Соблазняющий разум. Как выбор сексуального партнера повлиял на эволюцию человеческой природы

Факты и фантазии




Шахерезада приворожила своего царя выдумками. Если выбор партнера сформировал язык как развлекающее украшение и индикатор приспособленности, то почему он вообще несет какую-то фактическую информацию? Другие сигналы, чья эволюция шла под действием полового отбора – какие-нибудь песни птиц или китов, – не передают ничего, кроме “я хорошо приспособлен, спарься со мной – не пожалеешь”. Ранее мы убедились, что биографии, сплетни и большой словарный запас могут быть отличными индикаторами приспособленности. Все они требуют осмысленного содержания. Но едва ли требования к их фактическому содержанию настолько высоки, чтобы объяснить наше стремление к правде или же коммуникативную эффективность языка.

Я думаю, что, как и в случае с человеческой моралью, здесь поработал процесс выбора равновесия. Любую возможную систему брачных сигналов можно рассматривать как состояние равновесия в великой игре ухаживаний. На Земле живет более миллиона видов с половым размножением, и у каждого из них свои специфические половые сигналы. Это означает, что в игре ухаживаний существует более миллиона возможных равновесий. В каждом из них особи производят лучшие из доступных им сигналов и выбирают лучших из доступных им половых партнеров, и ни у кого нет стимула отклониться от выбранной линии поведения. Видимо, у 99,9 % равновесий (то есть у большинства биологических видов) брачные сигналы не несут никакой другой информации, кроме информации о приспособленности особи. Иными словами, они служат исключительно индикаторами приспособленности. Человеческий язык – единственная сигнальная система, передающая информацию не только для нужд ухаживания. Он остается индикатором приспособленности, но в то же время выполняет и другие функции.

Проблема с подходом Шахерезады такова. Может быть два равновесия: в одном, “фантазийном”, люди производят друг на друга впечатление, травя байки о выдуманных мирах, а в другом, “фактичном”, та же цель достигается передачей достоверных знаний о реальном мире. Поскольку оба варианта демонстраций – хорошие индикаторы приспособленности, половой отбор не должен отдавать предпочтение фактам. Неужели это простая эволюционная случайность привела людей в относительно фактичное равновесие, в котором нас все-таки интересуют реальные знания и правда?

Представьте себе фантазийное равновесие, где словесные ухаживания состоят исключительно из безумных рассказов о том, как волшебники из других цивилизаций бьются магическими заклинаниями. И ни о чем другом люди вообще не говорят. Если бы умение сочинять сказки про волшебников было хорошим индикатором приспособленности, половой отбор с радостью удовлетворился бы этим равновесием. Бессмысленное сотрясание воздуха байками о волшебниках для полового отбора ничем не лучше и не хуже движений павлиньего хвоста.

Проблема со строго фантазийным равновесием состоит в том, что индивиды и сами не знают, о чем говорят. Как бы они выяснили значения собственных слов? Их слова отсылают только к несуществующим магическим заклинаниям из других миров. Родители фантазеров не смогут перенести их за сотни световых лет, указать на заклинание, создающее смертельный град из нейтронных звезд, и произнести: “Смотри, это ксопликс!”. Слова должны быть связаны с реальным миром, чтобы иметь смысл. Песни горбатых китов могут случайно повествовать о реальных событиях, происходящих в других мирах, но мы об этом не узнаем, да и они тоже. Ни одно животное, разыгрывающее строго фантазийное равновесие, не сможет отличить его от банального равновесия, обеспечиваемого индикаторами приспособленности.

Речевой сигнал может возбудить в чужой голове воспоминание о каком-то предмете или действии только в том случае, если у этого сигнала есть прямое или переносное значение, связанное с реальным миром. И это исключает возможность установления фантазийного равновесия. В своих сказках Шахерезада фантастическими способами комбинировала образы из реального мира. Она не опиралась исключительно на фантазии. Я подозреваю, что для любого появившегося естественным путем вида в любом уголке Вселенной в половой сигнализации возможны лишь два вида эволюционно стабильных равновесий – чистые индикаторы приспособленности и языковые системы, ссылающиеся на предметы и события из воспринимаемой организмом среды.





Шахерезада vs наука




Язык должен быть связан с реальностью, но насколько прочно? Половой отбор до сих пор предоставляет некоторую свободу выбора между равновесием Шахерезады (фантастические истории об узнаваемых объектах) и научным равновесием (полезное и правдивое описание мира). Сейчас я уже не уверен в том, какое из них разыгрывает наш вид. Большинство людей в большинстве культур на протяжении большей части истории обменивалось довольно достоверными сведениями об обычных предметах, о людях и событиях, но непрерывно фантазировало на темы астрономии, космологии, теологии и любых других феноменов, которые нельзя наблюдать напрямую.

