Соблазняющий разум. Как выбор сексуального партнера повлиял на эволюцию человеческой природы

Бо́льшая часть исследований креативности фокусируется на творческом решении задач, а не на творческих проявлениях в рамках ухаживаний. Кажется логичным, что естественный отбор должен поддерживать особей, которые креативнее решают задачи выживания. С 1920-х психологи, обсуждая тему креативности, вспоминают эксперименты Вольфганга Кёлера, в которых шимпанзе, чтобы достать висящие слишком высоко бананы, догадывались поставить коробку, встать на нее и сбить бананы палкой. Подобные примеры заставили нас думать, что креативность поддерживается отбором за счет своей пользы для выживания. Укреплению такого мнения способствовало его щедрое финансирование. Исследования креативности оправдывают затраченные средства, только если они ищут пути улучшения человеческих способностей к решению технических задач. Корпорации стремятся нанимать людей с креативным мышлением, чтобы патентовать побольше инноваций, а не помогать своим сотрудникам находить возлюбленных покачественнее. Фокусирование на решении задач усугубила и масса биографических исследований, посвященных креативности великих ученых и изобретателей.

Многие ученые, изучающие творческие способности, считают, что креативность идеи нужно оценивать по двум критериям – новизне и утилитарности. Утилитарность – это пригодность идеи для решения конкретной задачи. Новизна – это нечто случайное; она отражает сложность задачи, показывает, насколько редко эта задача поддавалась решению в прошлом. В плане решения задач человеческая креативность выполняет ту же функцию, что подразделения НИОКР[96] в корпорациях. Амбициозные проекты должны рано или поздно начинать приносить доход: новизна ценна не сама по себе, а лишь как средство поиска неочевидных решений. Особенно много внимания решению задач уделяет когнитивная психология. После работ Герберта Саймона, проведенных в 1950-х и посвященных искусственному интеллекту и решению задач, когнитивная психология практически узурпировала исследования креативности. И теперь креативность иногда рассматривают лишь как способ решения задач “труднее среднего”.

Может, так оно и есть, но разве не тоскливо видеть мир как смесь одних только задач и их решений? Конечно, можно даже сказать, что ухаживания – это задача, а брачные демонстрации – ее решение. Но этот проблемно-ориентированный подход упускает суть не только человеческой креативности, но и брачных демонстраций в целом.

Рассмотрим ту креативность, которая нужна для создания буффонад. В эпоху немого кино великие комики этого жанра, Бастер Китон и Гарольд Ллойд, не занимались решением задач. Напротив, их гениальность заключалась в том, что они брали обыденные действия и превращали их в детальные, тщательно проработанные демонстрации неуклюжести. Залезая на стремянку, они использовали это простое действие как возможность для исследования множества удивительных и нестандартных способов взаимодействия человеческого тела со стремянкой и полом. Комедия смешна тем, что показывает, как много всего может пойти не так и как много вариантов этого “не так”. Она строится на обмане ожиданий, а не на решении задач.

Вероятно, при обсуждении эволюции креативности нам стоит в первую очередь сосредоточиться на юморе и меньше внимания уделять техническим изобретениям. Я думаю, что в эволюции креативности скорее неофилический смех, чем технологический выигрыш, вознаграждал приспособленность. Может показаться, что смех – слишком тонкая ниточка, чтобы на нее можно было повесить такое крупное украшение, как человеческая креативность, но все же смех – важная часть человеческой природы. Он характерен для всех представителей нашего вида, проявляется в форме особого выражения лица и особых голосовых сигналов. Смех возникает самопроизвольно в детстве, и он очень приятен. У него есть все признаки психологической адаптации.

Чувство юмора – важный критерий в выборе партнера. Одно из самых впечатляющих и загадочных открытий в области эволюционной психологии – та ценность, которую люди по всему миру придают хорошему чувству юмора. Действительно, это одна из немногих человеческих черт, важных настолько, что в объявлениях о знакомстве для нее используют специальную аббревиатуру (ЧЮ). Возможно, мы наконец поймем, почему ЧЮ так часто указывают в качестве требования к потенциальному партнеру и используют для саморекламы. В умении смешить проявляется креативность. Юмор играет на нашей ярко выраженной неофилии: он спасает нас от скуки, к которой мы так склонны. Креативность – надежный индикатор интеллекта, энергии, молодости и протеизма. А юмор просто привлекателен, и в этом причина его появления в ходе эволюции.

В своей книге 1964 года “Акт творчества” (The Act of Creation) Артур Кёстлер тщетно пытался вычислить сурвивалистскую пользу креативности, остроумия, чувства юмора и смеха. Вот что он писал:

Какую пользу для выживания несет непроизвольное одновременное сокращение пятнадцати лицевых мышц, сопряженное с испусканием определенных, зачастую не поддающихся контролю шумов? Смех – это рефлекс, но он уникален тем, что лишен явной биологической функции; пожалуй, можно назвать его рефлекторным излишеством. Единственная его польза в том, что он дает временный отдых от гнета утилитарных нужд. Когда смех появился в эволюции, в скучную Вселенную, управляемую законами термодинамики и выживания наиболее приспособленных, видимо, пробрался элемент легкомыслия.



