Соблазняющий разум. Как выбор сексуального партнера повлиял на эволюцию человеческой природы

Однако во время выполнения этих тестов у людей, как правило, не было никакого стимула поступать случайным образом. Когда он есть, получается намного лучше. В 1980-х психолог Аллен Ньюрингер обнаружил, что и крысы, и люди способны генерировать почти идеальные случайные последовательности, если получают вознаграждение и заинтересованы в выполнении задания. Кроме того, имеет значение социальная обстановка. Амнон Рапопорт и Дэвид Будеску выяснили, что, играя в орлянку на реальные деньги, люди очень быстро учатся рандомизировать свои ходы. Им даже не нужно говорить, чтобы они поступали случайным образом: они сами приходят к тому, что выгодно быть непредсказуемыми.

Читая лекции о протеическом поведении, я обычно прошу двух человек из зала сыграть в орлянку британскими фунтами, то есть повышаю ставку по сравнению с обычной, выраженной в пенни. Я даю каждому игроку по 10 фунтов и говорю, что после 10 раундов они смогут забрать выигрыш себе. Возможность заработать 10 фунтов за пять минут чудесным образом концентрирует мозги британской академической публики. Разворачивающаяся затем драма предсказаний, контрпредсказаний, алчности, страха, фрустрации и недоверия – о, это стоило бы видеть! Я не даю игрокам инструкции вести себя случайным образом, они сами постепенно понимают, что это лучшая стратегия. Тот, кто чередует орлы и решки слишком предсказуемо, быстро теряет 3–4 фунта. Большинство игроков приходит к тому, что гораздо проще самому поступать хаотично, чем пытаться предугадывать действия соперника. Наша врожденная способность к протеизму проявляется только в тех стратегических ситуациях, где успех зависит от непредсказуемости.

У обычных людей отлично получается рандомизировать свои действия, аутисты же к этому не способны. Психолог Саймон Барон-Коэн обнаружил, что аутичным людям очень плохо дается хаотичное поведение в играх, подобных орлянке. Он объяснил это тем, что, возможно, аутисты лишены “теории разума” – психического механизма, благодаря которому обычные люди понимают убеждения и желания других. Аутичные люди, видимо, не способны осознать, что другие могут прогнозировать их действия, и потому сами обычно играют очень предсказуемо – просто чередуют орла и решку. Похоже, чтобы рандомизировать свои стратегии в новой ситуации, нужно понимать, что соперники стремятся предугадать ваши действия. Разумеется, кролику, чтобы выписывать непредсказуемые зигзаги, не нужно проникать в разум лисы: в ходе эволюции его мозг обзавелся специальными нейронными цепями, отвечающими за древнюю игру преследования и уклонения. Кролики не нуждаются в теории разума, чтобы петлять в минуты страха. Вероятно, эта “теория” необходима для протеизма только в эволюционно новых играх, таких как орлянка.





Протеические приматы vs макиавеллиевские телепаты




В 1990-х приматологов очень вдохновляла идея макиавеллиевского интеллекта – способности, позволяющей высшим приматам, включая людей, предсказывать чужое поведение и манипулировать окружающими. Высшие приматы живут группами, перспективы членов которых на выживание и размножение зависят от социальных связей. Посмотрев на эволюцию с точки зрения концепции эгоистичного гена, приматологи увидели общественные взаимодействия в новом свете. Раньше считалось, что социальное поведение служит только для формирования пар и сплочения группы. Теперь же его начали рассматривать как стратегическую игру, в которой есть место политике, заключению союзов, реципрокности, семейственности, агрессии и миротворчеству. Ключ к успеху в этих стратегических играх – способность предсказывать поведение других особей. Согласно теории макиавеллиевского интеллекта, высшие приматы обзавелись крупным мозгом и высоким интеллектом, чтобы лучше предсказывать поведение других особей.

Предположим, что эта точка зрения верна. Успокоится ли эволюция на том, что все приобретут способность предсказывать чужое поведение и манипулировать окружающими? Или все-таки разовьет какие-нибудь контрстратегии? В обществе макиавеллиевских “психоаналитиков” те особи, действия которых труднее предугадать и которыми труднее манипулировать, будут пользоваться обычными преимуществами протеизма.