Можно подумать, что группа особей, выбравшая научное равновесие, одолеет в конкурентной борьбе группу, выбравшую равновесие Шахерезады, поскольку наука дает преимущества для выживания. Разве межгрупповая конкуренция не должна благоприятствовать брачным демонстрациям, связанным с фальсифицируемыми гипотезами и эмпирическими фактами, вместо демонстраций, повествующих об Аладдине с его джинном? “Научные” демонстраторы в ходе своих брачных игр разработали бы полезные теории о мире – просто как побочный продукт ухаживаний. У “шахерезадников” такое вряд ли получилось бы. Это означает, что у “научников” возникли бы конкурентные преимущества.

И так оно и было, но лишь последние 500 лет. На протяжении всей своей эволюции мы брели, играя с собственным языком в игру “полуфакт-полувыдумка”. Мы выучивали полезные слова и тут же выдумывали столько бесполезных синонимов, сколько было нужно для рекламы своего солидного лексикона. Мы из слухов узнавали достоверные и полезные факты о других индивидах, но моментально приукрашивали и перекручивали их для придания историям увлекательности. Мы рассказывали свои биографии, но выбирая лишь те их фрагменты, где сами представали в выгодном свете и обязательно на первых ролях, а не в массовке.

Язык развивался в равной степени и для демонстрации приспособленности, и для передачи полезной информации. Для многих лингвистов и философов это крамольная мысль. Они рассматривают альтруистическое общение как норму, от которой могут отклоняться разве что фантазии, обслуживающие наши собственные интересы. Однако для биологов норма – это реклама приспособленности, а язык – самая необыкновенная ее форма. Мы – единственный вид в эволюционной истории Земли, которому удалось создать систему индикаторов приспособленности и брачных украшений, оказавшуюся способной передавать мысли из одной головы в другую с эффективностью телепатии, удалью Сирано и обаянием Шахерезады.





Глава 11

Предлагаю руку и… острый ум





Многие думают, что эволюционная психология обязательно подразумевает генетический детерминизм. Эта распространенная ошибка ведет к другому заблуждению – будто человеческой креативности невозможно дать эволюционное обоснование. Дарвиновская теория естественного отбора объясняла появление таких сложноорганизованных структур высокого порядка, как, например, глаз. Креативность же обеспечивает новое, непредсказуемое, недетерминированное поведение, которое кажется полной противоположностью упорядоченности. Структура глаза обеспечивает схождение параллельных световых лучей в одну точку, а креативность – расхождение идей в самых разнообразных направлениях. Креативность слишком хаотична – как в плане обеспечивающих ее психических процессов, так и в отношении ее культурных продуктов, – чтобы считать ее биологической адаптацией в традиционном смысле. Так как же она могла появиться?

В этой главе мы поговорим о том, почему у многих видов в ходе эволюции развивается непредсказуемое поведение, и о том, как из склонности к хаотичности под действием полового и социального отборов могла сформироваться человеческая креативность. Мы убедимся, что зачастую хаотичность поведения – это не случайность, а эволюционное приспособление. Креативность – не просто побочный эффект хаотичной нейронной активности крупного мозга: у нее есть эволюционный смысл. Отчасти креативность служит индикатором интеллекта и молодости, отчасти – инструментом для игры на нашем влечении к новизне. Если мы поймем, почему естественный отбор мог поддерживать непредсказуемые стратегии в условиях конкуренции, мы поймем и то, почему половой отбор мог благоприятствовать непредсказуемой креативности и юмору высокого качества во время ухаживаний.





Эволюция против генетического детерминизма




Со времен появления первой нервной системы эволюция стремилась избавиться от генетического детерминизма – прямого кодирования поведения генами. Ни один ученый не верит в то, что каждый поведенческий акт живого организма в любой момент его жизни запрограммирован в его генах. Эволюция избегает такого программирования, наделяя животных чувствами, которые позволяют регистрировать то, что происходит в окружающей среде, и рефлексами, благодаря которым ощущения могут порождать движения. Чувства и рефлексы дают возможность отслеживать изменения переменных окружающей среды гораздо быстрее, чем то позволяет генетическая эволюция. Самая важная переменная – местоположение пищи. Глаза каждого плоского червя способны уловить, где находится еда, и ему не нужно ждать, пока у целого его вида выработается это знание в ходе эволюции. Если вы верите в существование чувств и нервной системы, значит, вы не генетический детерминист в строгом смысле.