Попытки найти пользу для выживания у сексуально привлекательного биологического “излишества” – самая типичная ошибка теоретических рассуждений XX века на тему человеческой эволюции. Моя книга уже неоднократно прославляла этот “элемент легкомыслия”, который половой отбор привносит в наш мир. Юмор, этот соблазняющий остряк, – одно из самых восхитительных его творений.





Где связи могут возникать и распадаться вмиг?




Наши творческие способности все еще трудно поддаются пониманию на психологическом уровне, хотя уже появилось нескольких разумных гипотез их происхождения. Захваченный творческим потоком, наш ум будто переходит из “твердого” состояния в “жидкое”. Лучше всего этот процесс описал Уильям Джеймс в статье 1880 года для журнала The Atlantic Monthly:

Вместо мыслей о конкретных вещах, терпеливо следующих друг за другом по избитому пути привычных ассоциаций, наш разум совершает самые неожиданные и резкие переходы от одной идеи к другой. В нашем разуме рождаются сложнейшие обобщения и точнейшие разграничения, самые неслыханные комбинации элементов, самые тонкие ассоциации; одним словом, мы будто бы попадаем в кипящий котел идей, где все шипит и бурлит с ошеломительной силой, где связи между чем угодно могут возникать и распадаться в один миг, где нет ничего похожего на однообразный конвейер и где неожиданность кажется единственным законом.



Одним из лучших друзей Уильяма Джеймса был философ Чарльз Сандерс Пирс. Он считал себя глашатаем неопределенности, случайности и хаоса. Пирс терпеть не мог тех, кто в человеческом разуме видел детерминированную систему, неуклонно катящуюся по рельсам наследственности и среды. По его мнению, ум – вместилище чистого хаоса: происходящее в нем тяжело описать и невозможно предсказать. Тем не менее Пирс, как и Джеймс, симпатизировал дарвинизму и разделял идею, что разум – естественный плод эволюции.

Быть может, однажды наука о креативности вернет себе изощренность, которую привнесли в нее в 1880-х гарвардские ученые, не видевшие противоречия между дарвиновской теорией эволюции разума и индетерминистским взглядом на ментальные процессы. Их бы позабавили наши сегодняшние споры о генетическом детерминизме. Джеймс и Пирс понимали, что непредсказуемое поведение осуществляется за счет врожденных способностей нашего мозга – и не случайно, а по “задумке” эволюции. Эта глава была чем-то вроде примечания к теме жизнерадостного индетерминизма Пирса. Мы убедились, что во многих играх эффективны смешанные стратегии, а во многих эволюционных ситуациях – непредсказуемое поведение. Возможно, человеческая креативность – это верхняя точка длинного пути усложнения мозговых механизмов, обеспечивающих все более и более непредсказуемое поведение. Из-за такой склонности нашего мозга к хаотичности психология в качестве предсказательной науки не выдерживает никакой критики, но именно благодаря этой склонности жизнь заслуживает того, чтобы проводить ее вне стен лаборатории.





Эволюция человека как романтическая комедия




Мне кажется, нечто важное о человеческой креативности сообщает тот факт, что романтические комедии намного популярнее документальных фильмов о жизни великих изобретателей. Это связано не только с тем, что герои романтических комедий – это привлекательные люди, которые добиваются успеха у своих избранников, пользуясь их неофилией. Мы любим этот жанр еще и потому, что романтические комедии – часть наших собственных ухаживаний. Мы можем (опосредованно) платить голливудским сценаристам, чтобы те заставляли наших возлюбленных смеяться. Но у наших предков такой возможности не было, да и сейчас ее недостаточно. Если мы нагоним тоску в беседе после фильма, объект наших ухаживаний, скорее всего, сообщит, что вечер был чудесным, и предложит остаться друзьями. Любовь нельзя купить. Но ее можно пробудить – отчасти с помощью юмора, главной арены для демонстрации своей креативности.

Теории человеческой эволюции – это не только научные гипотезы, но и сценарии. Выдвинуть хорошую новую гипотезу может помочь сценарий такого жанра, который раньше никто не использовал. Традиционные эволюционные сценарии – это в основном приключенческие боевики, военные драмы и политические триллеры. Наверное, в вашем воображении уже возник Мэл Гибсон со стальным взглядом, лоснящимися грудными мышцами и набедренной повязкой из звериной шкуры, вместе со своими крепкими соплеменниками сражающийся за независимость от неандертальских угнетателей? Или, может, Сигурни Уивер, которая рубит в темных пещерах плейстоценовых монстров, пытаясь защитить детей, пока ее незадачливые товарищи мужского пола валяются поблизости с выпущенными кишками?

