Соотношение сил

Илья расписался, положил список в папку исходящих, откинулся на спинку стула.

«Если бы нарком Берия хоть немного заинтересовался урановой темой, вряд ли физик Хоутерманс попал в список. Конечно, немцы бомбу делают. Начав войну, не попытаться создать сверх-оружие? Это совсем уж не по-немецки. Тем более расщепление ядра открыли в Германии. Вот вернется профессор домой и присоединится к своим коллегам с огромным энтузиазмом. Представляю, как он теперь нас ненавидит. В рейхе его не посадят. Ради бомбы простят не только коммунистическое прошлое, но даже четвертушку еврейской крови. За него хлопотали мировые светила, стало быть, он чего-то стоит как ученый. Ладно, допустим, я ошибаюсь, Берия о бомбе уже знает, урановая тема его зацепила, Хоутерманса завербовали. Перед отправкой в рейх из каждого наверняка выбивают подписку о сотрудничестве, но этими бумажками можно стены оклеивать. Те, кого гестапо оставит на свободе, ни за что не станут работать на нас после того, что с ними тут делали. А те, кто попадет из советских лагерей в немецкие…»

Форточка хлопнула и опять открылась, стал слышен унылый вой ветра сквозь оконные щели. Илья продолжал спорить с самим собой, обдумывал, взвешивал разные варианты и понимал, что все бессмысленно. Даже если бы случилось чудо, Хоутерманс согласился бы сотрудничать за очень большие деньги, все равно агентуры НКВД в Германии нет, восстанавливать ее сейчас Хозяин не позволит. Берия без санкции Хозяина заниматься бомбой не станет, а санкцию он не получит, любой намек на то, что пора восстановить агентурную сеть в Германии, вызывает у Сталина бешенство.

Спецреферент имел право обратиться к кому угодно из руководства НКВД, но в строго определенных рамках. Что-то уточнить, потребовать дополнительные справки только по тем вопросам, которые интересуют Хозяина.

Когда-то Илья мог поговорить со Слуцким. Он продержался на должности начальника ИНО целых три года, с тридцать пятого по тридцать восьмой, с ним сложились вполне человеческие отношения. Да, напряженные, ненадежные, но все-таки. Слуцкого отравили по приказу Ежова. Сменивший его Пассов не проработал и месяца. Расстреляли по приказу Берия. Следующим стал Деканозов, его Берия привез с собой из Грузии. Он возглавлял ИНО только пять месяцев, пока Берия не пропихнул его на должность замнаркома иностранных дел, чтобы иметь своего человека в окружении Молотова. Сейчас – Фитин Павел Михайлович, бывший заместитель главного редактора издательства «Сельхозгиз».

Илья усмехнулся. «Допустим, встречусь я с Фитиным, заведу разговор о бомбе. Он вроде бы человек толковый, но ведь сразу доложит Берия, просто обязан будет доложить. Нет, тогда лучше уж идти к Лаврентию Палычу. Но этого делать нельзя, прямой контакт с Берия за спиной Хозяина – верный способ получить пулю в затылок».



* * *



Очередь двигалась медленно. Прошло десять минут. Карл Рихардович заставлял себя не нервничать, не оборачиваться на входную дверь. Прислушиваясь к разговорам, он узнал, что сегодня «выбросили» лезвия «Турист», дают не больше двух упаковок в руки, а после обеда могут «выбросить» пудру «Красный мак».

Перед глазами торчал рекламный щиток. Пухлый желтоволосый ребенок неопределенного пола, в красных трусиках, изогнувшись, мучительно скалясь, держал на плече зубную щетку размером с весло. «Наркомпищепром СССР. Главпарфюмер. Каждый школьник знает четко эту фразу назубок: утром встал – зубная щетка, а за нею порошок».

Четыре дурацкие строчки привязались, закрутились в голове. В аптеке было жарко. Карл Рихардович расстегнул пальто, снял шапку, решился опять взглянуть на часы. Двадцать минут одиннадцатого.

«Может, я что-то напутал? Падре не удалось выбраться? Или почувствовал слежку? Утром встал – зубная щетка… О господи, нельзя так нервничать. Уже бывало, что встречи срывались. Падре семьдесят три года, он мог простудиться, приболеть, мало ли? Я спокойно дождусь своей очереди, куплю пару упаковок лезвий “Турист” и зубной порошок. Каждый школьник знает четко… Вечером позвоню из телефонной будки ему в посольство, попробуем договориться о новой встрече».

Доктор вздрогнул, услышав за спиной немецкую речь.