Эволюция не остановилась на глазах и простых нервных системах. Она выбрала из простых нервных систем лучшие и на основе нескольких сегментов нервной ткани создала великий оплот антидетерминизма – мозг, а затем между сенсорным входом и моторным выходом стала наращивать слои, обеспечивающие разные уровни восприятия и мышления. Задача эволюционной психологии – анализировать эволюцию умственных приспособлений, которые выстраивают адаптивное поведение на основе стимулов среды. Чем крупнее мозг животного, тем на более сложные внешние стимулы оно может ориентироваться и тем сложнее его поведение. У наиболее развитых животных за один этап генетической эволюции, равный одному поколению, мозг осуществляет миллионы быстрых процессов с обратной связью. Мозг и органы чувств ежесекундно ищут новые способы улучшить качество жизни и увеличить репродуктивный успех. Смысл их существования – избавить животных от необходимости менять свои гены ради приспособления к изменениям окружающей среды.

Гены редко предопределяют специфическое поведение, но часто – пути запуска поведения стимулами окружающей среды. Многие поведенческие акты можно предсказать, зная то, что организм воспринимает в данный момент. Предсказуемость связана с требованиями оптимальности: для любой ситуации, как правило, существует наилучший вариант поведения. Животные, которые ведут себя правильно, выживают и успешно размножаются, а те, что отклоняются от оптимальной стратегии, обычно погибают. Из-за этого давления в сторону оптимизации поведение во многом предсказуемо.

Но есть ситуации, в которых быть предсказуемым очень, очень плохо. Если другая особь пытается предсказать ваше поведение с целью поймать вас и съесть, вам лучше вести себя немного хаотичнее. Отбор может благоприятствовать формированию в мозге нейронных контуров, которые делают ответы организма случайными, и за счет непредсказуемости поведение такого организма становится адаптивным. Преимущества случайного поведения впервые глубоко осознали и оценили теоретики игр. Их умозаключения о рандомизации позже помогут нам понять смысл человеческой креативности.





Орлянка





Ум Джона фон Неймана был потрясающе креативным даже по сравнению с другими венгерскими математическими умами. К своим 30 годам (в 1933-м) фон Нейман вывел современное определение порядковых чисел, разработал аксиомы теории множеств и написал классический учебник по квантовой физике. Во время работы над Манхэттенским проектом[89] именно ему пришла в голову ключевая идея, как сделать атомную бомбу функциональной. Кроме того, он предложил фундаментальную концепцию устройства компьютеров – “архитектуру фон Неймана”. Но это была лишь разминка перед его работой над теорией игр, которая заложила фундамент и современной экономики, и современной эволюционной биологии.

Фон Нейман пришел к выводу, что во многих играх лучше всего на каждом ходу поступать случайным образом. Возьмем игру под названием “орлянка”. В ней участвуют два игрока, у каждого по монете. В каждом раунде игроки втайне друг от друга, прикрывая ладонью, кладут на стол монеты орлом или решкой вверх, а затем убирают руку и показывают свои монеты. Если условно первый игрок (ведущий) положил монету той же стороной, что и условно второй (то есть получилось два орла или две решки), он забирает монету соперника. Если стороны монет не совпадают (одна решка, другая – орел), он отдает свою монету второму игроку. Первый раунд сам по себе не представляет особого интереса, но если раундов много, можно пытаться предсказывать поведение соперника. Возможность предсказания делает орлянку сложной стратегической игрой.

Роли ведущего и второго игрока кажутся разными, но цели у них по сути одинаковые: предугадать поведение оппонента и поступить так (положить монету орлом или решкой), чтобы выиграть. Главная и единственная задача – выявить намерения противника. Чтобы воплотить идеальную наступательную стратегию, нужно идеально предсказывать: вычислить стратегию оппонента по его предыдущим шагам, на ее основе понять, как он поступит дальше, сделать верное предсказание и выиграть деньги. Но есть простой способ противостоять этой предсказательной стратегии – играть непредсказуемо. Фон Нейман заметил: “Играя в орлянку с оппонентом как минимум умеренного интеллекта, игрок не будет пытаться выявлять намерения противника, а сосредоточится на том, чтобы не допустить раскрытия собственных намерений. Для этого он всякий раз будет выкладывать монету случайным образом”.