Я за другой жанр – романтическую комедию. Если рассматривать человеческую эволюцию как нарратив, то именно этот жанр меньше всего способен ввести нас в заблуждение. Почему именно романтическая комедия? Все просто: герои боевиков и фильмов о войне или политике занимаются главным образом тем, что умирают один за другим, герои же романтических комедий иногда делают детей. Эволюция – это эпос о жизни многих поколений, жизни, которая продолжается благодаря тому, что некоторые герои влюбляются и заводят детей. Хоть приключенческие боевики и лучше соответствуют аристотелевской идее драматического единства пространства и времени, но нам, возможно, стоит уделить больше внимания дарвиновской идее о непрерывной цепи предшественников, давших начало человеческому роду. Эволюцию человека можно представить как версию “Воспитания крошки” длиной в миллион лет, в которой наши предки, подобно Кэтрин Хепберн и Кэри Гранту, попадают в нелепые ситуации, остроумно шутят, переживают забавные приключения с дикими животными – и влюбляются друг в друга. Может, эволюция и бессердечна, но не лишена чувства юмора.





Лики любви




Взгляд на человеческую эволюцию как на романтическую комедию может дать ключ к пониманию не только нашего умения создавать остроумные новшества, но и способности заново раскрываться в каждом любовном союзе. С разными возлюбленными люди ведут себя по-разному. Мы склонны проявлять те же интересы и предпочтения, что и наш объект вожделения. Влюбились в альпиниста – и вот вас потянуло к одиноким вершинам Альп. Стали встречаться с джазовым музыкантом – и вы уже готовы продать свои пластинки с хеви-металом, пристрастие к которому теперь кажется ребячеством. Или, скажем, любимая женщина, прекрасная во всех отношениях, вдруг признается вам, что верит в целительную силу кристаллов – и ваше презрительно-насмешливое отношение к подобной ерунде сменяется неожиданной восприимчивостью, пробуждающей дремавшую все эти годы, нерастраченную силу веры. Стараясь понравиться кому-то, мы играем роли, которые, по нашему мнению, должны казаться привлекательными.

Шимпанзе в некоторой степени способны к тактическому обману: они умеют делать вид, что заняты не тем, чем на самом деле. Но они не могут притвориться кем-то другим. Ухаживания должны были быть эволюционной сценой, на которой мы учились играть драматические роли. С каждым новым любовником мы меняем свои имидж и личность. Эти перемены обычно не такие разительные, как обретения Дэвидом Боуи или Мадонной новых ликов сексуальности, которыми сопровождается выпуск очередного альбома, но они не в пример глубже. Зачастую нам трудно соотнести нынешних себя с теми, какими мы были в прежних отношениях. Пережитые в них события, которые тогда казались такими яркими, запираются в одном из отсеков лабиринта памяти и оживают, только когда мы возвращаемся к своим бывшим. С каждой новой влюбленностью наш разум претерпевает сексуальную революцию, подстраиваясь под нового партнера – подобно тому, как рекламные компании разрабатывают новые проекты, стремясь завоевать новые рыночные ниши.

Такое лицедейство доступно не только горстке невротичных профессионалов, а любому человеку по праву рождения, и запускается оно непроизвольно всякий раз, когда мы влюбляемся. Во время ухаживаний весь древний мир становился сценой, а протолюди – актерами. Возможно, мы развили способность к креативному исполнению ролей благодаря тому, что наши предки выбирали партнеров, умевших в ухаживаниях представать в разных сексуально привлекательных образах. И теперь любовные метаморфозы затрагивают не только наши сознание и идентичность, они происходят на всех видимых уровнях: меняются наши украшения, одежда, осанка, любимые позы и жесты, произношение, выражение лица, мнения и идеалы.





Креативные идеи vs достоверные знания





Если в человеческой эволюции действительно шел половой отбор в пользу креативности, это вызывает некоторое беспокойство по поводу надежности наших знаний. Согласно традиционным взглядам, животные с сильными когнитивными искажениями должны отсеиваться естественным отбором. Эволюция должна создавать виды, мозг которых отображает внешний мир все точнее, позволяя поведению становиться все адаптивнее. Эта логика лежит в основе дисциплины под названием “эволюционная эпистемология”, которая изучает, как эволюционные процессы формируют достоверное знание. Эволюционные эпистемологи, среди которых Карл Поппер, Дональд Кэмпбелл и Джон Зиман, считают, что эволюция склонна наделять животные умы довольно точными моделями мира. Это заключение, кажется, снимает традиционные для философии сомнения по поводу надежности человеческого восприятия и убеждений.

