двенадцать минут восьмого, в вестибюле…

Томас зовет меня из глубины. Я закрываю глаза и возвращаюсь к утопленнику.





53


День восьмой

Моя щека прижата к обнаженной женской спине. Мы лежим на грязном тюфяке, путаясь в смятых, мокрых от пота простынях. Сквозь прогнившие оконные рамы сочится дождь, струйки воды скользят по стенам, собираются в лужи на полу.

Заметив, что я просыпаюсь, Мадлен Обэр поворачивается ко мне. В зеленых глазах камеристки пылает нездоровая страсть, темные волосы липнут к потным щекам. Она похожа на Томаса Хардкасла, утопленника из моего кошмарного сновидения, и готова схватиться за что попало, лишь бы уцелеть.

Увидев меня, она с разочарованным вздохом опускает голову на подушку. Меня задело бы такое откровенное презрение, но я утешаюсь воспоминанием о нашей первой встрече: Мадлен отдалась мне с бесстыдной готовностью, едва лишь я достал из кармана флакон лауданума.

Обшариваю взглядом хижину, ищу, не осталось ли наркотиков. Моя работа в имении завершена, новые портреты висят в галерее. На бал меня не пригласили, в доме не ждут, поэтому у меня выдалось свободное утро, которое я провожу здесь, в хижине, а мир забыл обо мне, как забывают о краске, смытой в водосток.

На стуле валяются передник и чепец Мадлен.

Вздрагиваю, как от удара, прихожу в себя, вспоминаю лицо Анны, ее голос, ее прикосновение, грозящую нам опасность.

Воспоминание позволяет мне подавить личность Голда.

Я был так переполнен его надеждами и страхами, терзаниями и страстями, что Айден Слоун казался зыбким сном.

Я забыл, что все это – не я.

Сползаю с тюфяка, задеваю груду флаконов из-под лауданума. Они разбегаются по полу, как стайка мышей. Отпихиваю их ногой, подхожу к очагу, где в углях дрожит одинокий лепесток пламени, подбрасываю в огонь растопку, кладу пару поленьев. На полке над очагом стоят полуготовые шахматные фигуры ручной работы. Некоторые покрашены, точнее, заляпаны краской. Рядом лежит нож, которым Голд их вырезает. Две из этих фигур окажутся в кармане Анны, а нож – тот самый, которым Голд искалечит себе руки.

Судьба опять подает мне знак.

Мадлен торопливо собирает разбросанную по полу одежду – свидетельство недавней бурной страсти. Впрочем, сейчас камеристкой движет только стыд. Она одевается, стоя спиной ко мне и глядя в стену. Голд пожирает ее сладострастным взглядом, восхищается бледной кожей, прядями темных волос.

– У вас есть зеркало? – спрашивает она с едва заметным французским акцентом.

– Нет, – отвечаю я, нежась в тепле очага.

– Я ужасно выгляжу, – рассеянно говорит она.

Джентльмен возразил бы из уважения, но Голд – не джентльмен, а Мадлен Обэр – не Грейс Дэвис. Я впервые вижу камеристку без пудры и румян. У нее болезненный вид, худое землистое лицо покрыто оспинами, веки воспаленные, припухшие от усталости.

Она обходит меня, стараясь держаться подальше, и открывает дверь. В комнату врывается холодный воздух. Светает, до утра еще далеко, по земле стелется туман. Блэкхит обрамлен деревьями, все еще облачен в ночь. Судя по всему, хижина стоит где-то у фамильного кладбища.

Кутаясь в шаль, Мадлен спешит к особняку. Если бы все происходило по установленному распорядку, это я брел бы в предрассветных сумерках, утратив рассудок под пытками лакея. Я располосовал бы себе руки ножом, а потом пришел бы к Дэнсу, бормоча невнятные предупреждения. Однако, узнав о предательстве Даниеля и одержав над ним победу на кладбище, я изменил ход событий.