В очень значимой статье 1984 года, посвященной “чтению мыслей и манипулированию”, Джон Кребс и Ричард Докинз упоминают только два способа помешать сопернику предугадать ваши действия: утаивание и обман. Вы можете попытаться или скрыть свои намерения (стратегия “покерфейса”[91]), или ввести соперника в заблуждение относительно них (стратегия блефа). Но авторы упустили из виду третий классический способ – вести себя хаотично (стратегия протеизма). Несомненно, каждая из трех стратегий в определенной ситуации может быть полезна, и у видов с высоким макиавеллиевским интеллектом должны вырабатываться все три. Но стратегия протеизма имеет большое преимущество: она не оставляет возможности для верных предсказаний в принципе. Стратегии блефа и покерфейса уязвимы: если способность определять намерения и раскрывать обман усовершенствуется в ходе эволюции, они утратят эффективность. Однако невозможно научиться лучше предсказывать поведение, если оно по-настоящему хаотично.





Стратегия бешеной собаки




Тираны на протяжении всей истории человечества использовали для удержания власти одну из форм социального протеизма – непредсказуемые приступы ярости, наводившие ужас на подчиненных. Калигула, Гитлер, Джоан Кроуфорд[92] – все они утверждали свою власть при помощи стратегии бешеной собаки – держали подчиненных в узде, помещая их в условия высокой непредсказуемости, то есть сильного стресса.

Представьте себе тирана, который впадает в ярость только тогда, когда подчиненные переходят определенную границу. Подчиненные быстро усвоят, где проходит эта граница, и будут вести себя так, чтобы оставаться безнаказанными. Если бы король Артур просто расстроился, узнав, что кто-то из рыцарей занимается сексом с королевой Гвиневрой[93], рыцари продолжали бы ухаживать за королевой, целоваться и спать с ней. Но если бы порог ярости Артура был случайной переменной и менялся день ото дня, подчиненные никогда не смогли бы предугадать, сойдет им с рук их проступок или нет. Вчера Артур мог быть счастлив, что кто-то выступал на рыцарском турнире под знаменем его жены, а сегодня может рубить головы за один только взгляд в ее сторону.

Любой выпад против стратегии бешеной собаки, даже самый незначительный, карается. Но тираны, следующие этой стратегии, не тратят времени и энергии на поддержание порога ярости на постоянно низком уровне: бо́льшую часть работы по устрашению подчиненных делает сама неопределенность. Деспотизм – это произвольная власть над жизнью и смертью подданных. Тиран, который не убивает людей по велению своей левой пятки, – не настоящий тиран: он просто не сможет сохранить свой статус. В основе тиранической власти лежит социальный протеизм.

Стратегия бешеной собаки – просто самый драматичный пример социальных преимуществ, которые может давать непредсказуемость. Не менее эффективны непредсказуемые наказания и в контроле за верностью полового партнера, и в военных действиях, и в рамках морализаторской борьбы с антисоциальным поведением. Переменчивость, резкая смена настроений, капризы, эксцентричность – все это, вероятно, проявления социального протеизма, но способности человека и человекообразных обезьян к адаптивному непредсказуемому социальному поведению требуют дальнейшего изучения. Поскольку смешанные стратегии очень важны в теории игр, а многие социальные взаимодействия можно рассматривать как игры, было бы странно, если бы хаотичное поведение не играло значительной роли в общественных отношениях людей.

Если высшие приматы отличаются от низших более развитыми способностями к социальному прогнозированию, у них, скорее всего, должен быть лучше выражен и социальный протеизм, позволяющий избегать предсказуемости. Как это связано с человеческой креативностью? Казалось бы, стратегия бешеной собаки совсем непривлекательная, даже отталкивающая в сексуальном плане, и это явно не та форма поведения, которой мог бы благоволить механизм выбора партнера. Но я все же попытаюсь доказать, что способности к рандомизации, лежащие в основе этой стратегии, могли трансформироваться под действием полового отбора в свойственные нам креативность, остроумие и чувство юмора. Каким же образом социальный протеизм мог подготовить почву для креативности? Это могло произойти как минимум тремя способами. Первый из них связан с мозговыми механизмами, обеспечивающими креативность, второй – с индикаторами способности к протеизму, формируемыми половым отбором, а третий – с игровым поведением, служащим индикатором молодости.