Я думаю, что для большинства знаний, воплощенных в большинстве наших психологических адаптаций, это заключение верно. Естественный отбор наделил нас интуитивным пониманием физики – концептов массы, инерции, движения, – достаточно глубоким, чтобы мы могли взаимодействовать с материальным миром. Интуитивное знание биологии позволяет нам понимать животных и растения в достаточной мере, чтобы выживать, а благодаря интуитивному знанию психологии мы можем понимать людей. С 1980-х психологи тщательно исследуют интуитивные формы знания у детей и взрослых. В сотнях адаптаций, лежащих в основе наших способностей ощущать, воспринимать, категоризировать, формировать умозаключения и поведение, воплощены тысячи важных истин о мире.

Но в достоверности убеждений, которые мы выражаем вербально, нам следует усомниться, поскольку на их эволюцию мог влиять половой отбор. Наши системы восприятия под действием естественного отбора могли стать точными, но вот о точности более сложных систем вроде системы убеждений механизм выбора партнера и не должен был заботиться. Какие же системы взглядов мог поддерживать половой отбор? Интересные, радикальные, волнующие, эффектные, приятные, успокаивающие, последовательные, эстетически гармоничные, остроумно-комические или даже возвышенно-трагические. Возможно, под контролем полового отбора наш разум стал привлекательным, занятным, но слишком склонным ошибаться. До тех пор пока наша идеология не препятствует работе более прагматичных приспособлений, ее эпистемологическая несостоятельность не имеет значения для эволюции.

Представьте себе компанию юных гоминид, сидящих рядышком у костра и наслаждающихся новообретенной способностью изъясняться с помощью языка. Двое из них, мужского пола, завязывают дискуссию о природе мира и высказывают свои взгляды.

Гоминид по имени Карл произносит: “Мы – смертные, склонные ошибаться приматы. Мы выживаем в этой изменчивой саванне только благодаря тому, что сбиваемся в стаи, в эти раздираемые распрями стаи. Вся география наших путешествий укладывается в крошечный, случайно выбранный уголок огромного континента на невообразимо громадной сфере, вращающейся в вакууме. Эта сфера совершила миллиарды и миллиарды оборотов вокруг пылающего газового шара, который в конечном счете взорвется, испепелив наши пустые окаменелые черепа. Я вывел несколько непогрешимых линий доказательства этой гипотезы…”

Тут его прерывает гоминид по имени Кандид: “Нет, я верю, что мы – бессмертные души, которых наш великий бог Вуг наделил этими прекрасными телами, потому что мы его любимые создания. Вуг подарил нам этот благословенный плодородный рай, трудностей в котором ровно столько, чтобы не заскучать. На обратной стороне луны волшебные соловьи возносят нам хвалу своими песнями – кому-то больше, кому-то меньше. Над лазурным куполом неба улыбается солнце, согревая наши сердца. Когда мы состаримся и вдоволь насладимся лепетом наших внуков, Вуг освободит нас от тел и вознесет туда, где мы воссоединимся с друзьями и будем бесконечно танцевать и есть жареных газелей. Я знаю это, поскольку Вуг избрал меня для передачи этой исключительной мудрости – вчера, в ночном видении”.

Как вы думаете, какое мировоззрение окажется более привлекательным для потенциальных партнеров? Получат ли гены Карла – гены стремления к истине, даже если она отвратительна, – преимущество перед генами Кандида, позволяющими сочинять изумительные байки? Свидетельства из человеческой истории говорят о том, что наши предки были скорее Кандидами, чем Карлами. Большинство современных людей – настоящие Кандиды. Чтобы стать объективными, как Карл, многим нужно годами смотреть научную документалистику BBC и PBS.

Убегающий в сторону развлекательных идеологий половой отбор не породил бы систем взглядов, точно отражающих реальность, – ну разве что случайно. Если идеологические демонстрации работали как индикаторы приспособленности, единственной правдой, которую они несли, была правда о приспособленности. Им нужно быть точным изображением мира ровно настолько, насколько глазам на хвосте павлина нужно быть точным изображением настоящих глаз. “Капитал” демонстрирует интеллект Карла Маркса, его воображение и энергию, но надежность этого труда как индикатора приспособленности не гарантирует истинности диалектического материализма. Религиозные видения Бригама Янга[97] оказались достаточно величественными, чтобы привлечь 27 жен (при вступлении в брак их средний возраст составлял 24,5 года, причем № 12–21 пошли к алтарю, когда жениху было примерно 45), но это не гарантирует справедливости его убеждения в том, что умерших предков можно постфактум обратить в веру мормонов.

При обсуждении эволюции языка мы убедились, что демонстрации концептуально точных представлений о мире редко поддерживаются половым отбором. В жизни миллионов видов на протяжении всей истории Земли было только два случая полового отбора на точность отображения мира: человеческий язык и репрезентативное искусство. Но даже если язык ссылается на реальные объекты и события, это не означает, что убеждения, выражаемые с его помощью, реалистичны.

