Стальные останки

– О, славно. Рад, что вы так все обстряпали.

Двенда вздохнул.

– Знаешь, Гил, я думал, что ты поймешь. Судя по тому, что я о тебе знаю…

– Ты ничего про меня не знаешь, – огрызнулся Рингил сквозь стиснутые зубы. – Ничего, и точка! Ты меня выебал, только и всего. В этом смысле ты не одинок, дорогой. И не забывай, что мы, люди – лживая, лицемерная компашка. В постели доверять нам стоит не больше, чем где-либо еще.

– Ты ошибаешься, Гил. Я знаю тебя лучше, чем ты сам себя знаешь.

– Ох, что за бред сивого ящера…

– Я видел тебя на болотах, Гил. Видел, как ты справился с тем, что там происходило. – Ситлоу наклонился и схватил его за плечи. – Я знаю, что в тебе увидела акийя, Гил. И вижу, кем ты можешь стать, если позволишь себе это.

Рингил резким движением из арсенала ихельтетских мастеров рукопашного боя сбросил захват двенды, избавился от его прикосновения. Почувствовал, как подступает странное спокойствие.

– Я уже стал всем, кем мог стать в своей жизни. У меня достаточно опыта, чтобы понять, к чему все идет. Ты мне кое-что пообещал, мать твою. Слово держать будешь? Или, может, отдашь мой меч, и мы покончим с этим тем же способом, каким начали?

Они уставились друг на друга. Рингилу показалось, что он падает в черные, без белков глаза двенды. Он отрешился от этого чувства и не отвел взгляд.

– Ну?

– Я выполняю свои обещания, – сказал Ситлоу.

– Славно. Тогда давай разберемся с этим.

Рингил резко повернулся и протолкался мимо двенды, вошел в загон. Ситлоу долго смотрел ему вслед с непроницаемым лицом, а потом двинулся тем же путем.





Глава 29




Шерин его не узнала.

Наверное, подумал Рингил, ее вины в этом нет: прошло много лет, и в нем мало осталось от мальчишки, который отказался играть с ней в саду в Ланатрее. Женщина, безвольно сидящая на земле перед ним, точно не напоминала болезненную девочку из его собственных воспоминаний. В Луговинах он, скорее всего, прошел бы мимо нее, не узнав, если бы не таращился на карандашный набросок Ишиль последние пару недель. На самом деле, даже рисунок теперь мало соответствовал оригиналу. От перенесенных лишений Шерин будто истаяла, ее глаза запали и взгляд стал отрешенным, а на сильно похудевшем лице тяжким грузом отразились еще не прожитые годы. В спутанных волосах виднелись седые прядки, у рта и глаз появились болезненные морщины – совсем как у измотанной служанки в портовом трактире, раза в два старше Шерин.

Глядя на нее, Рингил задался вопросом, какие следы оставило время, проведенное с двендой, на его собственном лице. В последний раз он смотрелся в зеркало перед тем, как покинул Луговины и отправился в Эттеркаль – теперь мысль о том, чтобы вновь увидеть свое отражение, пробудила смутное беспокойство.

– Шерин? – очень осторожно позвал он и присел, чтобы оказаться с ней вровень. – Я твой кузен, Рингил. Я пришел, чтобы забрать тебя домой.

Она не взглянула на него. Ее взгляд был устремлен ему за спину, на Ситлоу, и она вжималась в угол загона так, словно ждала, что перламутровая тканая стена ее поглотит. Когда Рингил попытался коснуться ее плеча, она отшатнулась как безумная и схватила себя за шею, словно пытаясь ее спрятать. Потом начала быстро раскачиваться взад-вперед, сидя в углу и издавая тонкий высокий вой на одной ноте, настолько не похожий на звуки, издаваемые человечьим горлом, что Рингил сперва не понял, что слышит.

Он повернулся, продолжая сидеть на корточках, снизу вверх посмотрел на бледный олдрейнский лик Ситлоу и прорычал:

– Ты не мог бы убраться на хрен и дать мне минутку наедине с кузиной?

Пристальный взгляд двенды перебежал с его лица на Шерин и обратно. Ситлоу едва заметно пожал плечами, повернулся и выскользнул через приоткрытую дверь, как дым.

– Послушай, Шерин, он не причинит тебе зла. Он… – Рингил взвесил слова. – Друг. Он позволит мне забрать тебя домой. Честное слово. Никаких трюков и колдовства. Я правда твой кузен. Твоя мать и Ишиль попросили меня разыскать тебя. Я искал… некоторое время. Помнишь Ланатрей? Я все время отказывался играть с тобой в саду, даже когда Ишиль заставляла.

Кажется, это помогло. Ее лицо медленно, дюйм за дюймом, повернулось. Дыхание сбилось, а потом вой прервался и растаял в тишине, как вода на выжженной солнцем земле. Она взглянула на него краем глаза, все еще держа себя обеими руками за шею. Спросила скрипучим, как ржавая дверная петля, голосом:

– Ри… Рингил?

