Серьга Артемиды

Даня гладил Черри по голове, а она плясала вокруг него на задних лапах. Длинная морда улыбалась, раскидистый хвост метался из стороны в сторону.

— Это что, твоя собака?!

Липницкий, держа на весу книгу, посмотрел на нее поверх очков и засмеялся.

— Здрасти, — оглянувшись на него, выговорила Настя. Данин папа ее не слишком интересовал, собака гораздо больше!..

Тут раздался такой визг, что Липницкий уронил книгу и очки на пол, а Марина Тимофеевна ложку в кастрюлю. Настя вскочила. Даня оступился и чуть не упал. Черри залаяла.

— А-а-а!!! — визжала невидимая из комнаты Джессика Костикова. — Уберите соба-а-аку!!! А-а-а!!! Она меня сожрет! Она кинется!!! Уберите ее!!

И опять завизжала. И Черри залаяла.

— Рот закрой! — перекрывая брех, приказала Настя Джессике.

— Черри, замолчи! — перекрывая визг, приказал Даня Черри.

В наступившей вдруг тишине Марина Тимофеевна выговорила с сердцем:

— Господи ты боже мой!..

— Да она добрая собака, — растерянно заговорил Даня и погладил Черри по голове. — Она не бросается ни на кого!

— А на меня бросится, — плачущим голосом отвечала Джессика. — Вы не знаете, на меня все собаки кидаются! Как завидят, так и кидаются!

— Конечно, кидаются, — перебила Настя. — Ты орешь, они и кидаются. Со страху.

— Да, со страху, как же! Она меня загрызть хочет!

— Я тебя сама загрызу, если не заткнешься!

— Вот ты и заткнись!

— Сама заткнись!

— Девочки! — оборвала Марина Тимофеевна. — Достаточно.

Это было сказано так, что Липницкий, крякнув, уткнулся в книгу и стал проворно ее листать, словно искал что-то пропущенное, но важное, Даня потопал на крыльцо и позвал оттуда:

— Черри, Черри!

Собака моментально выскочила за ним, и дверь захлопнулась.

Джессика перестала всхлипывать, а Настя тяжело и грозно дышать.

Все стало как было — безмятежно и солнечно. Скоро подадут обед.

— Нет, а что? — наконец пробормотала Джессика. Щеки у нее были пунцовые, глаз она не поднимала. — Я собак боюсь. Они страшные.

— Это твое дело, — отрезала Марина Тимофеевна. — Ты можешь бояться кого угодно — собак или привидений. Главное, чтоб твои страхи не доставляли окружающим беспокойства. Настя, переодевайтесь и за стол.

— Пошли, — хмуро сказала Настя Джессике. — Я понятия не имела, что ты такая чокнутая!

Джессика собралась было возражать, но метнула в бабушку взгляд и не осмелилась. На лестнице они препирались, но вполголоса.

— Я могу Черьку посадить в машину, — предложил Липницкий, когда голоса девчонок смолкли. — Во избежание, так сказать.

— Еще не хватает! — отрезала Марина. — Девочка не умеет себя вести, значит, должна учиться. Без этой науки не проживешь, чего бы там они ни придумывали про собственную свободу!

— Ну, — сказал Липницкий, которому нравилось с ней разговаривать, — выросло «непоротое поколение». Их не пороли, это хорошо, Марина.

Марина Тимофеевна ловко переворачивала котлеты. Пахло упоительно.

— Видите ли в чем дело. Должно быть, для кого-то это и хорошо — хотя бы для тех, кто не нуждается в порке и без нее все понимает. А что делать тем, кто не понимает? Кто не умеет считаться с окружающими, не знает, что нельзя воровать, ломать, портить, убивать? Если вовремя выпороть, они начинают понимать и бояться, а если нет? Они погибнут! И это, вы считаете, правильно?

— Ну, или погибнут, или станут хозяевами мира.

— Нет, не станут, Андрей. Хозяевами становятся ловкие и умные люди, как раз точно знающие, что можно, а что нельзя.

— Свободный человек всегда лучше раба знает, что можно, а что нельзя. Рабу ничего нельзя.

— Или все можно, — подхватила Марина, — потому что он не в состоянии додуматься до последствий. И осознать их не может. Вы знаете, я в юности читала Горького, и мне так было его жаль, бедолагу! До слез. Дедушка Каширин его порол нещадно, и это было так несправедливо! А взрослой я его перечитала, и мне пришла в голову ужасная мысль — вдруг этот самый дед, когда порол, знал, что делал?! И если бы не порол, стал бы великий писатель негодяем и убийцей, а не обличителем язв и поборником творческого труда!

