Соотношение сил

Информация о работах над урановым оружием прямо касалась Германии и безусловно заслуживала внимания. Илья перепечатал текст, слегка отредактировал. Убрал «бесплатный труд чешских и польских рабочих, а также узников концлагерей». Хозяина такие подробности раздражали. Предпоследний абзац выкинул. Письмо академиков просто приложил к сводке.

Прежде чем протянуть руку к телефонному аппарату, он постоял у открытого окна, выкурил папиросу.

Проскуров сразу взял трубку. Голос звучал глухо, хрипло. Илья проглотил ком в горле и произнес спокойным будничным тоном:

– Добрый день, Иван Иосифович. Тут у меня к вам несколько вопросов по сводке. Часам к десяти могу подойти на Знаменку. Устраивает?

В ответ долгая, тяжелая пауза, потом вздох и, будто эхо со дна колодца:

– Так точно, товарищ Крылов.



* * *



Когда Ося вернулся из Швейцарии, Чиано сказал, что в ближайшее время от поездок придется воздержаться.

– Джованни, вы нужны мне здесь, грядут большие события.

Под большими событиями его шеф разумел нападение Германии на Бельгию, Голландию, Люксембург и Францию.

Между тем Осе надо было срочно лететь в Париж. Тибо собирался вывезти из Бельгии остатки урана, а Осю подключил к тайной операции по вывозу тяжелой воды из Парижа. Две тонны, которые норвежцы отказались продать немцам, хранились у Жолио Кюри в Коллеж де Франс.

Дуче прицепил Осе на грудь бронзовую медаль за доблесть, гримасничая, произнес короткий пафосный спич о том, что итальянским солдатам следует учиться отваге и мужеству на поле боя у итальянских журналистов.

Потом был ужин у Чиано. Ося прихватил с собой пленки. На вилле министра имелся небольшой кинозал. Портрет Сталина, возвышающийся над полем с трупами красноармейцев, особенно сильно впечатлил зрителей. Эдда, жена Чиано, дочь Муссолини, охнула, прижала ладони к щекам, а после просмотра решительно заявила:

– Джованни, у вас получился готовый фильм! Надо написать закадровый текст и показывать во всех кинотеатрах Италии. Это красноречивей любых газетных репортажей. Вы должны отправиться во Францию и снять кульминацию великих событий.

– Дорогая, но Джованни вовсе не военный оператор, – возразил Чиано, – сейчас его некому заменить в пресс-центре.

– Он лучший военный оператор в Италии, – отрезала Эдда, – я постоянно смотрю хронику и знаю, что говорю. Заниматься пустой болтовней в пресс-центре может кто угодно, а вот так снимать войну – только он один.

Чиано еще немного поспорил с женой, но, конечно, она победила. В их союзе она была главной и всегда побеждала.

Ося поблагодарил Эдду, а также свою верную «Аймо» и портрет товарища Сталина.

На следующий день он обедал с падре Антонио в маленькой пиццерии неподалеку от площади Святого Петра. Они давно не виделись. Падре больше не ездил в Москву, теперь он служил в папском секретариате, возглавлял отдел связей с католическим духовенством на оккупированных территориях.

Старый епископ сотрудничал с британской разведкой уже лет двадцать, но платным агентом не был. Он помогал Осе поддерживать связь с Москвой с тридцать седьмого. Сначала просто выполнил небольшую просьбу – принял и передал информацию от советского разведчика-нелегала. Разведчика отозвали в Москву и сразу арестовали. Его жена осталась в Швейцарии, она была на последнем месяце беременности и собиралась приехать после родов. Благодаря падре удалось сообщить ей, что муж в тюрьме, если она вернется, тоже будет арестована. Ося переправил ее с ребенком в Британию, потом они уехали в Америку. Без падре спасти эти две жизни было бы невозможно, так же как и жизнь Габи. Ося не знал, сколько всего спасенных на счету старого епископа, да и сам падре вряд ли мог назвать точную цифру.