Он заставил себя изобразить подобие улыбки.

– Ага.

– Это правда ты?

– Ну да. Ишиль меня послала. – Он опять попытался улыбнуться. – Ты же понимаешь, что это значит. Ишиль. Уж какая она есть. У меня, мать твою, не было выбора – я просто обязан был тебя отыскать, да?

– Рингил. Рингил…

Шерин бросилась на него, рухнула ему на шею и плечи, рыдая, хватаясь и крича, будто тысячи демонов, вселившихся в нее, решили наконец, что пробыли в этом теле слишком долго, нужно дать ей волю.

Он держал ее, пока это продолжалось, баюкая, бормоча банальности и поглаживая волосы, превратившиеся в крысиное гнездо. Крики перешли во всхлипывания, затем в судорожное дыхание и тишину. Он всмотрелся в ее лицо, вытер слезы рукавом, как мог, а затем поднял ее и вынес наружу; кусочки соломы с пола стойла все еще цеплялись за простую, испачканную болотной водой сорочку, которая была на ней надета.

«Теперь ты счастлива, мама? Достаточно ли я сделал?»


Снаружи небо пришло в движение; густые клубящиеся тучи проносились над головой с угрожающей скоростью. Свет изменился, загустел и погрязнел, предвещая тусклый конец дня; в воздухе смердело надвигающейся бурей. Из других стойл в «конюшне» и из соседних построек не доносилось ни звука. Если их обитатели и были живы, ужас или апатия вынуждали их хранить молчание. Рингил невольно обрадовался – так было легче притворяться, что здесь нет других пленников, кроме женщины, которую он держал в руках.

Ситлоу стоял, прислонившись к стене «конюшни», скрестив руки и глядя в пустоту. Рингил без единого слова прошел мимо него и остановился в нескольких шагах, держа Шерин на руках. Она зарылась лицом в его шею и стонала.

– Итак, – раздался позади голос двенды. – Доволен? Теперь у тебя есть все, чего ты хочешь?

Рингил не обернулся.

– Ты посадишь нас на хорошего коня, укажешь дорогу на Трелейн и позволишь уехать на целый день из этой сраной дыры. Тогда, может быть, мы поговорим о выполненных обещаниях.

– Конечно. – Он услышал звук, с которым Ситлоу оторвался от стены, выпрямился и скользнул ближе, встал за спиной. От его голоса, безжизненного и холодного, у Рингила зашевелились волосы на затылке. – А почему бы нет? Ведь тебя тут больше ничего не держит?

– Ты сам это сказал.

Рингил направился к воротам при свете молний, чуть напрягшись, потому что нести Шерин оказалось тяжелее, чем он ожидал, когда впервые поднял ее. Какая-то вечно беззаботная его часть припомнила времена, когда он мог сражаться весь день в полном доспехе и к вечеру не валиться с ног, и ему даже хватало сил, чтобы пройтись по лагерю, поговорить с новобранцами и подбодрить их перед завтрашней бойней, рассказать о победе, в которую он не верил, и разделить с ними жестокие, грубые шутки о деньгах, ебле и членовредительстве, будто он и впрямь находил их забавными.

«Тогда ты был лучшим человеком, Гил? Или просто лучшим лжецом?

Ну, ягодицы и живот у тебя были более подтянутыми. А плечи – шире и крепче.

Может, этого им хватало, как и тебе».

Он вышел за ворота, угрюмо отворачиваясь от голов в воде у забора. Ему это почти удалось. Но стоило просчитаться, искоса взглянуть не туда, и краем глаза он зацепил отчаявшееся, грязное лицо женщины у самого порога. Он отвернулся, прежде чем успел рассмотреть что-то еще, кроме изборожденной дорожками слез щеки и беззвучно бормочущего рта. Он так и не встретился с ней взглядом.

И двинулся дальше, сквозь болото и тускнеющий свет, неся на руках Шерин, которая становилась все тяжелее, бок о бок с Ситлоу, холодным и отрешенно-прекрасным – они втроем выглядели символическими персонажами из какого-нибудь раздражающе пафосного моралите, чье изначальное назидание исказили и переврали, утратили, и теперь ни зрители, ни актеры понятия не имели, что за хрень происходит на сцене.





* * *


На юго-западной окраине болота окрестности постепенно стали менее враждебны к людям и, видимо, прочим живым существам. Сперва их время от времени кусали комары, а на заболоченных участках тропы вокруг сапог вздымались редкие облачка мошкары. Затем сквозь тишину начало медленно просачиваться пение птиц, и вскоре после этого Рингил стал замечать их самих, сидящих или прыгающих на ветвях и поваленных стволах деревьев. Вода все больше отказывалась от своих непредсказуемых притязаний на землю, перестала сочиться из нее при каждом шаге, все чаще ограничиваясь протоками и впадинами. Тропинка, по которой они шли, затвердела, вездесущая вонь стоячих прудов теперь налетала лишь изредка. Земля поднялась и пошла волнами; звук текущей по камням воды возвестил о ручьях. Даже небо будто просветлело, когда грозная буря на какое-то время уползла в другое место.

