Сожалею о тебе

— Это должно было прозвучать романтично? — морщу я нос, откидываясь на скамье. — Потому что тогда ты просчитался.

В ответ он смеется, притягивает меня к себе и прижимается к моим губам своими. Поцелуй получается не слишком нежный. Я чувствую его язык… и привкус хлеба.

Оттолкнув Адамса, я притворяюсь, что меня тошнит, и отпиваю воды.

— Ты еще не всю еду проглотил!

Его стакан уже пуст, поэтому он делает глоток из моего. Секунду спустя Миллер уже печально смотрит на мусорную корзину.

— Я выбросил его, чтобы подчеркнуть свои слова, но на самом деле очень хотел доесть. — На секунду его взгляд перемещается на меня. — Будет слишком противно, если я достану сэндвич обратно?

— Конечно! — со смехом восклицаю я. — И я никогда тебя больше не поцелую. — Я протягиваю свою порцию. — Вот. Лучше возьми у меня. Я все равно не голодна.

Миллер принимает угощение и доедает его, а затем допивает мой напиток. Аккуратно собирает весь мусор на поднос, выкидывает его, возвращается на место и снова притягивает меня к себе. Потом парень прислоняет свой лоб к моему, нежно улыбается и немного наклоняет голову, заправляя мне выбившуюся прядь за ухо.

— Кажется, я ясновидящий. И знал, что нам с тобой будет хорошо вдвоем, Клара.

— Какой из тебя предсказатель? Мы встречаемся меньше недели. Все может покатиться под откос хоть завтра.

— Такого не произойдет. У меня очень хорошее предчувствие насчет нашего будущего.

— Это называется влечение, а не шестое чувство.

— Думаешь, это все, что я ощущаю? Влечение?

— А что же еще? Мы пока слишком плохо знаем друг друга.

— Я выбросил половину сэндвича ради тебя. Я бы сказал, что это куда большее, чем просто влечение.

— Ты прав. — Его настойчивость заставляет меня улыбнуться. — Это был довольно широкий жест.

Я наклоняюсь к нему и целую, но, когда собираюсь отстраниться, Миллер тянется за мной, не желая останавливаться. Я поворачиваюсь к нему всем телом и падаю в его объятия.

Обычно я не стремлюсь проявлять чувства на людях, но сейчас, кроме нас, за столами никого нет. Удивительно, что возле такой крутой закусочной так мало народу.

Миллер бросает взгляд в сторону камеры.

— Надо выключить. Мы пока несовершеннолетние, и если кино перейдет в разряд порно, меня запросто могут арестовать.

Обожаю, что он умеет меня рассмешить, даже когда настроение совсем не веселое.





* * *


Миллер заказал сэндвич и для дедушки. Когда мы заходим в гостиную, парень торжественно его вручает.

— Неужели это то, что я думаю? — спрашивает старик с блеском в глазах.

— Единственный в своем роде.

— Я когда-нибудь тебе говорил, что ты — мой любимый внук? — От широкой ухмылки дедушки настроение поднимается даже у меня.

— Я твой единственный внук, — отвечает Миллер. Он берет у деда стакан и идет на кухню, чтобы заново наполнить.

— Именно поэтому ты унаследуешь все мое состояние, — бормочет старик под нос.

— Ага, всю огромную дырку от бублика, — со смехом комментирует парень.

Тогда старший Адамс поворачивается ко мне.

— Клара, верно? — Он разворачивает сэндвич. Я же сажусь в одно из кресел и киваю. — Я рассказывал тебе о том, что когда Миллеру было пятнадцать, мы пошли в школу… — Над ним возникает рука и вырывает лакомство. Он лишь беспомощно оглядывается в поисках пропажи. — Какого черта? — наконец спрашивает он у внука.

Тот садится в другое кресло, держа угощение в заложниках.

— Обещай, что не станешь продолжать эту историю, и я верну бутерброд.

— Ну Миллер, — с разочарованным стоном протягиваю я. — Ты уже второй раз не даешь мне дослушать семейную легенду.

— Прости, Клара, — с сожалением разводит руками дедуля. — Я бы тебе все с удовольствием поведал, но ты же пробовала комбо?


