Темная вода

– Мы д-думали, это какая-то инфекция. – Березин на живот товарища даже не глянул. Наверное, насмотрелся за все эти годы. – И в М-москву Генка мотался, и за г-границу. Все н-нормально. Здоровье в п-пределах возрастной н-нормы, а рубцы вот… – Он снова утер лицо носовым платком.

– А они и в самом деле похожи? – спросил Сычев, глядя на Чернова. – Я имею в виду раны.

– Похожи. Глубиной уж точно. – А еще он своими собственными глазами видел зверя, который, возможно, много лет назад напал на Сычева, и в версию Якова был готов поверить с легкостью. Вот только поверят ли в эту версию следователи?

– А ты, Генка, значит, думаешь, что это Лютый ее так? – Яков снова нацепил очки, словно отгородился ими от остальных.

– Я ничего не думаю, Яша. – Сычев пожал плечами. – Я вообще боюсь думать о том, что тут происходит.

Он хотел было сказать еще что-то, но зазвонил его мобильный, и Сычев, мельком глянув на экран, извинился и отошел.

– Ты бы ехал домой, Егор, – сказал Яков, косясь на Березина. – Ты и без того через себя переступил, когда сюда явился.

– Я п-поеду. – Березин закивал, словно бы обрадовался такому предложению. – Я просто с-сказать… п-предупредить… А тут еще в-вот это. – Он вдруг замолчал, очень внимательно посмотрел на Якова, а потом спросил: – Откуда это все, Яша? Я д-думал, оно з-закончилось уже все, а оно, оказывается, д-до сих пор п-продолжается…

Чернов хотел спросить, что закончилось и что продолжается, но Березин махнул рукой и, сильно припадая на одну ногу, поковылял к своей машине. Яков проводил его долгим взглядом, а потом устало сказал:

– Пойдем-ка и мы. Михалыч и следак добро дали. А то там Нина одна с мальчонкой. Волнуется, наверное.





* * *


Нина волновалась.

Они нашли ее там же, где и оставили несколько часов назад: на террасе. Судя по всему, Темка все еще спал. Наверное, это даже хорошо. Такие разговоры не для детских ушей.

Ее терпения хватило на то, чтобы приготовить им с Яковом яичницу, а потом сварить по большой чашке кофе. Ксюшины пироги закончились, и кофе пили без ничего. Наверное, это было правильно, потому что, когда где-то поблизости незримой тенью бродит неупокоенная душа, не до сладостей.

– Она пропала, – сказал Яков, обшаривая карманы штанов в надежде найти в ворохе бычков хоть мало-мальски целую сигарету.

– Кто пропал? – спросила Нина, косясь на окно спальни.

– Девчонка эта мертвая пропала. Скоро приедут водолазы, осмотрят берег. – Яков замолчал, а потом сказал совсем уж странное: – Лучше бы они не берег прочесали, а озеро целиком.

– Почему? – спросил Чернов одновременно с Ниной.

– Потому что Темная вода, – заявил Яков и снова замолчал.

Он молчал очень долго, нашел-таки ту самую пожеванную сигарету, отошел с ней к перилам, закурил, а когда выкурил до самого фильтра, заговорил:

– Как же мне не нравится вся эта история!

Чернов усмехнулся. Ему тоже она не нравилась.

– Гиблое место. – Яков бросил смущенный взгляд на Нину, виновато улыбнулся. – Ты уж меня прости, но нельзя тут ни тебе, ни малому твоему. Если не хочешь у Шипичихи жить, переселяйтесь ко мне. Ксюша, конечно, сначала ворчать будет, но я ей объясню. Она у меня баба понимающая. – Впервые за это страшное утро он улыбнулся.

– Нет. – Нина покачала головой. Выражение лица у нее было такое, словно она из последних сил пыталась не сказать «да». Чернов ее понимал. Думал, что никогда не поймет, а вот на тебе. – Нам нужно оставаться здесь, у Темной воды.

– Оставаться вам тут нужно?! – Яков неожиданно разозлился, перешел почти на крик, но тут же виновато прижал к губам указательный палец. – Все, прости, не хочу малого пугать. – Он немного помолчал, а потом решительно добавил: – Лучше я тебя, Нина, напугаю.

Нина побледнела, на мгновение прикрыла глаза, словно пытаясь защититься от этой никому не нужной правды, а потом решительно и отчаянно вздернула подбородок.

– Ксюша мне уже сказала, что ты знаешь, какую мученическую смерть приняла твоя прабабка. И от кого приняла, тоже сказала.

– От зверя. – Нинины губы побелели. – Ее убил зверь.

– Может быть, зверь, а может, и человек.

– Лютаев?

– Да. – Яков кивнул, вернулся к столу, уперся локтями в столешницу. – И я вот никак для себя не решу, какой зверь страшнее: тот, что о четырех ногах, или тот, что о двух.