Хаотичный мозг




Социальный протеизм мог снабдить мозг набором механизмов хаотизации, которые затем трансформировались и стали играть важную роль в человеческой креативности. Протеизм определяется способностью быстро и непредсказуемо генерировать разнообразные поведенческие альтернативы. Специалисты в сфере креативности единогласно признают, что креативность работает именно по этому механизму, хотя называют его по-разному: “дивергентное мышление”, “отдаленные ассоциации” и так далее. Впервые о важности хаотизации для творческой активности заявил психолог Дональд Кэмпбелл еще в 1960 году. Он увидел аналогию между творческим мышлением и генетической эволюцией: и то, и другое предполагает, во-первых, генерацию множества вариантов вслепую, а во-вторых, их селекцию. Мы неплохо знаем, как мозг просеивает и сохраняет информацию, используя хорошо изученные аспекты механизмов памяти, суждения и оценки. Но каким образом он порождает многочисленные “мутантные” идеи, когда человеку нужно быть креативным?

Возможно, зоны мозга, исходно отвечавшие за протеизм, затем видоизменились в соответствии с задачами креативности. Раньше они отвечали за хаотичность социального поведения и схем бегства от хищника, а после перестройки переключились на активацию и комбинирование идей. Как и в случае других форм протеизма, случайная активация должна осуществляться только на нужном уровне поведения. Например, во время джазовой импровизации в голове музыканта всплывают случайные музыкальные фрагменты, которые быстро проходят отбор через многочисленные бессознательные фильтры, и рождается музыка. При этом у музыканта не вызываются случайные воспоминания о событиях из жизни, случайные движения конечностей или случайные моральные идеалы.

Сейчас эту теорию трудно проверить, но с развитием нейронауки и генетики поведения это станет проще. Теория происхождения креативности от протеизма предполагает, что при игре в орлянку и при выполнении задач на креативность должны активироваться отчасти одни и те же системы мозга. Кроме того, она предсказывает, что часть генов, ассоциированных с высокой способностью к рандомизации в стратегических играх, должна быть связана и с высокой креативностью (разумеется, при этом необходимо учитывать общий интеллект). Тем не менее эта “теория хаотичного мозга” не вполне удовлетворительна, поскольку не говорит, какие факторы давления отбора способствовали формированию креативности. Чтобы выявить эти факторы, нужно прежде всего задаться вопросом, по какой причине эволюция могла бы благоприятствовать нарочитому усложнению систем мозга, отвечавших за протеизм.





Креативность как демонстрация протеизма




Второй способ связать протеизм и креативность – теория индикаторов приспособленности. Если бы протеизм был важен для выживания и размножения наших предков, живших в группах, механизм выбора партнера обеспечил бы стандартную мотивацию для его совершенствования. На брачном рынке особи с высокими способностями к социальному протеизму должны были пользоваться отменным спросом, поскольку могли передать эти социально полезные способности потомству. Если протеизм стал критерием в выборе партнера и половой отбор начал его поддерживать, должны были развиться надежные индикаторы протеизма. Любое социальное поведение, в котором четко проявлялась способность к рандомизации, могло включиться в ухаживания.

Некоторые формы повседневной креативности, и в особенности юмор, можно рассматривать как демонстрации протеизма. Демонстрируя неожиданный ход мыслей, который своей нестандартностью восхищает потенциального партнера, вы, вероятно, показываете, что ваша стратегия поведения в социуме может быть убийственно непредсказуемой для конкурентов. Непредсказуемость же в рамках демонстраций креативности привлекает, а не пугает. Не исключено, что креативность сформировалась в ходе полового отбора как индикатор способности к социальному протеизму.