Половой отбор обычно ведет себя как издатель бульварной газеты, который свихнулся от жадности и убирает со страниц все новости, оставляя одну рекламу. Но когда дело доходит до человеческой эволюции, этот издатель вдруг обнаруживает новую рыночную нишу, куда можно было бы пристроить и новости: горстку читателей с крупным мозгом. Он распоряжается, чтобы журналисты под завязку набивали газету новостями, но не заботится о создании отдела проверки фактов. В результате мы имеем человеческое мировоззрение – бульварную мешанину из религиозных убеждений, политического идеализма, городских и племенных мифов, принятия желаемого за действительное, псевдонаучных установок и забавных случаев из жизни.

Ричард Докинз предположил, что такого рода идеологические феномены обусловлены мемами – вирусоподобными идеями, которые возникают на культурном уровне и распространяются, захватывая наше внимание, внедряясь в память, побуждая нас заражать ими других. Концепция мема позволяет взглянуть на человеческую культуру под новым углом, однако вызывает ряд вопросов. Почему люди с особым рвением транслируют эти идеи в ранней зрелости, причем главным образом во время ухаживаний? Почему люди соревнуются в создании новых мемов и в случае успеха становятся знаменитыми? Почему бо́льшую часть мемов произвели мужчины? Почему естественный отбор оставил нас такими восприимчивыми к идеологической бессмыслице? Возможно, мы сможем ответить на эти вопросы, если начнем рассматривать идеологические демонстрации как часть ухаживаний. Может, мемы и используют нас, но все-таки в основном их используем мы – для повышения своего сексуального или социального статуса.

Теория о том, что мировоззрение подвержено действию полового отбора – серьезный вызов эволюционной эпистемологии. Естественный отбор снабжает животных интуитивными представлениями о мире, но, по-видимому, не способен создавать коммуникативные системы, чтобы они могли этими представлениями делиться. Половой отбор порождает сложные, богатые коммуникативные системы, такие как язык, но в случае вербально выраженных представлений он жертвует достоверностью в пользу развлекательности. Для индивидуального познания важна достоверность, а вот социальному общению она вредит; приходится выбирать – быть молчаливыми реалистами или же болтливыми выдумщиками, совмещать не получится. Этот взгляд сильно отличается от позиции эволюционной эпистемологии, согласно которой познание направлено на поиск истины, а назначение языка – ее передавать, при этом оба инструмента эволюционировали, чтобы дать нам двойную защиту от лжи.

Наша идеология – лишь тонкий слой марципана на фруктовом пироге разума. Большая часть ментальных механизмов, заботливо управляющих нашим поведением, работает очень точно. Это наши смиренные слуги, которые трудятся, не разгибаясь, безразличные к странным сигналам и вычурным метафорам, которые пролетают где-то высоко, когда одно сознание передает их другому во время ментального шоу фейерверков – ухаживаний. Половой отбор не исказил наше восприятие глубины, распознавание голоса, чувство равновесия, способность метко кидать камни. Но, по всей видимости, он сделал очень ненадежными наши сознательные убеждения. Это тот уровень эпистемологии, к которому обращаются, оспаривая чьи-либо претензии на “знание” в таких областях, как религия, политика, медицина, психотерапия, социальная политика, гуманитарные дисциплины и философия науки. Именно в этих областях половой отбор подрывает логику эволюционной эпистемологии, превращая наши когнитивные способности в декоративные элементы, рекламирующие приспособленность и не несущие никакой иной истины.





Креативная наука




Если разум формировался под действием полового отбора как инструмент развлечения, от которого не требуется эпистемологическая точность, можем ли мы надеяться на обретение истинных знаний о мире? История говорит, что до появления науки как социального института надеяться на это мы не могли. В донаучные времена не было заметного кумулятивного прогресса в формировании верных представлений о мире. Но с появлением науки все изменилось.

С точки зрения полового отбора наука – это совокупность социальных институтов, которые обуздывают человеческий инстинкт демонстрации своих взглядов, развившийся в ходе полового отбора, и заставляют его работать в определенных направлениях по строгим правилам. В соответствии с этими правилами высоким социальным статусом награждают за хорошие теории и ценные данные, а не за физическую привлекательность, здоровье, доброту и другие индикаторы приспособленности. Ученые отрицают стандартные формы идеологических демонстраций: диванную философию, увлекательные выдумки, успокаивающие идеи, анекдоты. (И, разумеется, это выливается в презрение к научно-популярным книгам, которые стремятся представить серьезные идеи в увлекательной форме.) Наука разделяет сферы интеллектуальных демонстраций (конференции, аудитории, журналы) и прочих форм брачных демонстраций (живопись, музыка, драматургия, комедия, спорт, благотворительность). Научный стиль письма стандартизирован так, чтобы направлять креативность на производство новых идей и доказательств вместо остроумных фразочек и красочных метафор. От ученых требуют демонстрировать свой интеллект перед молодыми одинокими людьми (читая лекции студентам, руководя диссертационной работой, проводя коллоквиумы), но настоятельно не рекомендуют им пользоваться заработанными таким образом сексуальными привилегиями. Так ученые и проводят свои дни, до пенсии занимаясь псевдоухаживаниями.