В частности, если игрок в половине случаев кладет монету вверх орлом, а в половине – решкой, то, каким бы проницательным ни был его противник, лучшим решением для него будет прервать игру. Эта стратегия – в половине случаев орел, в половине решка – пример смешанной стратегии: такие стратегии предписывают “перемешивать” ходы в игре случайным образом. В эпохальной книге 1944 года “Теория игр и экономическое поведение” (The Theory of Games and Economic Behavior) Джон фон Нейман и Оскар Моргенштерн доказали важную теорему. Если вкратце, то они показали, что в любой соревновательной игре, где участвуют два игрока и существует больше одного равновесия, лучшая стратегия – смешанная. В главах, посвященных морали и языку, мы видели, что во многих важных играх больше одного равновесия. На примере эволюции мы знаем, как важна конкуренция. Теорема утверждает, что в большинстве случаев, когда два животных взаимодействуют и у них есть конфликт интересов, им обоим будет выгодно до некоторой степени рандомизировать свое поведение. Если из-за своей предсказуемости вы можете потерять деньги, рекомендуется поступать непредсказуемо. Если на кону стоит ваша жизнь, делать так настоятельно рекомендуется.

Непредсказуемость издавна высоко ценилась в военной стратегии, соревновательном спорте и покере. Во Вторую мировую войну капитаны подводных лодок иногда кидали кости, выстраивая патрульные маршруты. В результате получались зигзагообразные запутанные траектории, предугадать которые вражеские корабли не могли. Некоторые современные истребители оборудованы системами электронного маневрирования. Они делают движения самолета случайными (резкими и хаотичными, формирующими зигзагообразную траекторию), когда тот вынужден уходить от управляемых ракет. Профессиональных теннисистов учат смешивать приемы, принимая и отбивая мячи. В американском футболе элементы игры тщательно рандомизируют ради эффекта непредсказуемости. Пробы для допинг-контроля отбирают в случайные моменты, чтобы олимпийцам было труднее выгадать время для применения стероидов. Все это примеры смешанных стратегий, в основе которых лежит непредсказуемость. Теория игр вывела логическое обоснование пользы хаотичности во многих ситуациях, когда у участников есть конфликт интересов и каждому выгодно предугадывать поведение соперника.





Стратегическая хаотичность в биологии




В 1930 году сэр Рональд Фишер показал, что животные играют в игру, аналогичную орлянке. По идее, у животных в ходе эволюции должна была сформироваться стратегия, помогающая вычислять, потомство какого пола нужнее производить в сложившихся обстоятельствах. Способность предсказывать, какой пол будет более востребован в следующем поколении, давала бы преимущество: можно было бы производить потомство только “дефицитного” пола, который будет пользоваться высоким спросом. В популяции, состоящей из одних самок, единственный самец добьется высокого репродуктивного успеха, распространив свои гены по всему генофонду популяции. То же самое с единственной самкой в популяции самцов. Так стоит ли животным пытаться переплюнуть своих эволюционных противников в предсказаниях? Фишер считает, что нет. Как и в орлянке, лучшая стратегия здесь – поступать случайным образом, а именно – производить потомков каждого пола с одинаковой вероятностью. Соотношение полов балансируется стратегически, а вовсе не потому, что какой-то биологический закон предписывает численное равенство самцов и самок в популяции. (Как показал Уильям Гамильтон, для некоторых паразитов с необычными схемами размножения оптимальная стратегия предполагает иное соотношение полов – например, 3 самца на 11 самок, – и такие виды успешно поддерживают смещенный баланс.)

Чтобы понять, чем полезна хаотичность на уровне поведения, биологам потребовалось больше времени. В 1957 году Майкл Чанс опубликовал небольшой классический труд, озаглавленный “Роль судорог в поведении” (The role of convulsions in behavior). Ученые долго не могли разгадать загадку, почему лабораторных крыс нередко одолевают странные судороги, когда лаборанты неожиданно гремят ключами. Почему некоторые звуки вызывают у животных такие вроде бы дезадаптивные припадки, во время которых крысы травмируются о прутья клеток? Чанс выяснил, что крысы реагируют на звон ключей так же, как на приближение опасного хищника. Если в клетке есть укрытие (небольшой домик), крысы в ответ на опасные звуки просто бегут к нему и прячутся внутри. Конвульсии начинаются, только если спрятаться негде. Это наводит на мысль, что такая реакция не патологична, а скорее адаптивна и развивалась как крайняя мера в оборонительном поведении. Жертву в бурных конвульсиях, включая предсмертные, хищнику сложнее поймать и удержать. Доктор Чанс – в соответствии со своей фамилией – утверждал, что у крыс в ходе эволюции выработались защитные поведенческие стратегии, в основе которых лежит случайность.

