Смертельная белизна

– Это правда? – переспросил Страйк. А сам подумал, что Абердин, по меркам подростков Бутчеров из Оксфордшира, – это край света. Не купились ли они на чью-то сказку, хотя бы потому, что проверить ее не могли? – Мы сейчас говорим о братьях Тиган, верно?

– Вот видите, он хороший, – совсем по-детски сказал Билли через плечо мужчине-психиатру, – видите? Вон сколько знает. Ага, – повернулся он к Страйку. – Она ихняя сестренка. Они, как и мы, на Чизлов работали. В прежние-то времена работы всем хватало, а как стали земли распродавать, так столько народу уже и не понадобилось.

Он отпил еще немного чая, держа кружку двумя руками.

– Билли, – обратился к нему Страйк, – известно ли тебе, где ты очутился после ухода из моего агентства?

Тик вернулся мгновенно. Правая рука Билли, оторвавшись от теплой кружки, нервно метнулась к носу и к грудине.

– Я очутился… Джимми не велит про это рассказывать. Так и сказал: молчать.

– С моей точки зрения, – вступил мужчина-врач, сидевший у Страйка за спиной, – сейчас важнее ответить на вопросы мистера Страйка, чем беспокоиться о том, что подумает твой брат. Пойми: если ты не захочешь встречаться с Джимми, никто тебя не заставит. Мы скажем ему, что тебе для полного восстановления сейчас необходим покой.

– Джимми навещал тебя там, где ты находился? – спросил Страйк.

Билли пожевал губу.

– Навещал, – подтвердил он. – И велел мне носу оттуда не высовывать, чтоб не нагадить ему, как уже бывало. Я думал, там дверь заминирована, – признался Билли с нервным смешком. – Думал: толкну – и разнесет меня на кусочки. Может, и глупость это. – Он вглядывался в лицо Страйка, ища подсказку. – Когда на меня накатывает, какие только завиральные мысли в голову не лезут.

– А ты помнишь, как оттуда выбрался?

– Я подумал, они минирование отключили. Этот парняга мне говорит: беги давай, ну я и сдернул.

– И что это был за парняга?

– Он там надо мной главный был.

– Вспомни, пожалуйста: чем ты занимался, когда сидел взаперти? – поинтересовался Страйк. – Как проводил время?

Билли только помотал головой.

– Ну, к примеру: резьбой по дереву ты не занимался?

Во взгляде Билли вспыхнул страх, смешанный с изумлением. Потом он рассмеялся.

– Да вы, как я погляжу, сами все знаете. – Он поднял забинтованную левую руку. – Вот: нож соскочил. И прямо руку пропорол.

– Билли поступил к нам со столбняком, – пояснил мужчина-психиатр. – У него была глубокая инфицированная рана вот на этой руке.

– Что ты вырезал там на двери, Билли?

– Значит, это взаправду было? Что я белую лошадь на двери вырезал? Я потом вспомнить не мог: было такое или не было?

– Да, ты это сделал, – подтвердил Страйк. – Я своими глазами видел ту дверь. Это была отличная работа.

– Ага, я ведь… – начал Билли, – занимался когда-то резьбой. Для папы кое-что делал.

– И на чем ты вырезал изображения лошадей?

– На подвесках, – к общему удивлению, ответил Билли. – Такие деревянные кругляши на кожаных шнурках. Для туристов. Их на продажу в Уонтедж отвозили, там лавка есть.

– Билли, а ты, случайно, не помнишь, как оказался в той ванной комнате? – продолжал Страйк. – Ты сам зашел туда, чтобы с кем-то встретиться, или же кто-то тебя туда привел?

Глаза Билли в очередной раз забегали по розовым стенам, глубокая складка на переносице обозначила работу мысли.

– Я искал одного человека… звали его Уиннер… нет…

– Уинн? Герайнт Уинн?

– Точно. – Билли опять в изумлении уставился на Страйка. – Все-то вы знаете. И как только докопались?

– Я разыскивал тебя, – ответил Страйк. – А ты с чего решил искать Уинна?

– А я слыхал, как Джимми про него говорит. – Билли снова грыз ноготь. – Джимми сказал, что, дескать, этот Уинн хочет дознаться правды начет убитого ребенка. Ну так вот. – Билли опять занервничал. – Понимаете, я, когда у вас побывал, стал думать, что вы из тех, кто меня упечь хочет. Ну, думаю, в ловушку заманил… тут на меня и накатило… Совсем плохой стал, – беспомощно добавил он. – Ну, думаю, пойду к этому Уиннеру… Уинну… Джимми и телефон его записал, и адрес, пошел я его искать, а меня схватили.

