Соотношение сил

– Главное не трогать голыми руками и не класть в карманы штанов. Серафима Кузьминична, добрая женщина, одолжила мне два берестяных лукошка, вот я в них и собирал смолку, как заправский грибник. Мы с Владимиром Ивановичем еще в девятьсот десятом нашли тут, на берегу Байкала, небольшое месторождение.

«Конечно, ведь он участвовал в тех дореволюционных экспедициях Вернадского», – вспомнил Митя и спросил:

– Почему вы решили облучать именно уран?

– Видишь ли, когда я смастерил свою игрушку, принялся облучать все подряд. Если у тебя вдруг получается то, что вчера считалось невозможным, сразу наглеешь. Вот попалась на глаза статейка о расщеплении. А кстати, не верится мне, что Ган сам додумался. Я ведь неплохо с ним знаком. Во-первых, Ган – химик. Во-вторых, слишком законопослушный для такого открытия, куража в нем нет. Насчет Штрассмана ничего сказать не могу, видел его один раз в жизни.

– Везде написано, что открыли Ган и Штрассман, – удивленно заметил Митя.

– Ну, раз написано… – Старик развел руками, помолчал, пристально взглянул Мите в глаза: – Ты вот лучше скажи, удалось нашей доблестной разведке выяснить, делают немцы урановую бомбу или нет?

– Данные пока только косвенные, но сомнений не вызывают. Во-первых, публикации прекратились на эту тему. Во-вторых, еще весной прошлого года немцы стали скупать уран в немереных количествах, засекретили два десятка научных институтов.

– Еще бы им не делать. – Старик хмыкнул. – Вот если бы ты ответил: нет, пока неизвестно, я бы подумал, что этот твой главный разведчик… – Он кашлянул в кулак. – Дрянь, а не разведчик. Извини, конечно.

– Меня бы сюда не прислали. – Митя отвел взгляд. – К вашему письму очень серьезно отнеслись.

Марк Семенович кивнул, помолчал, глотнул остывшего чаю.

– Знаешь, когда я прочитал об открытии, вспомнил строчку Гёте: «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца». Так странно все совпало. Время – канун Второй мировой войны. Место – Германия. Далем. Там в Первую мировую Отто Ган занимался отравляющими газами. И вот теперь, когда началась следующая война, прямо в руки Гитлеру плывет ядерное оружие, из того же Далема.

– А Брахт? – спросил Митя. – В Первую мировую чем он занимался?

– Уж точно не газами. Во-первых, Вернер не химик, во-вторых, не карьерист, а главное, не такой законопослушный, как все они. Вернер независимый, умный, жестокости в нем нет ни капли. Но и Отто нельзя назвать злодеем. Наоборот, мягкий, чувствительный, даже сентиментальный. Раньше твердил, что ядовитые газы быстро покончат с войной и таким образом спасут множество жизней. Теперь, вероятно, те же надежды возлагает на урановую бомбу. Помню, он рассказывал, как летом пятнадцатого года попал на передовую, лично участвовал в газовой атаке, распылял фосген. Облако рассеялось, он увидел поле, усыпанное трупами русских солдат, и бросился оказывать помощь тем, кто еще подавал признаки жизни. Отто даже пустил слезу, когда рассказывал. Если через год-полтора бомбардировщик люфтваффе скинет урановый подарок на Лондон или на Москву, Отто наверняка разрыдается.

У Мити невольно вырвалось:

– Вот сволочь!

– Ну почему? – Профессор ухмыльнулся. – Патриот своей страны, законопослушный гражданин, интеллектуал, уважаемый ученый, почтенный отец семейства. Ладно, черт с ним, с Ганом. – Он задумался, потер лоб искалеченными пальцами. – Все-таки поразительно… Знаешь, в прежней жизни, до ареста, я бы вряд ли решился. Что? Ионизировать изотопы урана монохроматическим лучом? Вы в своем ли уме, уважаемый профессор?

Марк Семенович скорчил такую забавную рожу, что Митя не выдержал, громко прыснул. Старик нахмурился.

– Тс-с, Женьку разбудишь… Да, стоило проторчать в одиночке два с половиной года, чтобы почувствовать себя по-настоящему свободным. Что скажет наш пророк и учитель, великий академик Иоффе? Как посмотрит ученый совет? Наплевать! Взял берестяные лукошки, набрал смолки, сколько нужно, и вперед, к празднику чистой науки!

Митя покачал головой, прошептал:

– Лукошки… В таких условиях, практически из ничего, на коленке девять грамм обогащенного урана.

– Ну, милый мой, Резерфорд вообще все делал из ничего, на коленке. Тут, конечно, не Кембридж, но тоже кое-какие возможности имеются. – Он задумчиво пожевал губами. – Собрал бы я свою игрушку в Москве? Не уверен. Ну, ладно, допустим. Стал бы возиться с ураном? Ни за что! С какой стати? При чем здесь уран? И не раздобыл бы я его в Москве, даже если бы захотел.

– Да, правда, – прошептал Митя.