Вскоре после экспериментов Чанса с крысами Кеннет Рёдер обнаружил, что звуки, издаваемые летучими мышами, могут запускать сходное хаотичное поведение у мотыльков. Летучие мыши охотятся на мотыльков при помощи эхолокации: они издают ультразвуковой писк и находят цель, ориентируясь по отраженным волнам. Если вы, будучи мотыльком, неожиданно получили ультразвуковой удар, можете не сомневаться: где-то рядом алчная пасть крылатого хищника. Рёдер обнаружил, что мотыльки, уворачиваясь от погони, начинают совершать чрезвычайно непредсказуемые движения, в том числе кувырки, петли и пикирование. Гены предсказуемого поведения мотыльков, вместо того чтобы перейти к следующему поколению, как правило, перевариваются в утробе рукокрылых.





Протеическое поведение




В 1970 году британские этологи Питер Драйвер и Дэвид Хамфрис предположили, что странные реакции крыс и мотыльков – пример протеического поведения. Они назвали такое адаптивное непредсказуемое поведение в честь греческого речного бога Протея. Многие враги Протея пытались его поймать, но он всегда ускользал, непрерывно и непредсказуемо меняя свою форму – из животного в растение, из растения в облако, из облака в дерево и так далее. В своей книге 1988 года “Протеическое поведение: биология непредсказуемости” (Protean Behaviour: The Biology of Unpredictability) Драйвер и Хамфрис представили детальную теорию хаотичного поведения, которая опиралась на большой объем полевых наблюдений. К сожалению, авторы не провели параллели со смешанными стратегиями из теории игр, и потому они, эти пророки генетического индетерминизма, так и не заняли должного места в истории эволюционной теории.

Логика протеизма проста. Если кролик будет убегать от лисы всегда по одному и тому же кратчайшему маршруту, лисе будет проще предсказать его перемещения. Тогда шансы кролика накормить лису повысятся, а шансы передать свои гены потомкам, наоборот, снизятся. Животных за предсказуемость наказывают их естественные враги, способные к прогнозированию. Вместо того чтобы убегать по прямой линии, кролики выписывают причудливые зигзаги – проявляют протеизм, благодаря которому кроликов гораздо труднее поймать. Как и мотыльки, кролики, по всей видимости, обзавелись специальными мозговыми механизмами, которые рандомизируют их движения при бегстве от хищника.

Протеическое бегство, наверное, самый распространенный и самый эффективный способ не достаться хищнику. Им пользуются практически все подвижные животные на земле, под водой и в воздухе. Именно из-за протеизма предсказать перемещения обыкновенной комнатной мухи в следующие 10 секунд сложнее, чем траекторию орбитального движения Сатурна в следующие 10 миллионов лет. Но протеизм характерен не только для бегства. Эффективность практически любого поведения можно повысить, сделав его элементы непредсказуемыми для естественных конкурентов. Хищники, например, тоже пользуются стратегией протеизма, чтобы сбить с толку жертву. Так, ласка, охотясь на полевок, исполняет “сумасшедший танец”. Она прыгает как ненормальная, гоняется за своим хвостом, мотает головой, лижет лапы – и в то же время незаметно подбирается к озадаченной жертве. Последовательность странных, на первый взгляд бессмысленных действий сбивает полевку с толку. Охотники из числа австралийских аборигенов танцуют такие же дикие танцы, чтобы загипнотизировать кенгуру, на которых охотятся. Возможно, наши предки-гоминиды поступали так же.

На важность протеизма указывает и игровое поведение животных. Оно выражается в основном в игривой имитации погони и борьбы. На уровне двигательных паттернов игра – это оттачивание навыков преследования и избегания ударов и укусов. Но на уровне физиологии это тренировка навыков протеизма и прогнозирования.

Непредсказуемость полезна на многих уровнях. Так, у осьминогов и каракатиц в моменты опасности начинаются “цветовые конвульсии”: пигментные клетки их кожи, которые напрямую контролируются нервной системой, окрашиваются в разные, непредсказуемо сменяющие друг друга оттенки. Изменчивые узоры обманывают перцептивные ожидания хищников: только что каракатица была покрыта черными полосками – и вот уже пошла красными пятнами. Хищнику трудно удержать в голове эфемерный образ своей цели, и он перестает понимать, за кем, собственно, он охотился. Идея протеизма универсальна: в любой ситуации, когда одно животное заинтересовано в предсказании поведения или внешнего вида другого животного, второе получит преимущество, если станет непредсказуемым.