Информацию в Москву он передавал из личной симпатии к Осе и к доктору Штерну. Единственной точкой опоры епископ считал добрую волю и здравый смысл каждого отдельного человека, независимо от вероисповедания и национальности. Официальным правительственным структурам не доверял, политиков называл «закваской фарисейской». Атмосфера итальянского посольства угнетала его. Он признался Осе:

– Честно говоря, я рад, что больше не надо летать в Москву. Тяжело принимать исповеди и отпускать грехи чиновникам, которые лгут словом и делом, служат дьяволу и продолжают считать себя христианами. Конечно, папский секретариат не лучше. Та же «закваска фарисейская», лгуны, лицемеры, только вместо пиджаков сутаны. Но тут хотя бы появилась возможность заняться полезным делом.

Падре Антонио пытался наладить тайный канал переправки евреев из оккупированной Польши в нейтральные страны. Польским подпольщикам иногда удавалось вывести небольшие группы детей из гетто, приходилось их прятать в деревнях. Семьи, принимавшие их, рисковали жизнью собственных детей.

Он говорил об этом скупо и дал понять, что не очень верит в успех своей затеи.

– Политики в Британии и в Америке не желают слушать о том, что творится в оккупированной Польше. Еврейский вопрос для них слишком щекотливый. Конечно, неприятно сознавать, что Гитлер – прямое следствие европейского и американского антисемитизма. – Он вздохнул и продолжил, перебирая четки: – «Нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, чего не узнали бы. Посему, что вы сказали в темноте, то услышится в свете; и что говорили на ухо внутри дома, то будет провозглашено на кровлях»[20].

Им принесли одну здоровенную пиццу «Кватро фромажо» на двоих. Падре пил воду, Ося – «Кьянти». Когда поели, старик спросил вполголоса:

– Джованни, я сильно подвел вас с Москвой?

Ося развел руками:

– Ну, что же делать, все когда-нибудь заканчивается.

– Там сейчас служит падре Бенито, к сожалению, он не тот человек, к которому можно обратиться. Да, кстати, вам удалось передать ответ доктору Штерну?

Ося молча помотал головой. Падре глотнул воды, придвинулся на стуле поближе и зашептал:

– Джованни, в прошлую нашу встречу мне было неловко признаться вам, но теперь придется. – Пальцы его перебирали четки, от сутаны пахло ладаном и утюгом. – Москва не соблюдает дипломатическую неприкосновенность, на таможне обыскивают. Я не рискнул оставить записку в конфетной коробке, это могло привлечь внимание. Сунул ее в папку к своим бумагам. Потом, в самолете, прежде чем спрятать назад в коробку, не удержался и прочитал.

Ося улыбнулся.

– Падре, вы поступили абсолютно разумно, в коробке ее, конечно, нашли бы.

Старик ничего не ответил, низко опустил голову, продолжал перебирать четки, губы едва заметно шевелились.


Принесли кофе. Осе хотелось курить, вокруг дымили, но зажечь сигарету рядом с епископом, тем более когда он молится, было неловко.

– Да уж ладно, Джованни, закуривайте, – проворчал падре, не поднимая головы.

– Спасибо. – Ося чиркнул спичкой. – Падре Антонио, вы имели полное право прочитать то, что передавали, у меня нет от вас секретов, мы с самого начала так условились.

Старик убрал четки, отхлебнул кофе, взглянул на Осю довольно сурово, исподлобья, и вдруг улыбнулся.

– Счастливая случайность – просто псевдоним Бога. Знаете, кто сказал?

Ося пожал плечами:

– Судя по стилю, вряд ли кто-то из святых отцов.

– Это сказал Альберт Эйнштейн, и я с ним полностью солидарен. – Старик допил кофе, промокнул губы салфеткой. – Вот какая история. В папский секретариат пришел почтовый конверт из Берлина. Внутри два письма, одно на польском, другое на немецком. Под немецким текстом и на конверте стоит имя «Вернер Брахт».

Ося нервным движением загасил окурок, схватил стакан и залпом выпил воду.

