Серьга Артемиды

— Девочки, вы слишком увлеклись, — сказала Марина Тимофеевна. — Это уже не шутки и не мифы Древней Греции. Остановитесь.

— Конечно, мам, — пробормотала Тонечка.

— Мы и не собираемся, ба, — уверила Настя.





* * *


Вечером, довольно поздно, за Даней приехал его вездесущий папа, а Герман забрал с собой Аллилуева — «до метро».

Тонечка быстро убрала со стола и сказала, что, пожалуй, пойдет, ей нужно дописать сценарную заявку.

Если бы мать не сказала про дурацкую заявку, Настя ничего не стала бы выяснять — вообще! Но она сказала, и дочь не выдержала.

— И давно ты этим занимаешься? — выпалила она в спину матери, когда та уже подходила к своей комнате. — Ну, вот всем этим враньем!

Бабка выглянула из своего кресла и опять спряталась за фикус и этажерку, а Джессика прокралась к лестнице и побежала наверх быстро, как белка.

Мать остановилась и оглянулась. И вздохнула. Обычно веселое круглое лицо с ямочками на щеках как будто мгновенно похудело.

— Ты ни разу в жизни, ни одного слова мне не сказала о том, что ты такая знаменитость! — распаляясь, заговорила Настя. — Можно сказать, звезда! Вон Аллилуев не знал, как с тобой познакомиться даже! Меня просил! Чтоб я познакомила! Как это называется, милая мамочка?

— Настя, не кричи. У нас гостья в доме.

— Можно подумать, это самое главное! — завопила Настя. — Кричу я или не кричу! Ты можешь мне ответить?! Почему? По-че-му?!

Бабушка вышла из своего убежища, села к столу и положила руки на скатерть.

Тяжелая артиллерия выдвинулась на позиции! Ну, посмотрим, кто кого!

— Или ты меня ненавидишь? — продолжала Настя. — Просто вот терпеть не можешь! И все специально придумала, чтоб мне ничем не помочь?! Вот нисколечко не помочь!

И Настя показала ноготь на мизинце.

У матери горели щеки и глаза, кажется, налились слезами, но Настя не обращала на это внимания. Если она станет ее жалеть, никогда, никогда не узнает правду! А ей нужна правда!

— Настя, перестань кричать и сядь, — приказала бабушка. — Еще не хватает впасть в истерику.

— А вам какая разница?! — совсем зашлась Настя. — Истерика у меня или нет?! Вам что, есть до меня дело?! Вы меня ненавидите! Вы отца со свету сжили и меня хотите сжить, да?!

— Твой отец, — сказала бабка, пожалуй, с сожалением, — едва не сжил со свету нас всех.

— Ты врешь! — закричала Настя, и злые слезы обожгли ей глаза и горло. — Он был талант, он был особенный, он был…

— Он был самый заурядный алкоголик с фанабериями, — отчеканила бабка.

Настя зарыдала. Тонечка подбежала к ней, обняла изо всех сил и прижала к себе. Настю била крупная дрожь.

— Тише, маленький ты мой дурачок, — заговорила мать. — Ну, что ты будешь делать, а? Мам, накапай валокордин!

Бабка подошла к ним и обняла обеих.

— Нам не нужен никакой валокордин, — сказала она. — Нам нужно просто поговорить.

— Я не стану с вами говорить, — пробормотала Настя сквозь зубы.

…А что, если это правда?! А что если слова, сказанные бабушкой с таким твердым презрением, — правда?!

Нет, нет. Не может быть.

Настя только что хотела правды, но совсем не такой! А феерической, ослепительной, обличительной правды! Чтобы она, Настя — вместе с отцом! — оказалась во всем права. А мать с бабкой кругом виноваты.

— Настя, я так тебя люблю, — сказала Тонечка. — Так люблю! И так боюсь за тебя. И так не хочу, чтоб ты страдала.

— Я страдаю, — горестно подтвердила Настя. — Уже давно. А ты! Ты на меня даже внимания не обращаешь! Вообще! Словно я тебе не дочь!

— Ты мне дочь, — уверила Тонечка, обнимая ее, — Ты моя самая лучшая и драгоценная дочь!

— А если я твоя драгоценная, — всхлипывая, сказала Настя, — почему ты мне никогда не рассказывала, что ты сценарист и всякое такое!..


— Чтоб не вдаваться в подробности, — Тонечка отстранилась и посмотрела дочери в лицо. — Чтобы не вспоминать. Я страшный трус, Настя.

…Нет! Нет, пусть лучше молчит, в панике подумала Настя. Ничего не хочу слышать! Ничего!..

Марина Тимофеевна поставила на плиту чайник и вернулась за стол.

— Я пойду спать, — сказала Настя и стала вырываться от матери. — Пусти меня!

— Нет, Настюш. Нам действительно нужно поговорить.

Тогда Настя отчаянным усилием высвободилась, кинулась на стул, насупилась и спросила со всем сарказмом, на который была в данный момент способна:

— Тебе нужно говорить? Ради бога! Мне уже не нужно!

Ей очень хотелось, чтобы мать — а лучше бабка! — выставила ее наверх, спать.

