Серьга Артемиды

— Угостите лучше меня отварной курицей, — сказал Липницкий. — Черька обойдется. Но можно и ее тоже угостить. А вы не держите собаку?

— У нас всю жизнь собаки, — ответила Марина, расставляя на столе посуду. — Когда последняя умерла, мы решили пока не заводить. Переживали очень, особенно дочь.

— Неправильный подход, — сказал Липницкий. — Наоборот, нужно сразу заводить! Тогда легче и отвлекаешься как-то. Я точно знаю.

— Должно быть, вы правы. К столу, Андрей Данилович.

— Называйте меня Андрей.

— Тогда и вы меня Мариной! — Она улыбнулась. — Ну? За что выпьем? За обед?

И они выпили за обед.

Наливка была на самом деле хороша.

— Чем занимается ваша дочь?

— Пишет сценарии. Внучка поступает на актерский, и по всей видимости не поступит. Мы решили, что просить никого не станем. Ну, то есть мне-то и просить некого, Тонечка не станет! В эту профессию, мне кажется, вообще лучше не ходить, а если уж идти, то никак не по звонку. А ваш мальчик в университете, да?

Они ели бульон и разговаривали о детях. Колли лежала рядом с хозяином, наставив треугольные уши.

Поговорив немного о детях, они выпили еще наливки и стали разговаривать о садоводстве. Липницкий считал, что садоводством имеет смысл заниматься вдумчиво и постоянно, и Марина с ним соглашалась.

— Я все время на работе или в командировках, — рассказывал он, — конечно, есть человек, который смотрит за садом, и хорошо смотрит! Но я… как бы это сказать…

— Ревнуете, — подсказала Марина.

— Вот! — обрадовался Андрей Данилович. — Самое точно слово! Именно ревную! Когда у него все получается, у садовника, мне обидно, что это вырастил не я, а когда не получается, мне жалко сад. Привезли из Крыма розы, так они все погибли, представляете? Что-то мы просмотрели!

— Крымские розы у нас не станут расти, — сказала Марина уверенно. — Сколько раз я пробовала, еще в молодости! Отец из Ботанического сада в Алуште и привозил, и выписывали мы! И ничего не получилось.

— Я в прошлом году из Англии привез, из Оксфорда. Сорт называется «Мария Стюарт», кажется. Посадил и думаю теперь, приживется она или нет. Должно быть, я в прошлой жизни был английским садовником. Так мне нравятся у них сады, так я им завидую, англичанам! У нас культуры садов как-то вообще нет.

— У нас климат другой, Андрей.

— Ну, климат! Все же не за Полярным кругом живем. Дело не в климате, а в растениях. У нас растениеводства нет, исторически нет. И садовых культур нет.

Ему очень нравился разговор. Как раз то, что нужно, чего хотелось!..

— Горячее пока не готово, — сказала Марина, когда доели бульон. — Когда ваш сын собирался привезти моих девиц, не знаете?

Липницкий засмеялся.

— По телефону сказал, что они едут. Стало быть, вот-вот.

— Тогда нужно готовить. А вы можете погулять или посмотреть сад. — Тут она остановилась и сказала: — Нет, сад я вам сама потом покажу, чтоб было понятней.

— Спасибо! — Он подошел к книжным полкам и вытащил из кармана очки. — Эти книги на самом деле написал ваш зять?..

Марина Тимофеевна серьезно посмотрела на него и ничего не ответила.

— Можно посмотреть?

— Ну, конечно.

— Он умер?

— Давно.

— А из-за чего девочка так переживает?

Марина опять посмотрела на него.

— Ей кажется, мы недолюбливаем ее отца. Но это неправда.

— Неправда?

Она покачала головой.

— Сейчас я его просто терпеть не могу, а при жизни, должно быть, ненавидела.

Липницкий почесал голову, отчего сделался необыкновенно похож на своего сына.

— И вот удивительно, — продолжала Марина Тимофеевна. — Все говорят, что время лечит! Что все проходит, раны заживают, обиды забываются! Почему у меня ничего не заживает и не забывается?.. Я бы и рада забыть, но не выходит ничего, я все равно помню! И помню самое ненужное, самое скверное! Как вы думаете, почему?


— Может, забываются пустяковые обиды? И заживают легкие раны?