Из этой идеи вытекают отчасти те же самые предположения, что и из первой гипотезы о мозговых системах, отвечающих за рандомизацию. Из нее тоже следует, что особи, которым плохо удается социальный протеизм, должны обладать низкой креативностью. Но эта идея не кажется мне в полной мере удовлетворительной, так как способность к социальному протеизму может быть не так важна, как другие способности. Скажем, первому претенденту хорошо удаются непредсказуемые атаки, а второй очень силен и может победить в любой схватке. В этом случае потенциальный партнер вполне может предпочесть силу хаотичности. Давление социальной конкуренции могло оказаться достаточно сильным, чтобы благоприятствовать развитию способностей к протеизму, но непонятно, настолько ли сильным, чтобы специфические индикаторы протеизма поддерживал половой отбор. Рассмотрим третий возможный вариант связи протеизма и креативности.





Игривость как индикатор молодости





Почти все млекопитающие в начале жизни прелестны, игривы, открыты всему новому, а потом постепенно становятся мрачными, прагматичными и консервативными. Эшли Монтегю и многие другие обращали внимание на то, что люди частично сохраняют детскую игривость и в зрелом возрасте. Игривость взрослых считалась одним из главных признаков человеческой неотении – замедления поведенческого созревания относительно созревания физического. Традиционное объяснение человеческой неотении сводится к тому, что замедленное когнитивное развитие позволяет удлинить период эффективного научения. Несомненно, в эволюции гоминид могли быть веские причины для сохранения определенных форм социального научения во взрослом возрасте, однако я не представляю, как это могло разрастись до такой игривости, которую мы наблюдаем у взрослых людей, но не шимпанзе.

Игривость сопряжена с большими временными и энергетическими затратами. Долгое время биологи бились над вопросом, какую же пользу игровое поведение должно приносить даже молодым животным, чтобы окупалась его затратность. В итоге они сошлись на том, что игры большинства животных не что иное, как тренировки. Игривая борьба и догонялки – это отработка наиболее важных навыков взрослого животного, необходимых для добывания еды, спасения от хищников и соперничества с другими особями. Но когда базовые навыки уже приобретены, какое селективное давление могло бы способствовать сохранению игривости в зрелости?

Вот один из ключей к ответу: игривость взрослых в разных ситуациях проявляется по-разному. Охотники-собиратели, занимаясь поисками пропитания, не вышагивают, задирая ноги выше головы, подобно Джону Клизу в скетче “Министерство глупых походок”[94] комик-группы “Монти Пайтон”. Они добывают пищу так же спокойно, размеренно и эффективно, как остальные млекопитающие. Но общаясь в компании – особенно в смешанной по полу компании, – они мастерски скачут и изображают цыплячью походку.

Игровое, креативное поведение может служить индикатором молодости. Возможно, сохранение его у взрослых людей – вовсе не побочный эффект неотении, а прямой результат полового отбора в пользу индикаторов молодости. На примере женской груди мы увидели, что с превращением в индикаторы молодости признаки могут достигать очень высокой степени развития. Та же логика применима к игривости и креативности: если склонность к демонстрации игрового поведения у всех животных обычно падает по мере их взросления и старения, значит, она может быть надежным признаком молодости, здоровья и фертильности.

Кроме того, игривость – это еще и показатель общей приспособленности. Если временны́е и энергетические траты на игру заставили биологов задуматься о ее целесообразности для молодежи, то игровое поведение взрослых просто обескураживало. Ведь у взрослых особей эти траты не становятся меньше – если уж на то пошло, с возрастом они только увеличиваются. Молодняку нужно бороться только за выживание, а половозрелым особям вдобавок нужно конкурировать за партнеров и заботиться о потомстве. Учитывая повышенные потребности во времени и энергии у взрослых, игровое поведение должно обходиться им дороже, чем молодым. И чем старше особь, тем выше относительная цена игривости. Люди среднего и старшего возраста, влюбляясь в кого-нибудь нового, часто становятся игривыми почти как в юности, правда, в их игривости уже нет былой кипучей энергии. Раз с возрастом игровое поведение становится все более затратным, значит, оно обладает потенциалом надежного индикатора молодости, фертильности, энергичности и приспособленности.