– Кто схватил?

– Да такой… коричневый весь из себя, – пробормотал Билли, осторожно косясь на женщину-психиатра. – Ну, я струхнул: думаю, террорист, не иначе, убьет ведь. А он и говорит: я, мол, работаю в правительственных структурах, вот я и подумал, что правительство решило меня в его доме спрятать, где во все окна и двери взрывчатка заложена. Но потом до меня дошло, что никому я не нужен… Он, может, и не хотел, чтоб я у него в ванне спал. А хотел с самого начала от меня избавиться. А я нос высунуть боялся: вдруг рванет? – Его правая рука сама по себе задумчиво потянулась к носу, потом к грудине. – Я ведь вам звонил, да вы не ответили.

– Ты действительно звонил. И оставил сообщение на автоответчике.

– Правда? Ага… Я надеялся, вы меня оттуда вытащите… Короче, виноват, – сказал Билли и потер глаза. – Когда на меня накатывает, я плохо соображаю, что делаю.

– Но ты твердо уверен, Билли, что видел, как душили ребенка? – спокойно осведомился Страйк.


– Ага, – уныло ответил Билли, поднимая лицо. – Эта картина никуда от меня не денется. Уверен, что видел.

– А ты не пробовал копать в том месте, где, по твоим воспоминаниям…

– Что вы такое говорите? Еще не хватало: копать прямо у папиного дома. Нет уж. Я и так страху натерпелся, – слабо сказал он. – И снова это видеть совсем не хотелось. Они ее схоронили – и думать забыли, могилка бурьяном да крапивой поросла. А мне такие сны стали сниться, вы прямо не поверите. Как будто она ночью из ложбины поднимется, сгнивши вся, и через окно ко мне в спаленку лезет.

Психиатры дружно застрочили на своих бланках.

Страйк перешел к разделу «Предметы». Там числилось всего два вопроса.

– Скажи, Билли, ты когда-нибудь устанавливал крест на месте того захоронения?

– Ну нет. – Билли ужаснулся от этой мысли. – Я без особой нужды к этой ложбине близко не подходил, да и желания такого не было.

– Последний вопрос, – объявил Страйк. – Билли, твой отец выполнял какие-нибудь необычные заказы для Чизлов? Я знаю, он был мастером на все руки, но тебе не приходит в голову что-нибудь этакое?..

– О чем речь? – насторожился Билли.

Его вдруг обуял такой страх, какого он не обнаруживал за все время беседы.

– Я и сам толком не знаю, – осторожно ответил Страйк, наблюдая за его реакцией. – Просто подумал, что…

– Джимми меня предупреждал! Говорил, что вы под папку нашего копаете. А мы с Джимми тут вообще не при делах – мы же дети совсем были!

– Я тебя ни в чем не упрекаю, – сказал Страйк, но в переговорной задвигались стулья: Билли и оба психиатра поднялись со своих мест, и женская рука уже зависла над неприметной кнопкой у двери. Страйк знал, что это вызов бригады.

– Значит, вам только и нужно было – мне язык развязать? Хотите нас с Джимми под монастырь подвести?

– Нет. – Страйк тяжело поднялся со стула. – Я сейчас нахожусь здесь потому, что верю в твой рассказ о задушенном ребенке.

Взволнованный, растерявший остатки доверия, Билли незабинтованной рукой быстро коснулся носа и грудины.

– Тогда какое вам дело, что мастерил наш папа? – прошипел он. – Она вообще умерла не от этого, это к разговору отношения не имеет! А Джимми теперь меня прибьет, – надломленным голосом выговорил он. – Предупреждал ведь он меня: из-за тех фиговин, что наш папка мастерил, вы теперь под него, под Джимми, копаете.

– Никто никого не прибьет, – твердо заявил врач. – Время вышло, – деловито сказал он Страйку, распахивая обе двери. – Давай, Билли, на выход.