Подобные научные традиции – гениальный способ перенаправить человеческую сексуальную энергию на кумулятивный прогресс в формировании истинных представлений о мире, абстрактных и доступных для передачи. Удивительно, что наука достигла такой высокой степени развития: во-первых, мы единственные из всех животных используем научные знания в качестве брачных сигналов; во-вторых, у нас и без науки отлично получается, подобно Шахерезаде, развлекать друг друга вымышленными историями. Науку не назовешь асексуальной или бесстрастной. Но это и не результат простой сублимации полового влечения. Вернее будет определить науку как одну из самых изощренных форм человеческих ухаживаний, которые, в свою очередь, стали самой сложной и самой сознательной разновидностью брачного поведения из когда-либо появлявшихся на нашей планете.





Эпилог




В этой книге мы обсудили лишь некоторые необыкновенные способности человеческого разума и лишь немногие возможные варианты их объяснения с помощью теории полового отбора. Я не претендую на то, чтобы дать исчерпывающее объяснение человеческой эволюции, человеческого разума и механизма выбора партнера у людей. Моя теория предлагает довольно ограниченный обзор, тем более в том виде, в каком я ее изложил здесь. Например, музыка, как и изобразительное искусство, вполне может быть эволюционным продуктом выбора партнеров, однако анализ музыки потребовал бы, с одной стороны, повторения слишком многих рассуждений и аналогий из главы про изобразительное искусство, а с другой – введения слишком многих новых идей. Это трудная, но очень интересная с научной точки зрения и эмоционально насыщенная тема, и я надеюсь однажды к ней обратиться. Не менее интересно и то, как половой отбор связан с человеческим интеллектом, обучением и траекторией развития культуры. Лишь вскользь я упомянул центральные темы когнитивной науки, такие как восприятие, способность к категоризации, внимание, мышление, а также управление движениями тела. Возможно, в формировании этих признаков тоже принимал участие выбор партнера. А может, и нет. Кроме того, моя теория выбора партнера перескочила через коварные философские зыбучие пески под названием “сознание”. Я неоднократно подчеркивал, что моя теория призвана объяснить лишь некоторые из исключительно человеческих аспектов нашего разума, но не огромное число психологических приспособлений, которые мы разделяем с другими животными, включая зрение и все тонкости социального интеллекта приматов или пространственную память млекопитающих. Наконец, теория выбора партнера описательна, но не директивна. Это частичная теория происхождения человека и частичное описание человеческой природы, а не теория человеческих возможностей или описание их пределов. Обозначение границ допустимого поведения и вовсе дело законов, обычаев и этикета, а не эволюционной психологии.

Несмотря на эти ограничения, теория выбора партнера амбициозно предлагает новые теоретические основы для понимания человеческой культуры. Я согласен с главной мыслью книги “Непротиворечивость” (Consilience) Эдварда Уилсона: нужно стремиться к объединению всех областей человеческого знания в цельную непротиворечивую картину, в фундаменте которой лежит биологический взгляд на природу человека. Социальные и гуманитарные науки, я думаю, только выиграют, если вместо марксизма, психоанализа и французской философии их концептуальным базисом станет эволюционная психология. Но эволюционная психология не заменит историю искусств и лингвистику, равно как и физика не заменит органическую химию и палеонтологию. Все эти науки описывают явления на разных уровнях, требующих применения разных моделей, понятий и методов исследования. Доказывать, что выбор партнера сильно повлиял на человеческую природу, не то же самое, что призывать экономистов сосредоточиться на половом поведении людей вместо рынка, цен и экономических стратегий. Однако можно предположить, что, уделяя больше внимания неосознанным стратегиям полового поведения, экономисты смогут глубже понимать схемы зарабатывания денег и их траты.

Знание истоков морали, искусства и языка едва ли помешает нам ценить моральное лидерство, эстетическую красоту и остроумную беседу. Напротив – если мы приобрели эти качества за счет механизма выбора партнера, значит, наше уважение к ним определяется глубоко вживленными в нас брачными предпочтениями и никакое научное препарирование этих феноменов не сможет убить ощущение чуда. В любом случае, я верю, что предаваться мирским удовольствиям лучше, понимая их истинную природу, чем пребывая в романтическом обскурантизме[98].