Креативность – это свойство разума, а игра – материальное воплощение креативности. Вполне понятно, что половой отбор может поддерживать способность бегать и дурачиться по нескольку часов кряду как любой другой показатель высокой приспособленности. Но как он мог бы поддерживать “спокойные” формы креативности, которые обычно даже не требуют двигаться всем телом? Часто это словесные ухаживания, для которых не нужно много энергии, а иногда – изобразительное искусство и музыка, единственные формы креативности, сопряженные с энергозатратами средней величины.

Но есть весомые свидетельства в пользу того, что даже менее “физические” формы креативности могут служить показателями энергии. Психолог Дин Кейт Саймонтон обнаружил прочную связь между творческими достижениями и продуктивной энергией. Усилия компетентных специалистов в любой области заканчиваются успехом с равной вероятностью. Согласно наблюдениям Саймонтона, в послужном списке прекрасных композиторов доля прекрасных произведений не выше, чем в продукции композиторов хороших, просто у прекрасных композиторов больше общее число работ. Люди, добившиеся феноменального успеха в какой-либо творческой сфере, почти всегда невероятно плодовиты. Ганс Айзенк стал знаменитым психологом не потому, что все его статьи были великолепны, а потому, что он написал больше 100 книг и больше 1000 статей, и некоторые из них оказались великолепными. У того, кто написал всего 10 статей, гораздо меньше шансов попасть в яблочко с какой-то из них. Та же история с Пикассо: если за свою жизнь вы написали 14 тысяч картин, велика вероятность, что некоторые окажутся превосходными, хоть большинство и не преодолеет границ посредственности. Результаты, полученные Саймонтоном, неожиданны. Идея постоянства вероятности успеха контринтуитивна, и из этого правила, конечно, есть исключения. Тем не менее Саймонтону удалось собрать всеобъемлющие данные о творческих достижениях и показать, что в каждой из изученных им областей творческие достижения служили отличными индикаторами энергии, времени и мотивации, вложенных в творчество.





Креативность и интеллект




Результаты психологических тестов на креативность и стандартных тестов на интеллект положительно коррелируют, но эта корреляция выражена не слишком ярко. В частности, высокий интеллект оказывается необходимым, но не достаточным условием для высокой креативности. Многие ученые, изучающие творческие способности, считают, что знаменитыми благодаря своему творчеству обычно становятся люди с IQ не меньше 120. Психологические тесты говорят о том, что креативность – хороший индикатор общего интеллекта, а не только молодости и способности к протеизму.

Эти результаты подтверждает и генетика поведения. Наследуемость креативности довольно слабая – гораздо слабее, чем общего интеллекта. Генетические исследования, где оценивали креативность и интеллект одновременно, показали, что высокие творческие способности наследуются только в совокупности с высоким интеллектом. Креативность в этом отношении похожа на размер словарного запаса: кажется, что он самостоятельно передается по наследству, но на самом деле он просто сильно зависит от общего интеллекта, который действительно наследуется.

Так что же такое “общий интеллект”? В этой книге я уже неоднократно говорил об интеллекте как о важном критерии при выборе партнера, но не разбирал это явление подробно. Я не делал и не буду этого делать по двум причинам. Во-первых, исследования интеллекта все еще спорны. Горстка горластых критиков, не имеющих реального представления о современных исследованиях интеллекта, неоправданно сильно повлияла на общественное мнение. Несмотря на то что о природе, функциях и генетике интеллекта известно больше, чем о почти любом явлении в психологии, я не хотел уходить в эти дебаты: думаю, мои идеи и без того достаточно неоднозначны. Во-вторых, я все еще продолжаю размышлять о том, как связаны между собой интеллект, приспособленность, гены и половой отбор. У меня есть пара правдоподобных, как мне кажется, предположений насчет их взаимодействия в человеческой эволюции, но пока эти предположения слишком спекулятивны.