Как и многое другое в жизни Рингила, гнетущая тишина в сердце болота не казалась такой уж невыносимой, пока он не отдалился от нее.

Они следовали вдоль берега ручья, который превращался в реку, часто останавливаясь, чтобы передохнуть. Через некоторое время Шерин смогла идти сама, хотя еще прижималась к Рингилу всякий раз, когда кто-нибудь из двенд подходил близко или обращал на нее пустоглазый взгляд. Она совсем не разговаривала и, похоже, относилась к происходящему так, будто оно могло в любой момент оказаться галлюцинацией или сном.

Рингил понимал ее чувства.

Ситлоу, в свою очередь, был почти так же молчалив. Он вел отряд с минимумом словесных инструкций и жестов, разговаривал с Рингилом не чаще, чем с товарищами-олдрейнами. Если он и выбрал новых двенд, которые их теперь сопровождали, Рингил этого не заметил. Пелмараг и Эшгрин присоединились к ним у олдрейнского моста, еще двое незнакомых двенд дожидались на другом конце. Эти четверо время от времени обменивались короткими фразами, но Ситлоу в этих разговорах не участвовал. Ему, судя по всему, было все равно.

В сумерках они достигли лагеря, который старьевщики разбили на берегу.

– Через реку ходит паром, – объяснил Ситлоу, пока они стояли под деревьями неподалеку от маленького скопища хижин и складов. – А дальше дорога ведет на Северо-Запад. Мы забрались так далеко на юг, чтобы обойти худшую часть болота, но отсюда путешествовать намного проще. Через пару дней ходьбы доберемся до Прандергала, это достаточно большой поселок. Там добудем лошадей.

Рингил знал о Прандергале. Он видел, как его изначальных обитателей выгнали из домов на дорогу, ведущую на юг – в то время поселок еще назывался Ипринигил. Он кивнул.

– А сегодня вечером?

– Остановимся тут. Паром заработает утром. – Ситлоу неприятно оскалился. – Или ты хочешь, чтобы я призвал аспектную бурю и нашел способ обойти трясину?

Рингил сдержал дрожь. Он взглянул на Шерин.

– Нет, спасибо. Не думаю, что кто-то из нас готов к этому.

– Уверен? – Двенда продолжал скалить зубы. – Подумай. Ты можешь оказаться дома, в Трелейне, спустя дни, а не недели. И ты их даже не заметишь – ты вообще не почувствуешь, как течет время.

– Да уж, я знаю, как это все ощущается. Сделай милость, угомонись.

Они отправились в единственную гостиницу в лагере – домишко с земляным полом и соломенной крышей, дюжиной столов на козлах и длинной деревянной барной стойкой на первом этаже. У дальней стены была лестница, ведущая к отгороженной перилами площадке с дверьми. Они пробрались к бару сквозь шум и гам, устроенный немытыми бородачами, и сняли комнаты на ночь. Рингил не видел очевидных изменений в Ситлоу и других двендах, но они явно наложили на себя какие-то чары, потому что никто не обращал внимания на их внешность и диковинные наряды. Трактирщик – смуглый крепыш, неотличимый от посетителей – взял у Пелмарага монету с коротким кивком, попробовал на зуб и спрятал в карман, а потом взмахом руки указал на стол в углу, у окна. Они заняли места, вскоре подали ужин: свиные ребра и полные кружки пенящегося эля. Все оказалось на удивление съедобным, по крайней мере, по меркам Рингила, хотя он видел, как двенды обменивались кислыми взглядами, когда жевали.

Он обнаружил, что не может вспомнить, что они ели во время путешествия по Олдрейнским болотам. Ситлоу каким-то образом доставал еду, призывал ее колдовством, и она таяла во рту, как прекраснейшие кусочки мяса в меду и лучшие вина, что хранятся в погребах Луговин. Но остальное…

Да чего там, все целиком…

Он понял: воспоминания тускнеют, причем быстро – болота, все, что он там видел и делал, растворяются, как последний сон перед пробуждением, превращаются в бессмысленные обрывки, дразнящие образы без содержания, бессвязную последовательность событий, не скованную узами времени и логики.

Он резко перестал жевать, и на миг еда превратилась в комок опилок и жира, который невозможно проглотить. Жара, свет ламп и шум этого места перешли в глухой, нестерпимый рев. Он уставился на сидящего напротив Ситлоу и увидел, что двенда за ним наблюдает.

– Все тускнеет… – пробормотал Рингил с набитым ртом. – Я не могу…

Ситлоу кивнул.