– Вот то-то, что правда. У нас ведь никакой добычи не ведется. – Он усмехнулся, поймав тревожный взгляд Мити. – Хочешь спросить, откуда знаю? Живу давно, вот и знаю. Или скажешь я не прав?

– Правы, – печально кивнул Митя, – вообще, не понимаю почему. Урана полно, ученые есть, не хуже немецких.

– Ну, это, милый мой, вопрос не ко мне. Может, там… – Он поднял глаза к потолку. – …ждут, когда где-нибудь взорвется? Ужасный конец или ужас без конца… Странная все-таки история. В тюрьме у меня был шанс десять раз сдохнуть, однако выжил и оказался именно здесь, в Иркутске, с готовой идеей в голове и с месторождением в семнадцати километрах. Оставалось только взять лукошки и вперед, за смолкой. Вот результат. Девять граммов обогащенного урана.

– Думаете, это все не случайно? – прошептал Митя.

– Ты сам как думаешь? – Старик подмигнул. – У них свои совпадения, у нас свои.

– Вот именно, а то совсем как-то выходит несправедливо, хреново и безнадежно, – пробормотал Митя и добавил громче: – Я, как узнал, что вы резонатор собрали, совершенно не удивился.

– Ладно, не заливай. Небось удивился, что я вообще жив.

– Что вы живы – обрадовался очень. А насчет резонатора, честное слово, я еще тогда, на семинарах, был уверен – у вас обязательно получится.

– Раз-два, и готово. – Профессор тихо засмеялся.

– Нет, без шуток.

– И я серьезно. Теперь вот сам не понимаю, чего мы с Вернером так долго возились? Игрушка проста, как детский калейдоскоп. – Он, кряхтя, потянулся к этажерке, взял толстую тетрадь.

У Мити зарябило в глазах от формул и схем. Марк Семенович водил острием карандаша по страницам, как указкой по доске. Говорил тихо, быстро. Митя пытался следить за ходом его мысли, но не успевал.

– Смотри, электроны у нас перевозбуждены и находятся на высоких энергетических уровнях, бьем по ним новой порцией квантов. Возникает лавина. Они уже перенасыщены энергией, получают дополнительное облучение, срываются с верхних уровней и переходят лавинообразно на нижние, испускают кванты электромагнитной энергии. Направление и фаза колебаний этих квантов совпадает с направлением и фазой падающей волны. В результате имеем эффект резонансного усиления волны. Энергия выходной волны во много раз превосходит энергию волны, что была на входе.

Митя со стыдом признался себе, что физику успел здорово подзабыть. Столько всего навалилось после института. Он надеялся, что сумеет понять лучше, когда увидит прибор своими глазами, и осторожно спросил:

– А изотопы?


Профессор взглянул на него поверх очков, покачал головой. Догадался, что бывший студент смысла не улавливает, плавает, как двоечник.

Митя покраснел.

– Марк Семенович, я стараюсь понять, но не могу так сразу.

– Ладно, не оправдывайся. – Мазур махнул рукой. – А с изотопами теоретически совсем просто, практически сложновато. Суть вот в чем. Выборочная фотоионизация. Пучок надо настроить на определенную длину волны, чтобы выборочно ионизировались атомы, содержащие изотоп двести тридцать пять. Когда они возбудятся, их можно ловить электромагнитной ловушкой и сохранять на металлической пластине. Завтра пойдем в лабораторию, увидишь мою игрушку.

– Марк Семенович, почему вы называете свой резонатор игрушкой? – спросил Митя.

– Конечно, игрушка, – профессор тихо, счастливо рассмеялся, – моделька примитивная, вроде эскиза. До настоящего резонатора еще далеко. Надо совершенствовать, экспериментировать с разными начинками. Но главное я одолел – нашел недостающие звенья.

– С начинками? – Митя глухо откашлялся.

– С активными средами внутри оптического резонатора, – терпеливо объяснил профессор, – у нас три составляющих. Активная рабочая среда, система накачки и сам резонатор. Активные среды могут быть разные. Например, газ, смесь неона и гелия, аммиак, жидкие растворы, кристаллы. Именно с кристаллом у меня первый раз все и получилось. Может, не попади я в ярославскую одиночку, проколупался бы до конца своих дней без толку. В камере моей окошко было маленькое, высоко под потолком. Если с койки взобраться на столик, кусочек неба виден. Но если надзиратель такое безобразие заметит, угодишь в карцер. Правда, не каждый замечал. Главное, знать, кто дежурит. И вот однажды стою на столике, голову задрал, любуюсь закатным солнцем. Свет густой, мощный. И тут будто ударило по башке: что, если использовать в качестве активного вещества кристалл: окись алюминия, в котором часть атомов алюминия замещена атомами хрома? Чуть не свалился со столика. Вычислять ничего не мог, бумагу с карандашом не давали, иногда только по-тихому, черенком ложки стенку царапал. Не надеялся, что удастся когда-нибудь проверить. Но повезло. Выпустили, работать позволили. Тут, в институте, хранится коллекция, еще дореволюционная, искусственно выращенных минералов по методу Вернейля. Оксид алюминия с примесью хрома, это знаешь что такое?