Возможно, однажды выяснится, что общий интеллект, или g-фактор, как его называют психологи, – главная составляющая биологической приспособленности. Если это так, высокая наследуемость общего интеллекта может отчасти отражать и наследуемость приспособленности. Есть несколько весомых доказательств связи общего интеллекта с наследственной приспособленностью. Так, недавно ученые из университета Нью-Мексико показали, что положительная корреляция между успешностью выполнения тестов на интеллект и общей симметрией тела достигает 20 %. Симметрию тела часто рассматривают как меру наследственной приспособленности, так что полученный результат может говорить о том, что общий интеллект и наследственная приспособленность связаны. Кроме того, известно, что интеллект положительно коррелирует с ростом, физическим здоровьем, продолжительностью жизни и социальным статусом. Вероятно, подобные корреляции объясняются тем, что все эти свойства в той или иной степени включаются в понятие биологической приспособленности. Однако этот вопрос требует дальнейших масштабных исследований.

Если интеллект и приспособленность действительно связаны, тогда любой индикатор интеллекта может быть надежным индикатором приспособленности. Если это так, то любое креативное поведение, обусловленное интеллектом, тоже может служить индикатором приспособленности. Возможно, креативность Сирано развилась по той же причине, что и его словарный запас, – чтобы рекламировать его приспособленность потенциальным партнерам.





Неофилия




Креативность могла развиться в ходе полового отбора, будучи индикатором протеических способностей, энергии, молодости и интеллекта, но это не объясняет привлекательности само́й креативности. Креативные люди вызывают восхищение, потому что полны сюрпризов. Они создают нечто новое. Они непредсказуемы, но в хорошем смысле. Чтобы объяснить, почему креативность так привлекательна психологически, возможно, стоит начать с очарования новизны.

Неофилия – тяга к новизне – глубоко укоренена в мозге животных. Мозг – машина по производству предсказаний. Он создает и поддерживает внутреннюю модель мира в нашем уме, и когда мир начинает от нее отклоняться, мозг заставляет нас обращать внимание на перемены. То, что не совпадает с ожиданиями, привлекает внимание. Внимание направляет поведение на подстраивание мира под собственные представления о нем или же на приведение картины мира в соответствие с реальностью. Обе функции внимания необходимы для эффективной работы нервной системы как контролера поведения и обе требуют регистрации отклонений от ожиданий. Чувствительность к изменениям проявляют даже маленькие, примитивные нервные системы.

Внимание к новизне – одно из фундаментальных психологических смещений, которые могли значительно повлиять на эволюцию брачных демонстраций. В “Происхождении человека…” Дарвин отмечал: “По-видимому, даже просто новизна сама по себе, сами изменения как таковые действуют иногда на самок птиц привлекающе, подобно тому, как действуют на нас перемены моды”[95]. Дарвин считал, что стремление к новизне было неукротимой движущей силой полового отбора и именно оно могло бы объяснить стремительную эволюцию брачных украшений. В последние годы удалось получить более прямые доказательства неофилии при выборе партнера. Оказалось, например, что самки некоторых видов птиц предпочитают самцов с самым обширным песенным репертуаром, включающим разнообразные музыкальные новшества. Возможно, “креативность” песен черных дроздов, соловьев, камышовок-барсучков, пересмешников, попугаев и майн связана именно с этим.

Особенно сильно неофилия выражена у приматов. Это хорошо показано в мультипликационном сериале “Любопытный Джордж”, где главный герой – шимпанзе. Приматы игривы, изобретательны и склонны к исследовательскому поведению. Человекообразные обезьяны в зоопарках могут легко заскучать, им необходимы богатая стимулами среда и общество других обезьян, с которыми можно взаимодействовать. Пока неясно, играет ли неофилия какую-то роль в выборе партнера у обезьян, однако приматолог Мередит Смолл утверждала, что “единственный стойкий интерес, который разделяют все приматы – это интерес к новизне и разнообразию”. Самки шимпанзе иногда идут на значительный риск, чтобы спариться с новыми самцами не из своей группы.

