Темная вода

– Я этого не помню.

– Я тоже не все помню из своего детства.

– Ты не все, а я вообще ничего. И той болезни, про которую говорит Шипичиха. – Она рассеянно вертела чашку в тонких пальцах. – Я помню себя только с трех с половиной лет. Вот словно бы свет включили в темной комнате и осветили все, что в ней было до этого. Понимаешь?

Чернов не понимал, но на всякий случай кивнул.

– А когда мы с Темкой переехали в этот дом, я, кажется, начала вспоминать.

– Что?

– Запахи… – Нина закрыла глаза. Ее изящно вырезанные ноздри раздулись, будто она принюхивалась. – Я помню запах мокрой шерсти. И помню не то лапы, не то руки, которые зажимают мне лицо, не дают дышать. А мне страшно, мне так страшно, что проще умереть, чем перестать бояться…

– Чего ты боялась? – Нет, вопрос нужно переформулировать. – Нина, кого ты боялась в своем детстве?

Она очень долго молчала, а потом неуловимо быстрым и неуловимо изящным движением перевернула чашку над блюдцем. Бесконечно долгие мгновения они наблюдали, как коричневые потеки кофейной гущи превращаются в очертания остроухой клыкастой морды. Запахло мокрой шерстью…





* * *


Чернов остался у них до утра, ночевать лег на тахте в гостиной. Нина прикорнула рядом с Темкой, но уснуть не могла очень долго, все прислушивалась то к едва слышному дыханию сына, то к шорохам за окном. Уснуть получилось лишь под утро. Кажется, только глаза закрыла, как кто-то тронул ее за плечо. Еще не до конца проснувшись, Нина вскинулась, нашарила рядом Темку и только потом открыла глаза.

Над ней склонилась Шипичиха. Как долго она вот так стояла?

– Вставай, – велела старуха. – Дверь за мной запри.

– А вы куда?

– Домой. Рассвет уже, а у меня дома дел полно. – Она говорила так, словно минувшей ночью ровным счетом ничего не случилось, словно бы Нине все померещилось. А вдруг померещилось?

Надежда истаяла, стоило лишь увидеть на подоконнике пустую склянку. Не померещилось…

Нина сползла с кровати, пошатываясь, вышла вслед за Шипичихой, сказала, глядя в ее прямую спину:

– Может быть, кофе?

– Давай. – Шипичиха не обернулась; проходя мимо гостиной, старуха бросила быстрый взгляд на скрючившегося на тахте Чернова. Тахту стоило бы разложить, но он не стал, даже от постельного белья отказался.

Оказавшись на заполненной тусклым рассветным светом кухне, Нина окончательно пришла в себя, включила газ, достала из шкафчика жестянку с кофе. А Шипичиха разглядывала блюдце. Надо было вчера помыть, да сил не хватило. Точно так же, как у Чернова не хватило сил разложить диван.

– Значит, просыпается она? – сказала Шипичиха то ли удовлетворенно, то ли раздосадованно и кончиком ногтя поскребла засохший кофейный рисунок.

– Кто? Сущь?

– Сила. В матери твоей она спала так крепко, что Силична и будить не стала, а в тебе и в мальчонке твоем вот просыпается.

– Какая сила? – Она уже понимала какая, вот только как в такое поверить, когда двадцать первый век на дворе?

– А какая дадена, такая и просыпается. – Шипичиха отставила блюдце в сторону, с усталым вздохом присела к столу. Нина глянула на ее осунувшееся, посеревшее от усталости лицо и поняла, что, в отличие от них с Черновым, Шипичиха только делала вид, будто спала, а на самом деле она сторожила дом. Как старая цепная собака, которая уже почти потеряла резвость и силу, но еще сохранила острый слух.

– Вы нас загипнотизировали, – сказала Нина и поставила турку с кофе на огонь. Она не спрашивала, она была почти уверена.

– А как вас по-другому убедить? – Шипичиха пожала плечами. – Этот вон, – она кивнула в сторону гостиной, – мальца твоего собирался в больницу везти, а в больнице бы его не спасли.

Теперь Нина и сама понимала, что не спасли бы. Откуда взялось это понимание, она не знала, но незнание ровным счетом ничего не меняло.

– И раньше вы меня тоже гипнотизировали.

– Гипнотизировала. Мне нужно было понять, что у тебя на уме, от чего ты бежишь и на что готова. – Шипичиха устало прикрыла глаза.

– Поняли?

– Поняла. Оттого и позволила тут остаться. – Глаз она так и не открыла. А Нину вдруг отпустило. Шипичиха ее не предаст. Может, не станет больше помогать, но не предаст. А это дорогого стоит.

– Я многого не помню из своего детства. – Ей нужно узнать правду, понять, кто она такая и почему мама ни словом не обмолвилась о Темной воде. – Это тоже из-за вас?

– Из-за меня. – Все так же, не открывая глаз, старуха кивнула.

– Почему?


– Потому что не нужны малому дитю такие воспоминания, как у тебя.

– Я уже не дите. Мне нужны эти воспоминания.

Старуха покачала головой.