То, как конкретный человек понимает человеческую сексуальность и поведение, в некоторой мере зависит от его пола. На протяжении всей этой книги я старался говорить в первую очередь как ученый, во вторую – как человек и лишь в третью – как мужчина. И все же на некоторые мои идеи, вероятно, слишком сильно повлияли собственные пол, опыт и интуиция. Проблема в том, что я не знаю, какие из моих идей необъективны – иначе я бы их уже скорректировал. Быть может, читатели будут так любезны, что помогут их выявить. Если бы книгу об эволюции разума путем полового отбора писала женщина, она бы, вероятно, расставила другие акценты и высказала другие догадки. На самом деле, я надеюсь, что женщины будут писать такие книги, и тогда, отталкиваясь от разных точек зрения, мы сможем “триангулировать” правду о человеческой эволюции. Быстрый прогресс в области эволюционной психологии был связан отчасти с тем, что соотношение полов среди исследователей было примерно равным, и мужчины и женщины опирались на свой опыт при разработке новых гипотез и экспериментов. Личный опыт не слишком полезен при проверке научных теорий, но он может оказаться незаменимым при их формулировании и уточнении. Я надеюсь, что каждый пол и в дальнейшем будет исправлять когнитивные искажения и упущения другого на научной арене, не предъявляя претензий на эксклюзивное и исчерпывающее знание нашего двуполого вида.

Научные теории никогда не диктуют, какими должны быть человеческие ценности, но зачастую позволяют увидеть этические вопросы в новом свете. С точки зрения полового отбора моральная философия и политическая теория направляли почти все свои усилия на то, чтобы соперничество мужчин за женщин проявлялось не в форме физического насилия, а в форме мирного накопления богатства и статуса. Права на жизнь, свободу и собственность – культурные изобретения, одна из функций которых – удерживать мужчин от убийства и обворовывания конкурентов в борьбе за внимание противоположного пола. Феминистские ученые-юристы справедливо указывали на это мужское смещение в моральной и политической теории. И оно даже усугубилось из-за попыток в дискуссиях на этические темы отталкиваться от права на выживание, а не на размножение. Поскольку бо́льшая часть убийств и войн – дело рук взрослых мужчин, которые и убивают в основном друг друга, сурвивалистский подход маргинализирует женщин и детей.

Половой отбор предлагает другой взгляд, в рамках которого право людей на выбор партнера и ухаживания будет цениться намного выше. Чтобы изнасилование казалось серьезным преступлением с точки зрения права на выживание, оно должно квалифицироваться как насильственное, а не половое преступление, и это прочтение вызывает много вопросов в случае изнасилования на свидании. Зато точка зрения полового отбора естественным образом подводит к убеждению, что даже изнасилование без применения силы – серьезное преступление, поскольку нарушает право человека на самостоятельный выбор партнера. Парадигма полового отбора вносит ясность в этические аргументы против сексуальных домогательств, преследований, инцеста, педофилии и женского обрезания. Но кроме того, эта точка зрения ставит под вопрос приоритет “необходимой” медицинской помощи (дорогостоящего лечения, призванного продлить на пару лет жизнь очень старых людей) перед “косметической” помощью (недорогими процедурами, позволяющими резко улучшить сексуальные перспективы молодых людей). А еще эта точка зрения может заставить усомниться в оправданности образовательной политики, настаивающей на приоритете “фундаментальных академических знаний” (навыков, которые повышают производительность труда для пущего процветания владельцев корпораций и сборщиков налогов) перед “внеклассными занятиями”, которые охватывают спорт, театр, танцы, музыку, художественное мастерство – все то, что повышает сексуальную привлекательность.

В этой книге я делаю акцент на том, что рекламировать свою приспособленность, пытаясь привлечь партнера, можно множеством разных способов. У каждого вида животных в ходе эволюции вырабатывается собственный набор индикаторов приспособленности. Точно так же и в каждой человеческой культуре формируется свой набор приобретенных индикаторов приспособленности – особых способов завоевания и демонстрации социального статуса. Люди находятся в уникальном положении, поскольку могут решать, использование каких индикаторов следует поощрять в обществе. Эволюционная психология не должна придерживаться идеи, будто мужские демонстрации финансового благополучия и женские демонстрации физической красоты – единственные индикаторы приспособленности, доступные нашему виду. В этой книге я старался доказать, что оба пола в ходе эволюции научились демонстрировать творческий интеллект и другие аспекты приспособленности многочисленными способами: рассказывая истории, сочиняя стихи, рисуя картины и играя на музыкальных инструментах, занимаясь спортом, придумывая остроумные шутки, проявляя доброту, выступая в роли лидера, рассуждая на философские темы, и так далее. Марксисты, феминисты, художники и святые давно знают, что человеческий интеллект, креативность, доброту и лидерские способности можно показать многими другими способами помимо продвижения вверх по экономической иерархии ради накопления материальных излишеств. И я с ними согласен. Поэтому в центре внимания этой книги уютно расположились традиционные для хиппи и гоминид модели демонстраций: телесные украшения, ритмичные танцы, фривольный юмор, протеическая креативность, щедрость, идейный энтузиазм, хороший секс, запоминающиеся истории и общность сознания. Я надеюсь, что моя теория выбора партнера убедит вас, что люди могут оценивать очарование вашего разума напрямую, в обычной беседе, не зная ничего о том, как вы работаете, занимаетесь шопингом, храните и тратите деньги.