В современных человеческих обществах именно благодаря неофилии так популярны искусство, музыка, телевидение, кино, печатная продукция, наркотические вещества, порнография, путешествия, мода и индустрия исследований – все то, на чем держится значительная часть мировой экономики. До появления этих отраслей промышленности нам приходилось самим развлекать друг друга на просторах африканской саванны, и, возможно, наша неофилия требовала от партнеров невиданных по креативности демонстраций. Раз потребность в новизне характерна для человекообразных обезьян и в еще большей степени для современных людей, вполне вероятно, что ее испытывали и наши предки.

В таком случае человеческая креативность могла появиться в результате полового отбора как средство от скуки. Вероятно, вместе с тем, как мозг наших предков становился все больше и умнее, росла и неофилия. Скука становилась все мучительнее. Особи, надоедавшие своим партнерам уже через несколько дней или недель, не могли создавать долговременные союзы, которые способствовали высокому репродуктивному успеху. Обладатели не слишком креативного мозга не могли обеспечить партнеру постоянный приток новизны и потому оставляли меньше потомства. Этого уже было бы достаточно для развития креативности.

Когнитивным богатством единственного креативного партнера потенциально можно заменить физическое разнообразие, предоставляемое чередой кратковременных партнеров. Шахерезада поддерживала интерес царя потоком новых историй, заменяя поток новых женщин, которым он наслаждался ранее. Но это не означает, что креативность сразу появилась как средство цементирования пар. Более вероятно, что особи, которые стремились надолго сохранить интерес партнера, обнаружили, что творческое, игривое, новаторское поведение стратегически эффективно для поддержания союза. По сути, оно не дает партнеру броситься в чужие объятия от скуки.

Выбор партнера поддерживал непредсказуемость не на всех уровнях поведения. Например, предсказуемая доброта, как и предсказуемая верность должны были цениться. Для успешного сотрудничества необходимо, чтобы партнеры могли предвидеть намерения и нужды друг друга. Кроме того, поверхностные или опасные формы непредсказуемого поведения едва ли могли казаться привлекательными. Эпилептические припадки по своей форме соответствуют протеизму, однако никто не считает их чем-то креативным. Стратегия бешеной собаки может быть эффективной в запугивании подчиненных (и любовников, которые хотят уйти), но она не добавляет сексуальной привлекательности.

Создавая действительно привлекательные формы новизны, мы пользуемся следующим, характерным только для нашего вида приемом: из выученных символических элементов (таких как слова, ноты, визуальные знаки) мы составляем новые комбинации, в которых рождается новый смысл (примеры таких комбинаций – рассказы, мелодии, танцы, картины). Этот прием позволяет нам во время ухаживаний не просто воздействовать на чужие органы чувств, а закладывать новые идеи непосредственно в чужой разум и напрямую будить в нем эмоции. Это самый эффективный способ повлиять на чужой выбор. Шахерезада не выдавала случайные последовательности бессмысленных слов, пытаясь сыграть на неофилии царя. Она брала уже существующие слова с известным значением и сочетала их по-новому. Так рождались новые персонажи, образы и сюжеты. Чтобы создавать нечто новое на когнитивном уровне, нужно использовать на перцептивном уровне стандартные сигналы.

Креативность – это не конвейер, штампующий случайные идеи. Это производство случайных вариантов с обязательной их селекцией. Ваша способность создавать новизну сможет эффективно развлечь кого-то, только если она сочетается с внушительными знаниями, виртуозной подачей материала и здравыми критическими суждениями. Кроме того, вы должны обладать развитым социальным интеллектом, чтобы понять, как донести новую идею в доступном виде. Каждый писатель знает, что одно дело – иметь мысль в голове, а другое – изложить ее на бумаге так, чтобы она появилась в голове читателя. В своем классическом труде 1950 года “Творческий процесс” (The Creative Process) Брустер Гайзлин отметил: “Даже обладателю самого энергичного и оригинального ума, чтобы преобразовать или расширить чьи-либо знания так, чтобы они представляли какую-то ценность, нужно не только отлично разбираться в данной области, но и остро чувствовать, как передавать информацию, и иметь навыки ясного изложения мыслей”. Креативные демонстрации помимо вдохновения требуют навыка и мотивации.





Креативное решение задач vs креативные демонстрации