– Покажите этот рецепт аптекарю, написано по-латыни, они разберут.

Пожилая дама в очках, в сером вязаном платке поверх меховой шапки, говорила по-немецки без ошибок, с мягким акцентом. Ее собеседником был падре. Он стоял в десяти шагах и держал в руке бумажку. Встретившись глазами с доктором, едва заметно улыбнулся и кивнул на беломраморный бюст Ленина, торчавший в глубине зала.

Шпиономания пошла на спад, услышав иностранную речь, люди уже не шарахались, только испуганно косились и демонстративно отворачивались.

– Я не понимаю, что мне делать, в какой отдел пройти, – бормотал падре по-немецки, обращаясь к даме и поглядывая на Карла Рихардовича.

– Вон там, справа, отдел готовых форм, видите, где статуя с весами.

Падре растерянно переводил взгляд с доброй дамы на статую.

– Тут столько народу, к прилавку не пробиться.

Дама повернулась к стоявшему за ней толстячку в каракулевой шапке-пирожке:

– Товарищ, я отойду на минуту.

Товарищ молча отвел глаза и слегка попятился назад. Дама пожала плечами и сказала по-немецки:

– Хотела вас проводить, но, боюсь, меня потом не пустят в очередь, а мне обязательно нужно купить лезвия для мужа.

– Благодарю вас, фрау, вы очень любезны, попробую сам, – сказал падре, сунул рецепт в карман пальто и растворился в толпе.

Карл Рихардович дождался своей очереди, купил лезвия, коробку порошка и двинулся сквозь толпу, к бюсту Ленина, с бумажным кульком в высоко поднятой руке.

Пространство возле бюста оставалось свободным, падре пока не появился. Доктор стал открывать портфель, чтобы уложить кулек. Возиться со скользкими замочками на весу, зажав кулек под мышкой, было страшно неудобно, а поставить портфель на ленинский постамент он не решился. Коробка порошка выпала и покатилась по грязному мраморному полу. Доктор не стал ее догонять, убрал в портфель упаковки лезвий, огляделся. Среди серых платков и ушанок мелькнул черный берет. И тут же возле бюста возник молодой человек в овчинной бекеше и цигейковой шапке. Наряд был полуштатский, а физиономия совершенно казенная. Карл Рихардович испугался, не забрел ли сюда какой-нибудь курсант или преподаватель ШОН. Во время занятий по наружному наблюдению они шныряли по всему центру. Автобус ждал их на Малой Лубянке, возле огромного серого здания общежития НКВД, в двух шагах от Никольской. Доктор не каждого знал в лицо, а его могли узнать запросто.

«Ну и что? Даже если так, он просто поздоровается, а падре ни в коем случае не подойдет при нем. – Во рту пересохло, обожгла совсем уж неприятная мысль: – Люба шла за Владленом, “бекеша” мог идти за Любой, а после нашей встречи пойти за мной, кажется, они иногда так поступают во время занятий. Переключение на контакт объекта или на объект контакта, черт их знает… Да, но в таком случае он ни за что не подошел бы, вел бы меня дальше и, конечно, засек бы падре… Стоп, хватит сходить с ума!»

– Товарищ, вы уронили. – Молодой человек протянул грязную коробку зубного порошка «Гигиена».

– Спасибо, товарищ, – пробормотал доктор и, поймав за овчинным плечом испуганный взгляд падре, стрельнул глазами в сторону выхода.

К этой минуте сердце уже колотилось с такой силой, что впору покупать сердечные капли. Падре исчез, молодой человек тоже. Доктор держал двумя пальцами круглую картонную коробку и не знал, куда ее деть. Она была слишком грязная, чтобы класть в портфель, но и выбросить в урну нельзя, для советского человека поступок немыслимый. Пришлось завернуть в кулек, на это ушло еще несколько минут.

Когда он очутился на улице, падре нигде не было. Доктор почувствовал, что нижняя фуфайка промокла насквозь. Он в панике огляделся. Невысокая прямая фигура в черном берете и в черном пальто с котиковым воротником, опираясь на трость, медленно брела в сторону Красной площади.

«Куда его несет? За версту видно, что иностранец, нельзя нам соваться на Красную площадь, – думал доктор, – но и в другую сторону нельзя, там Лубянка».

Падре остановился, оглянулся, поправил свой белый шарф и помахал рукой в черной кожаной перчатке. Поравнявшись с ним, Карл Рихардович быстро прошептал:

– Идите за мной.