– Верните мне память. Я знаю, вы можете.

– Могу, но не стану. Ты еще не готова.

– Не готова к чему?

– К тому, какой окажется эта правда. Придет время, сама все вспомнишь. – А вот теперь она подняла тяжелые морщинистые веки, во взгляде ее была тоска.

– Я хочу сейчас.

– Сейчас рано. Не выдержишь. Я заслоночку у тебя в голове малость приподняла, потихонечку все будет просачиваться. Да ты уже начала кое-что вспоминать.

– Я за Тему боюсь. – Нина сняла кофе с огня, разлила по чашкам. – Как я его смогу защитить, если я ничего не понимаю?

– Придет время – и поймешь, и защитишь. Темная вода она не только отнимает. Таким, как ты, она иногда делает подарки. В венах твоих она течет, девочка. В твоих и твоего ребенка. Он тоже сильный. А после этой ночи еще сильнее станет. И ты…

– Расскажите про Сущь, – потребовала Нина, усаживаясь напротив старухи. – Почему она охотится на Темку? Или не она, а он?

– Он. – Шипичиха кивнула. – Зверь красноглазый. И он не охотится. По крайней мере, не на твоего сына.

– Но он опасен?

Прежде чем ответить, Шипичиха очень долго молчала, а потом сказала:

– Я думала, что уже не опасный, что уснул тогда вместе с… остальными, а теперь вот не уверена. Но ты его не бойся. Ни тебя, ни малого твоего он больше не тронет.

– А Чернова? – Это она просто так спросила, на всякий случай.

– И его не тронет, пока… – Старуха снова замолчала.

– Пока – что? – спросила Нина.

– Ничего. – Кофе был обжигающе горячий, но Шипичиха выпила его большими глотками, как воду, встала из-за стола. – Пора мне.

Она подошла к входной двери, указала скрюченным пальцем на засов. Чем-то острым, может быть, гвоздем, на засове были выцарапаны символы, очень похожие на те, что Нина видела на деревянных бусах.

– Теперь в этот дом без твоего приглашения никто не войдет.

– Ни живой, ни мертвый? – Нина улыбалась, хотя ее до самых костей пробрал озноб.

– Про живых не скажу, а мертвяки точно не сунутся, пока сама не позовешь.

Приглушенный туманом утренний свет сделался совсем тусклым, словно бы кто-то поставил его на «минимум». Или заслонил своим огромным, косматым, пахнущим псиной телом…

– И когда все это закончится? – Вот она и задала самый главный вопрос.

– Через неделю. Я надеюсь. – Шипичиха посмотрела на нее с жалостью. Наверное, понимала, что не такого ответа ждала от нее Нина. – Ты, главное, не бойся. Страх для такой, как ты, – это последнее дело. – Она положила ладонь на засов, помедлила мгновение, а потом решительно отодвинула в сторону, шагнула в клубящийся за порогом туман и тут же в нем растворилась. А Нина так и осталась стоять на пороге. Страх – последнее дело. Значит, она попробует не бояться.

Туман снаружи оказался не таким густым и плотным, каким виделся из дому. В его прорехах Нина могла разглядеть и джип Чернова, и прибрежные кусты, и высокую сутулую фигуру…

Сердце замерло, а потом пустилось вскачь. Сердце еще не знало, что Нина решила не бояться. Человек стоял под старой вербой. В тумане лицо его казалось размытым серым пятном, и Нине вдруг подумалось, что, быть может, это не человек вовсе, а вставший на задние лапы огнеглазый зверь. Сущь умел ходить на задних лапах и притворяться человеком. Нина знала. Или помнила…

Существо вскинуло руку, помахало. Жест был вполне человеческий, но движения… Рваные, дерганые, словно рука эта держалась на железных шарнирах. Или была многосуставной, чтобы в любой момент трансформироваться в когтистую лапу.

Нина попятилась от перил. Существо попятилось к воде. Мертвяк не войдет, а живого она и сама не впустит. Надо было спросить у Шипичихи, Сущь живой или мертвый. Существо – Сущь… Случайное совпадение? Пока она рассуждала над этим своим открытием, туман лег ей на плечи тяжелыми и горячими ладонями…

От истеричного визга Нина удержалась лишь в самый последний момент. Зашипела по-кошачьи и забилась в этих чужих, сотканных из тумана руках.

– Это я. Успокойся, – сказал туман голосом Чернова. – Это всего лишь я.

Это всего лишь он. Какое счастье! Такое счастье, что не удержаться на ногах. Она бы села прямо на влажные от росы доски террасы, если бы Чернов позволил, но он не позволил, подтолкнул к забытому на террасе стулу.

– Где бабка? – спросил скучным голосом, словно бы прошлой ночью в их жизни ровным счетом ничего не изменилось. А может, в его жизни как раз и не изменилось?

– Ушла. – Пол террасы все еще раскачивался, как палуба корабля, и Нина на всякий случай вцепилась в подлокотники стула. – Сказала, что у нее дела.

– А ты? – Чернов зябко кутался в махровый халат и в тумане был похож на полярного медведя.