– Так и думал, что вы удивитесь, Джованни. – Старик усмехнулся. – Кажется, это мой стакан. Ладно, слушайте дальше. В обоих письмах просьба узнать о судьбе польского ребенка. Его мать угнали в Германию. Ребенок остался в деревне под Краковом у чужих людей. Мать работает горничной в доме Вернера Брахта в Шарлоттенбурге. – Падре поймал пробегавшего официанта, попросил принести еще воды и продолжал: – Я отправил запрос в Польшу, по надежному каналу.

Ося потянулся за второй сигаретой, но падре остановил его:

– Джованни, одной достаточно. Как только придет ответ, дам вам знать. Вас, конечно, не затруднит слетать в Берлин и доставить ответ адресату. Надеюсь, с мальчиком все в порядке, вы принесете в Шарлоттенбург хорошую весть и лично познакомитесь с профессором Брахтом.

– Да, мне давно хотелось познакомиться с ним, – чуть слышно пробормотал Ося.

– Догадываюсь. – Епископ ухмыльнулся.

– Падре Антонио, как вас благодарить?

– Благодарите Бога, Джованни, и не унывайте. Никогда еще из Германии от немцев-хозяев подобных запросов не приходило. Знаете, что я думаю? Немец, который принимает такое живое участие в судьбе польки и ее ребенка, вряд ли согласился бы работать в урановом проекте.

После обеда они еще немного погуляли, вышли к набережной Тибра. Ося показал свою простреленную тетрадь. Падре взял ее в руки, поднес к лицу, посмотрел сквозь дырку от пули, потом вернул Осе, перекрестил его и сказал:

– Джованни, когда вам покажется, что все ужасно и надежды нет, взгляните на мир через это окошко.



* * *



Проскуров ждал Илью на их обычном месте, возле спортивной площадки, неподалеку от здания Комиссариата обороны. Понуро сидел на скамейке, в плаще и шляпе. Почти стемнело. Накрапывал дождь, редкие крупные капли приплясывали в луже под фонарем, блестели на шляпе летчика.

– Привет. – Илья не стал садиться, скамейка была мокрой. – Поднимайся, давай ко мне под зонт.

– Здоро`во, – сипло отозвался Иван, но с места не сдвинулся.

– Вставай, простудишься. – Илья тронул его плечо. – В соседнем дворе беседка, пойдем, под крышей посидим.

Проскуров нехотя поднялся. Поля шляпы, усыпанные каплями, как драгоценными камнями, прятали половину лица. Илья видел только поджатые губы, серую тень щетины на подбородке.

Беседка была занята, там целовалась парочка. Они побрели под зонтом к бульвару.

– Значит, решился на таран, – произнес Илья после долгого молчания. – Почему не предупредил?

– Снимают меня, Илья. Не хотел тебе звонить, я теперь, считай, прокаженный, от меня надо держаться подальше.

«Значит, чутье не подвело обезьянку Шурика. Видимо, Хозяин не вчера принял решение насчет “слишком честной души”. Илья покрутил зонтом, стряхивая капли, искоса взглянул на Ивана.

– Приказ уже есть?

– Нет.

– Ну-у, ты паникер, Ваня, честное слово, не ожидал от тебя. Пока нет приказа, говорить вообще не о чем.

– Будет приказ, со дня на день. Клим телегу на меня накатал.

– Невидаль, сотая телега Клима! – Илья хохотнул. – Понятно, просрал Финскую, валит на тебя. Да пусть подотрется телегой своей, его самого сняли, он теперь никто.

– Он теперь председатель Совета обороны при СНК, это, конечно, пшик, а вот в ближнем круге остался. Телега называется «Акт о приеме Наркомата обороны». – Проскуров заговорил скрипучим тенорком Клима: – «Организация разведки является самым слабым участком в работе наркомата. Организационной разведки и систематического поступления данных об иностранных армиях не имеется».

«Это не телега, это приговор. – Илья сжал зубы. – Да, приговор, потому что абсолютная, наглая ложь. Клим не мог такое накатать без санкции Хозяина».

– «Наркомат обороны не имеет в лице Разведуправления органа, обеспечивающего Красную армию данными об организации, состоянии, вооружении, подготовке и развертыванию иностранных армий, – продолжал Иван, – сдал Ворошилов, принял Тимшенко. Подписали Жданов, Маленков, Вознесенский».