– Он может ходить на задних лапах, – сказала Нина шепотом.

– Кто? – Яков вернулся обратно к столу.

– Сущь. Зверя зовут Сущь.

– Кто зовет? – Поверх «авиаторов» Яков пристально посмотрел на Нину. – Откуда ты вообще про него знаешь?


– Эта тварь вчера ночью напала на мой джип, – признался Чернов с неохотой. Посвящать Якова в подробности вчерашнего происшествия не хотелось, но дело с каждой минутой меняло масштабы, втянутыми в него оказывалось все больше и больше людей. – Если не веришь, можешь изучить повреждения на эмали.

– Верю. – Яков закивал с таким же энтузиазмом, с каким до этого кивал Березин. – Тогда и вам двоим будет легче поверить в то, что я вам сейчас расскажу. – Он откинулся на спинку стула, поднял на лоб очки. – Когда Генка Сычев говорил про требуху, что из его пуза вываливалась, он нисколечко не преувеличивал, потому что это я его тогда полумертвого нашел и вот этими самыми руками, – Яков глянул на свои широкие, заскорузлые ладони, – его требуху ему обратно в пузо запихивал, а параллельно пытался остановить кровотечение из порванной ноги. А еще бога молил, чтобы он дотянул до больницы, потому что с такими ранами не живут.

– Но он ведь выжил, – произнесла Нина с каким-то непонятным упрямством.

– Выжил, но какой ценой? Про то, что раны до сих пор кровоточат, он сказал, а про то, что живет уже больше двадцати лет на обезболивающих, сказать забыл.

– Что случилось с Березиным? – перебил его Чернов. Откуда-то он знал, шестым чувством догадывался, что паралич Березина – это не просто так. – Как давно у него случился инсульт?

– Давно. – Яков мотнул бритой головой. – Почти в то же время, как Генку тварюга эта порвала на британский флаг.

– Его тоже порвали? – Видимых следов на Егоре Березине Чернов не заметил, но ведь и Сычев свои страшные раны никому не демонстрировал.

– Его утопили, – сказал Яков с таким выражением лица, что не понять, говорит он правду или шутит.

– В Темной воде?

– Да. Генка тогда как раз в больнице был, в реанимации. Еще не живой, но уже и не мертвый, достали его с того света районные хирурги. Вот мы с Егором и решили отметить это дело. Ну, и помянуть Силичну с… – он осекся, – с Аленой помянуть. Чтобы, значит, без посторонних глаз. Потому и приехали на Темную воду, чтобы никто не мешал.

– Здесь вообще водится рыба? – спросил Чернов.

– На моей памяти никто тут ничего не ловил. – Яков снова мотнул головой. – Мы рыбу с собой привезли. Мы ж не порыбачить хотели, а напиться, выпустить, так сказать, пар. Ну и напились. До свинячьего визга напились. Я уснул. Береза, кажется, тоже уснул. Даже еще раньше меня. А потом среди ночи меня словно под дых кто-то пнул. Я вскочил, но спросонья и с бодуна ничего понять не могу. Где я? С кем я? Потом услышал крик. Не крик даже, а так… эхо от крика. Огляделся, а Егора рядом нет. Ну, тут я сразу протрезвел, потому что из нас четверых… – он осекся и тут же исправился: – Из нас троих только Егор с природой был на «вы». Мы-то все в Загоринах выросли, а он с родителями только на лето приезжал. Это уже потом, когда его отцу пансионат вверили, они сюда всей семьей переселились. Но ни к охоте, ни к рыбалке он так и не пристрастился. Таскался за нами так… по-дружески, но особой тяги к этому делу не испытывал. Но плавал хорошо. Тут что есть, то есть. Лучше всех нас плавал, потому что сначала в городе в бассейне тренировался, а потом уже в пансионате. Там у них тоже бассейн есть. Это Егор сейчас вот такой развалиной выглядит, а тогда был красавец. Завидный жених для всех загоринских девиц. Вот поэтому я сначала не особо испугался, когда понял, что Егор в заплыв ушел. Помню, как не хотел в воду заходить, поорал сначала с берега, а он не отвечает.

Нина слушала рассказ Якова, сцепив в замок побелевшие пальцы.

– Сунулся я, значит, в воду. А темно кругом – хоть глаз выколи. Звезд не видно, луна за тучу зашла. Брел по дну, пока было можно, а потом поплыл. В темноте и на голос. Только не на голос… – Яков вдруг поежился, – а на голоса. Словно песню кто пел, тихими такими, едва слышными голосами. Слов не разобрать, а страсть как хочется понять, о чем эта песня. Плыву я, значит, башкой по сторонам верчу, а рядом со мной в темноте словно бы тоже кто-то плывет. То затылка коснется, то за пятку пощекочет. Наверное, я все-таки был тогда изрядно пьян, потому что даже сейчас мне ту ночь вспоминать страшно, а тогда – ничего, плыл себе и плыл. Да еще любопытно…

Чернов слушал Якова, а думал о прошлой ночи. Вот ему не было любопытно, и певуний тех ночных встретить еще раз ему бы не хотелось.