Впереди была арка, ведущая в Третьяковский проезд. Доктор нырнул туда, замедлил шаг. Падре догнал его и спокойно произнес:


– Простите, что заставил вас ждать, утром в посольской часовне служил мессу, потом исповедь продлилась дольше, чем я думал.

– Ничего, главное, встретились, – пробормотал доктор.

Из маленького Третьяковского проезда они вышли на большой и широкий Театральный. Падре сразу повернул направо, к Кремлю.

– Нам надо перейти на другую сторону, – сказал доктор, – там Петровка, тихие переулки.

– Да, конечно, только я хотел взглянуть на собор Василия Блаженного, – невозмутимо сообщил падре.

– Зачем? Почему именно сейчас?

– Быть в двух шагах и не попрощаться – невозможно. – Падре вздохнул и тихо добавил что-то по-итальянски.

Доктор сумел разобрать только одно: «варвары».

– Послушайте, вы можете сделать это потом, без меня, на Красной площади нам вместе появляться слишком рискованно.

– Не волнуйтесь, я понимаю.

Несколько минут шли молча, доктор впереди, падре отставал метров на десять. Наконец свернули с Петровки в переулок, пошли рядом. Доктор спросил:

– Это ваш последний визит в Москву?

– Нет. Почему вы так решили?

– Попрощаться с Василием Блаженным…

– Его скоро взорвут, – глухо объяснил падре.

– Откуда вы знаете?

– План реконструкции Москвы опубликован, вышел отдельной брошюрой, я попросил в посольстве, мне перевели. Я ведь по первому образованию архитектор. Москва меня особенно интересует. Аристотель Фиораванти, Доменико Желярди, Джакомо Кваренги тут много всего построили.

«Мы прогуливаемся как хорошие знакомые, на глазах у прохожих, – думал доктор, – конечно, мы же не профессиональные шпионы, ни на какую разведку не работаем. Мы просто два старика, нам хочется спокойно поговорить. А ведь это нарушение всех законов конспирации, полнейшее безумие, постоянно кажется, что за нами кто-то наблюдает».

Он не выдержал, оглянулся, переулок позади был пуст.

– Мне, итальянцу, больно, – продолжал падре, – а каково же русским? Если они еще что-нибудь чувствуют, кроме страха. – Он поправил очки, кашлянул. – Простите, кажется, я сказал глупость.

– Почему? Замечание справедливое, но относится оно не только к русским, а в равной мере к немцам, к итальянцам, к французам. Да и британцы особенной храбрости не проявляют. Вся Европа оцепенела от страха, прочие чувства притупились.

– Вы правы, правы, вся Европа. – Падре тяжело вздохнул. – Но есть два маленьких исключения. Финляндия и Польша.

– Польша?

– Представьте, да. Ватикан поддерживает связь с остатками польского духовенства, поэтому кое-какой информацией я владею. Там творятся чудовищные вещи, но зреет мощное сопротивление. Уже очевидно, что завоевателям покоя не будет.

– И тем и другим?

– Нет. – Падре покачал головой. – На востоке НКВД уничтожает подполье куда успешней, чем гестапо на западе. Однако то, что поляки продолжают бороться, внушает надежду, пожалуй, даже большую, чем мужество финнов. Финляндия воюет, получает помощь и поддержку всего мира. А Польша не только завоевана, она практически уничтожена, все ее предали. – Он вдруг остановился, внимательно взглянул на доктора: – Мы с вами знакомы уже два года, а я так и не знаю, кто вы по вероисповеданию.

– Католик, – растерянно пробормотал доктор, – не помню, когда в последний раз был на мессе.

– Тут все равно некуда пойти. – Падре пожал плечами. – Храм Непорочного Зачатия на Пресне разгромили, устроили общежитие, спасибо, не взорвали. А настоятель погиб. Он был советский подданный. Теперь на всю Москву остался только Людовик Французский, на Малой Лубянке.

– Филиал Большой Лубянки?

Падре не сразу понял, шевельнул седыми бровями, сморщился и вдруг тихо рассмеялся:

– Нет, хотя они очень старались. Там служит капеллан посольства США, только праздничные службы. Рождество, Пасха. Шпики толкутся постоянно, для советских католиков вход закрыт, никто близко подойти не смеет.

– Советские католики? Думаете, они еще остались?

– Ну вот вы, например.

– Я немец.

– Да, но подданство… Послушайте, а ведь вам надо исповедаться. У вас на душе непомерная тяжесть. Джованни рассказывал мне…

– Тихо! – выдохнул доктор и приложил палец к губам.

Позади слышался скрип снега.

– Идите вперед спокойно, не оборачивайтесь, – прошептал падре.