Липницкий сказал:


— Ну и ну. Ничего себе теория!..

Ему показалось, что хозяйка пришла в раздражение, когда он так легкомысленно отнесся к ее философствованиям.

— Зовите Даню, — сказала она. — И собаку, конечно! Я так и не угостила ее отварной курицей.

Черри улеглась на коврик, довольно далеко от стола, и Джессика больше не кричала, что собака ее загрызет, только посматривала с опаской. Даня казался немного расстроенным и был немногословен. Настя, ни на кого не глядя, пила из кружки бульон и заедала котлетой.

…Вот тебе и славный обед в компании славных людей!..

Липницкому быстро стало скучно.

— Я не нашел твоих родителей, — сказал он Джессике. Она уставилась на него. — Подозреваю, что и не найду. Я прав?..

Она опустила голову и пожала плечами.

— Имена ты выдумала?

Она принялась теребить бахрому скатерти. Плечи у нее ссутулились.

— Да она не хочет домой, — буркнула Настя, не глядя на Джессику. — У нее родители пьющие.

— Как же ты останешься? — спросила Марина Тимофеевна. — Конечно, ты можешь еще пожить у нас, но документы в любом случае необходимы!

Джессика поникла еще больше.

— Или никто ничего не крал? — спросил Липницкий довольно строго.

Джессика вскинулась:

— Как не крал?! Конечно, крал! На «Мосфильме»! Тогда! Всю сумку и утащили!.. Там все было, в сумке! Только журнал остался!

— Хорошо, хорошо, — перебила Марина ее причитания. — Тебя никто ни в чем не подозревает, но пока ты с нами, мы за тебя отвечаем.

— Она сама за себя отвечает, — сказала Настя хмуро. — Ба, что ты выдумываешь? Мы взрослые совсем!

— Ничего подобного, — отрезала бабка. — Взрослые живут собственным умом и своими силами. Дети умом взрослых жить не желают, но силами взрослых прекрасно пользуются!..

— Мы должны хотя бы сообщить твоим родителям, что с тобой все в порядке, — поддержал Липницкий.

— Да не надо им ничего сообщать! — у Джессики затряслись и скривились губы. — Им все равно! Я от них сбежала самоходом, так бы не выпустили! Они каждый день с утра глаза заливают, как проснутся! А отчим дерется еще, зараза!.. В прошлый раз поленом в меня кинул, я увернулась, в плечо попал, ключицу сломал! И пьют, и пьют!..

— Ясно, — сказала Марина Тимофеевна.

— Да что вам ясно, ничего не ясно, — зарыдала Джессика. — Я думала, в артистки поступлю, поживу хоть как человек, а потом приеду на «мерседесе», мамку в Москву заберу и сеструху! Она в интернате уж второй год лямку тянет, а ведь маленькая еще, семь лет всего.

— Не плачь, — сказал Даня, — чего ты!..

— И кобель у отчима злющий! Бросается на меня! Я, знаешь, как его боюсь?! А он кормить заставляет! Чтоб я прям в вольер лезла! А я не могу, кобель меня однажды укусил, порвал ногу до кости!.. В травмпункте зашивали!..

— Черька не кусается.

— А кобель кусается! Укусил меня! Не поеду я домой, ни за что не поеду! Не выпустят они меня, работать-то надо кому-то, и по хозяйству, и так!.. А они пьют только! Мне очень нужно в артистки поступить, — выговорила она со страстью. — Прям очень!.. Я денег заработаю! А в Москве они меня не найдут, ни за что не найдут!..

И заплакала, закрыв лицо руками. Липницкий вздохнул. Даня выбрался из-за стола, присел перед Джессикой на корточки и стал гладить по голове. Настя мрачно молчала.

— Мы подумаем, что можно сделать, — сказала Марина Тимофеевна наконец. — По крайней мере, крыша над головой у тебя пока есть. А документы все равно придется восстанавливать.

— Вы меня не прогоните? — проикала Джессика.

— Никто тебя не прогонит, — отрезала Настя, посмотрела на бабушку и поняла — нет, не прогонит.

А поняв, сразу повеселела.

Облегчение и радость, отразившиеся на ее физиономии, были такими очевидными и яркими, что Марине стало ее жалко. Так жалко, хоть начинай реветь хором с Джессикой.

Ее внучка — хороший человек. Невыносимый, конечно, но хороший! Сочувствует и готова помогать, а это так важно.

— Тогда чай из самовара, — объявила Марина. — Даня, самовар в беседке, найдешь. Ты умеешь топить самовар?

— Еще бы!..

— Я с тобой, — подхватилась Настя. — Под крыльцом корзина с шишками, надо вытащить!