— Настя, я писала всегда, — выговорила Тонечка очень быстро. — После факультета журналистики я пришла на телевидение и познакомилась с твоим отцом. Он писал сценарии для документальных фильмов. Собирался писать роман.

— Папа?! — поразилась Настя. — Сценарии?!

— Он был старше меня, самый умный, самый красивый, и я в него влюбилась.

Настя слушала ее, набычившись. Подумаешь, самый умный и красивый, это и так понятно!

— Мы поженились, — продолжала мать. — И прожили всего ничего. Первый серьезный запой у него случился месяцев через пять после свадьбы. Я сильно тогда перепугалась, я ничего в этом не понимала. У нас в семье никто не напивался… до кровавой рвоты и галлюцинаций.

— Это неправда, — сказала Настя слабым голосом. — Ты все врешь.

— Я пыталась его спасти. Всякий раз он обещал мне, что больше такого не повторится, и все, разумеется, повторялось. Ему перестали давать работу, а я стала писать за него. Он говорил, что покончит с собой, если не сможет писать.

— Как — писать за него?.. — недоверчиво переспросила Настя.

— Очень просто, — сказала мать. — Я писала, он относил в редакцию.

— Так не бывает, — пробормотала дочь.

— Я выводила его из запоев, потом лечила от белой горячки, — продолжала Тонечка. — Довольно скоро он забыл, что ничего не пишет, что пишу я. У него в голове была четкая схема: он диктует, а я записываю. Но он ничего не мог диктовать. Он был то под капельницами, то в сумасшедшем доме. Потом он умер, а я продолжала писать сценарии. Романы писать перестала.

— Мы с дедушкой изо всех сил старались помочь, — вставила Марина Тимофеевна, — не столько этому человеку, твоему отцу, сколько нашей дочери, конечно. Сколько приходилось его искать, ловить, вынимать из каких-то клоповников! Сколько дед сил потратил на его лечение! Он умер от инсульта, когда ему позвонили в очередной раз и сказали, что зять опять сбежал из клиники и нужно предупредить жену, чтобы она забрала ребенка и уехала. То есть тебя забрала! Он очень буянил, когда выпивал. Мы за тебя боялись.

— Я не верю ни одному вашему слову, — выговорила Настя. Ей нужно было как-то спасаться, спасать свой мир, в котором они так прекрасно жили с гениальным и рано умершим отцом. — Вы слышите? Ни од-но-му!

Мать и бабушка переглянулись.

— Настя, — бабка поднялась и принялась заваривать мяту. — Если ты на самом деле хочешь, можешь посмотреть документы. У меня остались выписки из истории болезни, кое-какие счета. Не знаю, зачем я все это храню.

Воцарилось молчание.

Тонечка пальцем чертила на скатерти узоры. Стебли мяты ломались с тихим хрустом. Посапывали батареи.

— Хорошо, — в конце концов сказала Настя. — Это невозможно, но пусть, пусть. Но почему ты мне никогда не рассказывала, что пишешь сценарии? Ни разу, ни слова!

— Мы вообще не хотели, чтоб ты знала, — Марина Тимофеевна подала ей кружку с чаем. — Мы хотели, чтоб ты была спокойна и любила своего отца. И у нас получилось!

Тонечка поднялась и опять обняла Настю, очень крепко.

— Ну, как же я могла тебе сказать? Ты бы стала читать, и очень быстро сообразила, что романы и сценарии написаны одной рукой. А мне казалось важным, чтоб ты ничего не узнала. Вот я и придумала, что работаю в конторе, пишу бумажки. Иногда привожу бумажки домой и тут тоже пишу. Ты ведь моей жизнью никогда особенно не интересовалась.

…Это правда. В жизни матери не могло быть ничего особенного, вот она и не интересовалась. Другое дело отец — гениальный писатель!..

— Подожди, — сказала Настя. — То есть папины книжки ты написала?! Все до одной?! И «Каменных кентавров времени»? И «Семь темных всадников»? И «Братство рапир»?! Ты?!

Мать сочувственно кивнула.

— Он начал писать «Ледяную розу», когда мы поженились, а дописывала я. Поначалу он читал и заставлял меня переписывать так, как он написал бы сам. Я переписывала иногда раз по восемь! А потом он уже ничего не читал, а я продолжала писать. Ему казалось, что это он пишет.

— Зачем ты писала? — спросила Настя, пристально глядя матери в лицо. Ей очень хотелось по лицу понять что-то, чего она так и не понимала. — Если папа тебя не заставлял? Получается, ты сама хотела за него писать?

Тонечка вздохнула.

— Настя, он на самом деле, всерьез считал, что пишет сам. А я его изо всех сил спасала! Это трудно представить, я бы сама никогда не поверила, если б мне кто-нибудь рассказал, как я буду жить! Поначалу я искренне считала, что он гений! Братья Стругацкие просто.

— Да не поначалу, а очень долго ты так считала! — перебила Марина Тимофеевна. — Я не могла взять в толк почему!.. Какой-то синдром заложника, честное слово. Ты его лечила, выводила из запоев, за него писала и все равно думала, что вот-вот в нем проснется гений!..

— И потом, за романы платили, — продолжала Тонечка. — И мы могли жить. И у меня была возможность его лечить.