Сестрица

Танакиль засмеялась.

– Ах, смертное счастье, – сказала она. – Мимолетное, как заря, хрупкое, как крылья стрекоз. Бедняги, вы находите его, потом теряете и всю жизнь терзаете себя воспоминаниями о нем, пока беззубая старость не унесет вас в медленную бескровную смерть. – Она стерла струйку крови в уголке рта большим пальцем и облизала его. – Хотя, по мне, лучше быстрая и кровавая.

– Вы… вы видели то, о чем я думала? – спросила Изабель, чувствуя, что сердце готово выскочить у нее из груди от страха.

– Конечно. Сердца оставляют эхо. Оно уходит и приходит вновь, словно призрак.

Танакиль была в мерцающем платье из крыльев бабочек, голубых с черными краями. Венец из черных роз лежал у нее на лбу; на нем сидели живые бабочки, то раскрывая, то закрывая тонкие, словно паутина, крылышки.

– А ты нашла куски своего сердца, Изабель? – заговорила королева фей снова.

– Я… мне нужно еще время, – ответила девушка, очень надеясь, что Танакиль не спросит зачем. Ей не хотелось рассказывать о катастрофе, которой завершилась поездка в сиротский приют. – Зато теперь я знаю, что я ищу. Это доброта, великодушие и щедрость.

Изабель надеялась, что Танакиль обрадуется, узнав, что девушка разгадала ее загадку, но, похоже, она ошиблась.

– Я же сказала тебе – ищи куски своего сердца, а не чьего-то чужого, – холодно проговорила она.

– Я стараюсь. Правда, я очень стараюсь! Я…

– Швыряешь яйца в сироток?

Изабель опустила глаза, щеки ее вспыхнули.

– Вы и об этом слышали, – сказала она.

– А твое желание… ты все еще хочешь быть красивой?

– Да, – решительно ответила Изабель, вскинув голову.

Танакиль отвернулась и зарычала, но тут же снова уставилась на Изабель.

– Я наблюдала за тобой, когда ты была ребенком. Ты знаешь об этом? – сказала она и протянула в ее сторону палец с длинным когтем. – Я видела, как ты фехтовала палками, как лазала по деревьям, как играла в полководцев… Сципион, Ганнибал, Александр Великий. Ни один из них не хотел быть красивым.

Изабель ощутила укол раздражения.

– Александру это было ни к чему, – ответила она. – Мать не заставляла его наряжаться в дурацкие платья и выплясывать менуэты. Он был полководцем и возглавлял огромную армию. А еще у него был великолепный конь по имени Буцефал. А я всего лишь девушка, которая и ходит-то с трудом. И вот мой великолепный конь. – Она кивнула на Мартина, который от жадности залез в заросли ежевики, откуда торчал его тощий круп. – С ним Персию не завоюешь.

Танакиль хотела снова заговорить, но вдруг застыла. Потянув носом воздух, она стала слушать, не как человек, а как зверь – не только ушами, но всей плотью, каждой косточкой своего тела.

Прислушалась и Изабель. Где-то хрустнула веточка. Зашуршала под чьими-то ногами листва.

Королева фей снова повернулась к девушке.

– Попробуй еще раз, девочка, – сказала она. – И постарайся как следует. Время не на твоей стороне.

И она исчезла, оставив Изабель один на один с тем, кто шел к ней через чащу. Немногие отваживались заходить в чащу Дикого Леса в сумерках. Изабель вспомнила дезертира, который приходил воровать кур. И кстати, пытался ее убить. Конечно, он попробует сделать это снова.

Кляня себя за то, что зашла так далеко, не имея при себе ни меча, ни кинжала, ни даже складного ножа, Изабель завертела головой в поисках палки, камня покрупнее, чего угодно. Вдруг она вспомнила о дарах Танакиль и порылась в кармане, надеясь, что один из них вот-вот превратится во что-нибудь такое, чем она сможет защитить себя. Но дары оставались тем, чем были, – костью, стручком и ореховой скорлупкой.

Изабель поняла, что она в беде. Она хотела броситься к Мартину и выехать из леса как можно скорее, но из темноты под деревьями уже выступила человеческая фигура, и ее сердце предательски дрогнуло.

К ней пробирался не тот, кто приходил воровать кур, но он тоже был дезертиром.

– Страшнее нет никого, – прошептала Изабель.





Глава 56




Феликс увидел ее не сразу.

Он был слишком занят: прищурившись, рассматривал что-то наверху, в темноте. Куда именно он смотрел, Изабель так и не поняла.

Но вот он споткнулся о корень, удержал равновесие и тут же споткнулся еще раз, так как увидел ее. Как только первое удивление прошло, широкая радостная улыбка расползлась по его лицу. Красивые синие глаза вспыхнули.

«Не старайся показать, как ты рад меня видеть. И не улыбайся. Незачем», – сказала про себя Изабель.

– Изабель, это ты? – окликнул ее он. – Что ты здесь делаешь?


– С феями беседую, – коротко ответила Изабель. – А ты что тут забыл?