Современный уровень жизни довольно высок благодаря тому, что на наше благо работают миллионы актов ухаживаний, исполняемых не нами и не предназначенных лично для нас. Боковая подушка безопасности, которую сконструировал инженер из Стокгольма с целью повысить свой статус в дизайнерском отделе “Вольво”, может спасти чью-то жизнь. Или кто-то испытает душевный подъем, читая один из романов давно умершего Бальзака, которыми он пытался впечатлить своих аристократических русских любовниц. В отношении сигнализации современная жизнь отличается от плейстоценовой тем, что благодаря социальным институтам и технологиям мы можем получать пользу от чужих ухаживаний, удаленных от нас во времени и пространстве.

Это наша ответственность – создать социальные институты, которые позволяли бы использовать с максимальной выгодой индивидуальные инстинкты конкуренции за партнеров. Выражаясь терминами теории игр, пусть мы и не можем запретить индивидам играть роль эгоистичных соперников в игре размножения, но мы в какой-то мере вольны выбирать, в какую из репродуктивных игр будет играть наше общество. Не в наших силах удержать людей от применения равновесных стратегий, зато можно признать, что существует множество возможных равновесий, а споры на тему социальных ценностей – это процесс выбора равновесия. Одно общество, например, может организовать соперничество за партнеров так, что люди в нем будут превращаться в отчужденных трудоголиков и соревноваться друг с другом в приобретении консьюмеристских индикаторов платежеспособности. А члены другого общества будут соревноваться в результативности своих усилий по спасению бедных деревень от экономической стагнации и охране естественных мест обитания животных. На мой взгляд, показная благотворительность по меньшей мере столь же естественна, как показное потребление, и мы вольны выбирать, к чему в нашем обществе будут относиться с бо́льшим уважением. Иными словами, поиск лучших путей управления сексуальной конкуренцией должен стать ядром социальной политики.

Основные политические доктрины современности сформировались до того, как появилась теория эволюционных игр, поэтому они не учитывают процесс выбора равновесий. Социализм притворяется, что люди вообще не участвуют в эгоистической борьбе за половых партнеров, и, таким образом, просто игнорирует существование равновесий. Консерватизм притворяется, что общество может поддерживать лишь одно равновесие – ностальгическую версию статус-кво. Либертарианство не учитывает возможности выбора равновесий на уровне рационального социального дискурса и предполагает, что децентрализованная динамика рынка магическим образом приведет к равновесию, в котором общее социальное благополучие достигнет максимума. В свете современной эволюционной психологии, далекой от того, чтобы служить научной опорой для политических доктрин, самые стандартные взгляды предстают крайне упрощенными и убогими.

Примерно то же и со стандартными взглядами на биоэтику. Возможности генетического скрининга и генетической инженерии ставят нас перед новыми этическими проблемами. Некоторые биоэтики считают, что люди не имеют права “играть в бога”, несправедливо наделяя своих детей генетическими преимуществами перед другими. Они беспокоятся, что новые репродуктивные технологии могут привести к появлению моды на определенные физические или умственные черты, а значит, запуску убегающего отбора. Кое-кто даже опасается, что выраженные различия во вкусах приведут к разделению нашего вида на несколько подвидов с разным строением тела, умом и образом жизни. Но теория полового отбора говорит о том, что эти предостережения опоздали примерно на 500 миллионов лет. Животные играют в бога с тех пор, как у них развился механизм выбора партнера. Одна из главных функций этого механизма – поиск партнеров с хорошими генами. Самка любого вида насекомых, пернатых или млекопитающих, выбирая самца на основе индикаторов приспособленности, проводит своеобразный генетический скрининг. Иногда на женский выбор влияют сильные сенсорные впечатления или новизна, и новая мода “убегает”: запускается убегающий отбор в пользу впечатливших телесных украшений или брачных ритуалов. Дивергенция брачных предпочтений приводила к расхождению видов на протяжении миллионов лет, благодаря чему и возникла бо́льшая часть биоразнообразия на нашей планете. Мы могли бы запретить генетический скрининг наследуемых признаков, но я предполагаю, что будет несколько затруднительно держать в тюрьмах всех животных мира, размножающихся половым путем и практикующих выбор партнера: для одних только самок горбатых китов понадобятся недопустимо дорогие, тщательно охраняемые аквариумы. Наши споры на тему репродуктивных технологий станут намного конструктивнее, если мы признаем, что механизмы выбора партнера появились в глубокой древности и специально для того, чтобы чьи-то дети несправедливо получали генетические преимущества перед другими.