— А тяжелые? — требовательно спросила Марина. — С ними нужно жить до конца?

— Я не знаю, — сказал он. — Правда. Когда умерла моя жена, я был на нее очень обижен. Злился! Она умерла, а я остался с Данькой, и нужно было его растить, и я не знал, за что хвататься. Я был взрослый дядька, крепко за сорок! У нас долго не было детей, мы всякую надежду потеряли. Потом он родился, и мы так ликовали! А она взяла и заболела. И умерла. А мы остались.

Марина не стала говорить, что жена его ни в чем перед ним не провинилась, что человек не сам решает, болеть ли ему, умирать ли.

Она сказала:

— Ужасно.

— И я как-то очень быстро понял, что меня не спасут никакие общепринятые штуки — работа, ребенок, новая любовь!.. Какая, к черту, новая любовь! Я понял, меня спасет лихорадка, понимаете?

— Нет, — сказала Марина. — Не понимаю.

— Я стал метаться. В прямом смысле слова. Я не давал себе ни минуты на раздумья и, стало быть, на слабость. Я везде таскал за собой ребенка, по всем командировкам, именно потому, что это было очень неудобно и трудно. Мне нужно было, чтоб неудобно и трудно. Когда он подрос, мы стали носиться на корты, оттуда в бассейн, из бассейна на конюшню. Из школы он приезжал ко мне на работу, сидел в отдельной комнате и делал уроки, а я проверял между совещаниями и разной текучкой.

— И все не отпускало? — спросила Марина.

Она давно бросила котлеты, стояла и слушала его. И собака Черри слушала.

— Нет, — отрезал Липницкий, — не отпускало. Мне кажется, я его тогда чуть не сгубил совсем. Ему было лет десять, когда я догадался перевезти к себе бабушку, мать моей жены. И она постепенно наладила нашу жизнь. Просто наладила!.. Но Данька разом все бросил — и лошадей, и бассейн, вообще все! Он сказал, что больше не может, и я не стал настаивать. В конце концов, он тут ни при чем. Он не виноват, что я таким образом… отвлекался.

— И когда вам стало легче?

— Не знаю, — сказал Липницкий. — По-моему, так и не стало. Мне шестьдесят три года, а я по-прежнему не могу оставаться дома один. Видите, к вам приехал!.. Излагаю вам свои проблемы!

— Это нестрашно, — быстро сказала Марина.

— Спасибо за чуткость.

Они помолчали. Тикали часы, и собака Черри мелко и ровно дышала.

— А я так надеялась, что пройдет время, и все забудется, — сказала Марина задумчиво.

— Пройдет, но не забудется, Марина.

Она взглянула в окно и заспешила:

— Дети приехали, а у меня ничего не готово!

— Я вам помогу.

— Нет уж, спасибо!

— Я прекрасно жарю котлеты.

— Никаких сомнений! — Она засмеялась. — Вы мне лучше скажите, родители приезжей девочки нашлись? Вы им позвонили?

Он покачал головой.

— Мне кажется, девочка заморочила нам голову. Помощник по именам нашел номера и звонил, но отвечают совершенно другие люди с совершенно другими именами.

— Господи, — проговорила Марина. — Только этого нам не хватало! Может, она и похищенную сумку выдумала?

— Ба, это мы!.. Ба, ты слышишь?! Даня сказал, у наших ворот их машина!.. Ба-а!..

— Я прекрасно слышу — машина. Зайдите как следует и поздоровайтесь.

Внучка влетела, швырнула в угол рюкзак, потянула носом, сказала, что котлет есть не станет, и тут увидела — сначала собаку. И мгновенно, как ребенок, просветлела лицом.

— Это кто тут у нас? — Она подбежала к собаке и присела на корточки. — Ты кто?

Черри немедленно подала лапу, Настя схватила и потрясла.

— Ты здороваешься?! Ба, ты нашла собаку?! Она теперь наша?! Ба, мы же ее не отдадим, да?!

— Добрый день, — громко сказал Даня Липницкий, заглядывая из прихожей, и страшно удивился. — Черри? Ты здесь?

Черри вскочила и понеслась к нему, сбив от нетерпения Настю. Настя села на попу.

— Черри, здорово, здорово, хорошая собака!