Митя отрицательно помотал головой.

– Рубин, – прошептал профессор, – искусственный или настоящий – без разницы, структура и химический состав одинаковые. Вот с рубиновой начинкой у меня первый раз и получилось. А потом уж я стал работать с разными другими активными средами.

Лампочка замигала и погасла. Митя чиркнул спичкой.

– Опять вырубили, хорошенького понемножку. – Профессор зевнул. – Слушай, Митька, что же мне с тобой делать? До гостиницы твоей далеко.

– Дойду как-нибудь, вроде не очень далеко, я дорогу запомнил, – неуверенно возразил Митя, – давайте я керосинку зажгу?

– Свечки довольно. – Старик опять зевнул. – Дойдет он! Холод собачий, бурки твои не просохли, да и небезопасно тут ночью шастать. Придется уложить тебя на топчан. Умывальник на кухне, сортир во дворе. Только смотри, не шуми и, главное, не вертись, а то развалишь эту роскошь, Серафима Кузьминична не простит.





Глава восемнадцатая




Конец Финской войны задержался на два с половиной месяца и совпал не с шестидесятилетием Сталина, как обещали Ворошилов и Мехлис, а с пятидесятилетием Молотова.

Юбилей Вячи отмечался чуть скромней хозяйского, но тоже очень пышно. Город Пермь был переименован в Молотов. На карте СССР появилось три Молотовска, два Молотовабада, мыс Молотова, пик Молотова и еще около тысячи колхозов, предприятий, институтов имени Молотова.

Рядом с поздравлениями юбиляру «Правда» печатала восторженные передовицы о блестящей победе Красной армии над финской белогвардейщиной. Называлось количество убитых: сорок восемь тысяч. На самом деле столько потеряли финны, а красноармейцев погибло раза в три больше.

Илья узнал от Проскурова, что по приблизительным подсчетам наши безвозвратные потери – около ста пятидесяти тысяч плюс раненых не меньше двухсот семидесяти тысяч. Финны вернули пять тысяч советских военнопленных. Каждый десятый был расстрелян сразу после пересечения границы, остальные отправлены в лагеря.

– Замерзшие и раненые, которые умерли в госпиталях, не в счет, – сказал Проскуров, – на самом деле где-то полмиллиона. И я в том числе.

«Май Суздальцев и тот безвестный лейтенант, который расстрелял портрет на вокзале, тоже, разумеется, не в счет», – подумал Илья.

Ему тяжело было смотреть летчику в глаза.

– Брось, Иван Иосифович. Сейчас военных не трогают, наоборот, выпускают. После Финляндии совершенно ясно, что профессионалы нужны как воздух.

Но летчик будто не услышал, продолжал спокойным, ровным голосом:

– Точных цифр никто никогда не узнает. Завоеванной территории вряд ли хватит, чтобы похоронить наших погибших. Бездарная, бессмысленная авантюра. Было бы смешно, если бы не стоило стольких жизней.

– Нет, все-таки урок серьезный, – возразил Илья.

– Для кого? – Проскуров криво усмехнулся.

Они встретились через пару дней после мартовского Пленума ЦК, посвященного итогам финской войны. Поговорили совсем мало, в основном молчали. Илья не хотел верить, что Проскуров обречен, хотя уже было ясно, что Хозяин решил все валить на него.

Необходимую информацию о финской армии и оборонительных сооружениях военная разведка собрала заранее. Подробные схемы линии Маннергейма, рельеф местности, болота, озера, леса, рвы, надолбы, доты, артиллерийские точки. Материалы были переданы Генштабу еще в сентябре и провалялись без толку до конца января. Хозяин с самого начала отстранил Генштаб, поскольку Шапошников посмел высказать сомнения в моментальной победе. А вот Ворошилов и Мехлис никаких сомнений не высказывали.

На пленуме Ворошилов талдычил, что во всем виновата военная разведка. Хозяин орал на Ворошилова и Мехлиса, а с Проскуровым говорил нарочито мягко, с теплой дружеской интонацией, которая звучала как смертный приговор.

В очередную сводку летчик включил фрагменты секретного доклада экспертов германского Генштаба, изучавших тактику русских в финской войне: «Советская масса беспомощна и неспособна к полноценным военным действиям».

Информацию передал все тот же источник из МИДа. Илья не стал вводить это в сводку для Хозяина. Жизнь Проскурова висела на волоске. Любое упоминание его имени в связи с Финляндией могло стать роковым.



Вечером Илья с Машей отправились в гости к Поскребышеву, на день рождения его дочери Наташи. Девочке исполнился год. Александр Николаевич жил в Доме Советов ЦИК и СНК на улице Серафимовича. Маша называла это гигантское мрачное сооружение замком Иф и радовалась, что они с Ильей живут не там, а на Грановского. Их дом выглядел куда симпатичней.