– Да вот, ищу поваленную орешину или хотя бы крепкую толстую ветку.

– Зачем?

– Из орехового дерева я режу фигурки командиров. Для армии деревянных солдатиков. Раньше я брал обрезки от мебели, которую мы делали в мастерской. – Его глаза погрустнели. – Ну а теперь никто не заказывает нам ни письменных столов, ни шкафчиков. Одни гробы. А на гробы идет сосна.

Скинув с плеча сумку, он поставил ее на мох. И сел рядом с Изабель.

– Я слышал про твой дом. Мне очень жаль.

Изабель поблагодарила за участие. Феликс спросил, как им живется у Ле Бене. Лучше это, чем умирать с голоду, ответила Изабель. Наверное, разговор так и продолжался бы – вопрос и резкий, сухой ответ, – если бы позади них не затряслись кусты.

Феликс вздрогнул.

– Это просто Мартин, – успокоила его Изабель.

– Дай-ка я угадаю… ежевика, – со смехом сказал он. – Помнишь, мы съели целое ведерко, которое собрали для Адели? – С этими словами он откинулся назад, и его пальцы коснулись камешков сердечка.

Он повернулся и поднял руку.

– Все еще здесь… – сказал он, глядя на сердечко.

Всего на одно мгновение взгляды Изабель и Феликса встретились, и то, что она увидела в его глазах, поразило ее – боль, такая же чистая и беспримесная, как ее собственная.

Этого она не ждала. Не ждала, что он вспомнит об их сердечке, и ей стало любопытно, помнит ли он о том другом, что было между ними здесь. Если помнит, то хорошо это скрывает. Теперь Феликс смотрел в другую сторону, и она не видела его глаз. Он открыл сумку и стал яростно в ней рыться.

– У меня есть кое-что для тебя, – сказал он. Очень поспешно. Будто хотел поскорее сменить тему, которую никто, собственно, и не поднимал.

Сначала он вынул из сумки инструменты, которые Изабель уже видела у маркиза, но вскоре за ними последовало кое-что еще. Что-то странное. Человеческая рука. Половина лица. Набор зубов. Пара глазных яблок.

Изабель испуганно вытаращилась на них.

Феликс увидел ее лицо. И расхохотался.

– Они же не настоящие, – сказал он, взял руку и протянул ей.

Изабель осторожно взяла ее, ожидая почувствовать под пальцами теплую кожу. Но рука, до ужаса правдоподобная, была раскрашена.

– Зачем они тебе? – спросила она.

– Я их делаю. В лагере армии столько раненых, заказы идут постоянно. Спрос на части тела так высок, что полковник Кафар даже отказывается брать меня в солдаты. Я пытался записаться в полк, но он сказал, что во время войны мне лучше быть не под его началом, а у мастера Журдана.

«К тому же ты не умеешь стрелять», – подумала Изабель, вспомнив, как им разрешили пострелять из пистолетов отчима. Феликс попадал куда угодно, только не в мишень.

Феликс еще порылся в мешке, вынул оттуда какой-то предмет и положил его на колени Изабель.

– На, держи. Это тебе.

Изабель отложила искусственную руку и принялась рассматривать то, что дал ей Феликс. Башмачок из тонкой кожи, аккуратно прошитый, со шнурованной вставкой на подъеме. Она взяла его в руки: тяжелый.

– Что это? – спросила она.

Феликс не ответил – молча взял башмачок, раздвинул шнуровку и вынул то, что придавало обуви вес. Когда он положил предмет в руки Изабель, та увидела, что это вырезанная из дерева передняя часть ступни. Каждый пальчик имел свою, отличную от других форму и был тщательно отполирован.

– Пальцы… – недоуменно сказала она.

– Твои пальцы, – пояснил Феликс, беря их у нее из рук.

– Необычный подарок. Другим девушкам дарят конфеты. Или цветы.

– Ты никогда не была такой, как другие девушки. Или теперь стала? – спросил он с ехидцей. Вернув деревянные пальцы в башмачок, он вынул из сумки клочок мягкой шерсти ягненка и вложил его туда же. – Примерь, – сказал он, протягивая ей башмачок.

Изабель подняла юбку, сняла свой башмак, надела кожаный и стала затягивать шнуровку.

– Еще туже, – сказал Феликс. – Он должен сидеть плотно, как перчатка. – Склонившись над ее ногой, он затянул шнурки потуже и завязал узлом. – Встань-ка, – велел он, закончив.

Изабель встала. Башмачок сидел даже плотнее, чем перчатка, прилегая к ноге как вторая кожа. Она опустила ногу в свой башмак.

– Пройдись-ка. Только осторожнее. Не забудь, что у тебя открылась рана, когда ты упала с Мартина, – говорил Феликс, собирая в мешок части тел.

Изабель сжала кулаки. Вот он опять заставляет ее желать чего-то несбыточного. Сильно желать. А что, если башмачок не поможет? Что, если будет больно? Что, если он только все испортит? Феликс ведь мастер все портить.