Протеизм vs наука




Возможно, протеизм – одна из причин, почему наукам о поведении лучше дается описание явлений, чем их предсказание. Иногда мы можем объяснять поведение постфактум и даже делать прогнозы усредненного поведения, основываясь на статистике. Но почти невозможно предсказать, влево или вправо прыгнет конкретный кролик в конкретной ситуации.

В физических науках много примеров непредсказуемости, но они, как правило, представляют собой результат случайности, а не чьей-то задумки. Квантовая теория признает, что элементарные частицы “шумят”[90], но она не предполагает, что эта хаотичность существует только для того, чтобы расстраивать физиков. Теория хаоса показала, что поведение многих систем очень чувствительно к начальным условиям. В краткосрочной перспективе траектория их развития предопределена, но в долгосрочной становится непредсказуемой. Однако теория хаоса не приписывает хаотичным системам никаких стратегических намерений. Науки о поведении попытались следовать примеру физики и рассматривать непредсказуемость как “шум”. Если одно и то же животное, попадая в одну и ту же ситуацию, поступает по-разному, это называют поведенческим шумом. Но ведь именно этой способностью эволюция наградила мотыльков и кроликов – спасаться от хищников за счет непредсказуемости. Любимый статистический метод психологов, дисперсионный анализ, рассматривает поведение как результат взаимодействия детерминант среды и случайного шума, не имеющего адаптивного смысла. Дисперсионный анализ не учитывает протеизм, поскольку не отделяет случайные ошибки от адаптивной непредсказуемости.

Протеизм не укладывается в рамки этой научной логики. Он адаптивен и в то же время похож на квантовый шум, одновременно функционален и непредсказуем – и этим напоминает человеческую креативность. Вполне возможно, что труднопредсказуемое поведение животных – нечто большее, чем просто побочный эффект сложности их мозга. Быть может, непредсказуемость – это функция мозга, которая развивалась в эволюции специально для того, чтобы загонять в тупик и поражать всех “психологов”, живших до нас. Чтобы понять, почему психология так сложна, нам нужно перестать думать о мозге как о физической системе, полной квантового шума и хаоса, или же как о вычислительной системе, полной информационного шума и программных багов. Нам нужно увидеть в мозге биологическую систему, которая эволюционировала для производства определенных типов адаптивной непредсказуемости в определенных условиях конкуренции и ухаживаний. Если протеизм не искать, то он и не найдется.





Как работает протеизм




Протеизм не требует, чтобы в вашем мозге царила кортикальная анархия в виде случайных нейронных возбуждений. Хаотичность вносится в ваше поведение лишь на определенном уровне и в соответствии с ситуацией. Если вы хаотично убегаете от хищника, траектория вашего перемещения в пространстве, вероятно, непредсказуема. Но на многочисленных других уровнях вы все еще поддерживаете порядок: согласованность распространения потенциалов действия по нервам – для стимуляции мышц, слаженность работы мышц – для приведения в движение конечностей, координированность движений конечностей – для обеспечения эффективного аллюра, зрительно-моторную координацию – для избегания препятствий. Протеизм – это стратегическое использование хаотичного поведения в моменты, когда нужно быть непредсказуемым. Он далек от мазохистского подчинения Фортуне, языческой богине случая и удачи. Протеизм – предвестник человеческой креативности: она тоже подразумевает стратегическое использование новизны с целью воздействия на окружающих, а не хаотичное комбинирование случайных идей.

Протеизм поведения особи в одной ситуации не означает, что она в любой ситуации будет вести себя как генератор случайных чисел. Психологи изучают человеческую способность к рандомизации еще с 1950-х, но, как правило, делают это с помощью письменных тестов, которые не позволяют оценить естественную способность к протеизму. Например, когда испытуемых просят написать случайную последовательность из слов “орел” и “решка”, полученные результаты проваливают статистические тесты на близость к случайным: в них слишком много чередований (“орел, решка, орел, решка”) и мало длинных повторов (“орел, орел, орел, орел”). К середине 1970-х, когда были проведены уже десятки экспериментов по генерации случайных последовательностей, психологи пришли к выводу, что людям рандомизация дается безнадежно плохо.