— Все в порядке, — понимающе киваю я. — Я как-нибудь заеду в гости, пока Миллера не будет, и вы мне все расскажете.

Внук протягивает сэндвич обратно.

— Мы с Кларой должны поработать над проектом. Будем в моей комнате.

— Мне можно и не врать, — ворчит старик. — Самому когда-то было семнадцать.

— Я говорю правду, — заявляет Миллер. — Нам действительно необходимо заниматься.

— Как скажешь.

Парень раздраженно закатывает глаза и встает с кресла. Затем берет меня за руку и помогает подняться.

— Приношу извинения за дедушку.

— Почему? Ты его обманул, у нас нет никакого проекта?

— Конечно же, есть. — Миллер поворачивает голову к деду и бросает на него неодобрительный взгляд. — Я запрещаю вам общаться, вы слишком похожи.

Старик заговорщически улыбается, пока мы не скрываемся из виду. Проходя мимо ванной, я замедляю шаг и бросаю взгляд внутрь. Миллер это замечает. На полке выстроилась целая батарея из бутылочек с таблетками, и это напоминание о болезни дедушки заставляет сердце сжаться.

Как только мы оказываемся в спальне, парень понимает, что мое настроение изменилось.

— Думаешь о дедуле? — Я киваю. — Да, это просто отстой. — Он скидывает обувь и запрыгивает на середину кровати, похлопывая по матрасу рядом с собой. Я тоже снимаю туфли и ложусь, обнимая Миллера.

— Как сегодня прошел визит к доктору?

Он проводит по моим волосам:

— Говорили, чего следует ждать в ближайшие пару месяцев. Дедушке больше небезопасно оставаться одному, поэтому скоро его поместят в больницу. Там за ним будут постоянно присматривать, и мне не придется бросать школу.

— И это единственный вариант? — спрашиваю я, опираясь на локти.

— Ага. Мать умерла, когда мне было десять лет, а он именно ее отец. Есть дядя, живущий в Калифорнии, но оттуда долго добираться, поэтому помощи можно особо не ждать. Остальная родня навещает нас и обеспечивает едой и всем необходимым. Но так как мы с дедом почти всю жизнь прожили вдвоем, то и заботиться о нем тоже мне.

— Сочувствую. — Я не знала, что у Миллера умерла мама. Я задумчиво качаю головой. — Такая ответственность для человека твоего возраста…

— Тебе тоже только шестнадцать, и ты уже через столько прошла. Жизнь вообще несправедлива. — Он нежно проводит ладонью по моей щеке, а затем притягивает меня к груди. — Не хочу больше об этом говорить. Сменим тему?

— Когда у тебя день рождения? — интересуюсь я, принюхиваясь к Миллеру. От него замечательно пахнет: в этот раз чем-то лимонным.

— Пятнадцатого декабря, — отвечает он. И через пару секунд добавляет: — А твой будет на следующей неделе, верно?

Я киваю, хотя предпочла бы об этом забыть. Обычно мы отмечали данное событие за ужином в кругу семьи, но на этот раз без папы и тети Дженни даже не знаю, как все будет. Эту тему не хочу развивать уже я, поэтому снова меняю направление беседы:

— А какой у тебя любимый цвет?

— Его нет. Мне нравятся все, кроме оранжевого.

— Правда? А мне нравится оранжевый.

— Не понимаю, почему. Он ужасен, — с отвращением произносит парень. — А какой тебе не нравится?

— Оранжевый.

— Ты же только что сказала противоположное!

— Ну а ты заставил меня передумать. Ты так про него говорил, и я засомневалась, не пропустила ли что-нибудь ужасное в этом цвете.

— Да в нем плохо абсолютно все, — с пылом соглашается Миллер. — Начать с того, что это слово ни с чем не рифмуется.

— Так ты ненавидишь цвет или слово?

— И то, и то.

— Что-то конкретное вызвало твою жгучую неприязнь?

— Нет. Полагаю, она родилась сама по себе. Может, даже вместе со мной.

— А есть ли какой-то определенный оттенок оранжевого, который заслуживает особого презрения?

— Я ненавижу их все, от мангового до кораллового, — с жаром выпаливает он.