Но Билли не двигался. Притом что кожа и телосложение выдавали его возраст, на лице читались страх и беспомощность осиротевшего ребенка, который лишился рассудка из-за тех, кто призван о нем заботиться. Страйк, повидавший за время своего неспокойного кочевого отрочества множество бездомных и беспризорных детей, рассмотрел в его умоляющем взгляде главную просьбу к миру взрослых: выполнить свой взрослый долг, то бишь навести порядок среди хаоса, сменить жестокость на здравомыслие. Вглядываясь в это лицо, Страйк ощущал свое необъяснимое сходство с отощавшим, безволосым пациентом психиатрической лечебницы: в себе он обнаруживал такое же стремление к порядку. Из-за этого, собственно, он и стал детективом, но кое-что все же отличало его от Билли: мать Страйка прожила долго и подарила ему столько любви, что он не сломался под суровыми житейскими испытаниями.

– Я узнаю, что случилось с ребенком, задушенным на твоих глазах, Билли. Обещаю.

Психиатры хранили удивленный, даже осуждающий вид. В их профессиональные обязанности не входило что-либо утверждать или гарантировать, и Страйк это знал. Вернув блокнот в карман, он встал из-за стола и протянул руку. После долгих раздумий Билли начал постепенно оживать. Со слезами на глазах он снова повернулся к Страйку, схватил его протянутую руку и долго не отпускал.

Шепотом, чтобы не услышали врачи, парень выговорил:

– Не хотел я лошадок на них ставить, мистер Страйк. Не хотел.





57




У тебя хватит на это духу и силы воли, Ребекка?

Генрик Ибсен. Росмерсхольм



Ванесса занимала однокомнатную квартирку на первом этаже частного дома, недалеко от стадиона «Уэмбли». В то утро перед уходом она дала Робин запасной комплект ключей и охотно подтвердила, что за два дня жилье не найти, так что пусть Робин остается.

Накануне они договорились после работы выпить по бокальчику вина. Ванесса без утайки поведала Робин историю об измене своего жениха – историю, полную неожиданных поворотов и интриг, которую прежде она никому не рассказывала: в основе ее лежало создание приманки для жениха и его любовницы в виде двух левых аккаунтов на «Фейсбуке», которые через три месяца, в результате терпеливых уговоров, обеспечили Ванессе поток обнаженных фотографий от обоих. Робин была в шоке, но не могла не рассмеяться, когда Ванесса обрисовала ей сцену за столиком для двоих в их любимом ресторане, где она и вручила незадачливому жениху «валентинку» с коллекцией пикантных изображений.

– Эх, подруга, добрая ты душа, – сверля взглядом свой бокал, произнесла Ванесса. – Я бы, например, как минимум оставила у себя эту чертову серьгу, чтобы сделать из нее подвеску.

Сейчас Ванесса была на службе. На краю дивана, где сидела с открытым ноутбуком Робин, лежало аккуратно свернутое пуховое одеяло. Весь день она провела за просмотром свободных комнат в квартирах на нескольких съемщиков – только это и можно было себе позволить на те деньги, что платил ей Страйк. В памяти беспрестанно всплывала двухъярусная кровать в квартире у Флик, а на экране сменялись доступные по цене варианты: то барачного вида комнатенки с несколькими спальными местами, то будто бы иллюстрации из новостной статьи о нелюдимых барахольщиках, найденных мертвыми. Вчерашний смех уже казался чуждым. Робин старалась не обращать внимания на болезненный твердый ком в горле, а он, несмотря на количество выпитого чая, все никак не рассасывался.

В тот день до нее дважды пытался дозвониться Мэтью. Она не поднимала трубку, а он не оставлял сообщений. В связи с грядущим разводом ей вскоре предстояло обратиться к адвокату, но это стоило денег, которых у нее не было, а на первом месте стоял поиск такого жилья, которое позволило бы ей заведенным порядком работать над делом Чизуэлла: ведь появись у Страйка причина считать, что Робин не справляется со своими обязанностями, под угрозой оказалось бы то, чем она дорожила едва ли не больше всего на свете.

Ты на университет забила. Теперь забиваешь на нас с тобой. Ты даже на своего мозгоправа забила. Конченая психопатка, вот ты кто.

Когда она представляла Мэтью и Сару на массивной, красного дерева кровати, приобретенной свекром, перед ее мысленным взором меркли даже фотографии мрачных комнат в безвестных квартирах; в такие минуты Робин внутренне закипала и, как могло показаться, теряла самообладание; вот и сейчас ей захотелось перезвонить Мэтью, чтобы на него наорать, но она сдержалась, поскольку наотрез отказывалась быть той, в кого он стремился ее превратить: импульсивной, безрассудной, неуравновешенной дамочкой – в общем, психопаткой.