– Я уже и забыл, что мне нужно Березу искать. – Яков шмыгнул носом. – Мне вдруг так хорошо стало, спокойно. До тех пор, как кто-то… нежить какая-то не положила мне ладони на плечи и под воду не утянула. Вот тогда и спал морок. Морок спал, а страх вернулся. Забарахтался я, стал отбиваться. И от этих рук, и от этих… мертвецких ласк. Открыл под водой глаза, а там уже не темно, луна выглянула. И вот в этом лунном свете кружат они вокруг меня, хороводы водят…

– Кто? – шепотом спросила Нина. В отличие от Чернова, она вчерашний «хоровод» не видела, а он решил не рассказывать, чтобы лишний раз не пугать.

– Русалки, – заявил Яков решительно. – Не те, что в Голливуде, с голыми сиськами и хвостами, – он виновато глянул на Нину, – а другие… Сначала глянешь – красавица, каких еще поискать, а стоит только в глаза ей заглянуть, и все, пиши пропало. Мертвые они. Мертвые и голодные. До мужиков голодные. И это, скажу я вам, не фигура речи. Это самый настоящий звериный голод. Я той ночью с жизнь попрощался, потому как точно знал, что не отпустят они меня на берег, утянут на дно, а уж там попируют.

Нина тихо всхлипнула, сжала виски руками. Чернов легонько тронул ее за плечо, и она тут же плечом дернула, сбрасывая его ладонь. Но он не обиделся, понял, что это движение не от брезгливости и злости, а от страха.

– Но что-то изменилось. – Яков, кажется, до сих пор удивлялся тому факту, что вышел сухим из воды. Сухим и живым. – Перестали они хороводы водить. И ластиться ко мне перестали, лапать этими своими ледяными руками. Словно бы отозвал их кто-то. Или отогнал. Я так и не понял кто. Не до того мне тогда было. Первым делом на поверхность рванул, чтобы хоть немного воздуха глотнуть. Наглотался. И воздуха, и озерной воды. А когда в себя пришел, огляделся. Луна выкатилась, осветила все вокруг. Я подумал, если еще раз увижу этих мертвячек, если хоть одна из них меня коснется, все… конец мне придет. Но, слава богу, никого в воде не оказалось. Вода вроде как бурлит, всплескивает, и песенку слыхать, только не видно ничего и никого. Я, даром что атеист, перекрестился, как меня бабка учила, и к берегу рванул. А потом вспомнил про Березу. Ведь если они меня так… отхороводили, то и его могли. Стал кричать, звать его. Пару раз даже нырнул. – Яков перевел дух. На загорелом лице его выступила испарина. – Не знаю, как я его нашел. Может, случайно, а может, судьба у нас с ним такая. Только нашарил я в темноте руку. Сначала испугался, что это мертвячкина рука, а потом чувствую – теплая. Уцепился сначала за запястье, потом за шкирку ухватил, потянул на буксире к берегу. А уже на берегу понял, что Егорка, дружок мой закадычный, тоже мертвяк. Не билось у него сердце… Сердце не билось, а вот я бился… Время не засекал, сколько я его откачивал, но, думается мне, что долго. Потому что, когда откачал и в больницу отвез, выяснилось, что мозг от кислородного голодания поврежден. Тогда еще непонятно было, целиком или частично. Положили его в реанимацию на Генкино место, подключили к аппарату искусственного дыхания. Из комы он вышел на шестой день, не таким, какой он сейчас. Тогда он и говорить не мог, и ходить. Всему заново ему пришлось учиться. Благо отец – главврач пансионата, человек со связями в медицинских кругах. Вытащили Егорку, выходили. Вот только матушка его на меня даже смотреть не могла, до самой своей смерти меня винила в том, что ее единственного сыночка на Темную воду потащил. Про то, что из Темной воды его тоже я вытащил, никто не вспоминал. А мне и не нужно. Выжил, и слава богу! У меня тогда, сказать по правде, очень сложный жизненный период был. – Яков усмехнулся. – Сначала с Силичной и Аленой эта беда. Мы ведь все эти годы думали, что нет тебя и твоей мамы в живых. Потом Серегу за убийство замели. Потом Генку зверь порвал. Потом вот Егорка едва жив остался. И все не чужие мне люди, близкие друзья и вообще…

Это «и вообще» было таким красноречивым, что Чернов сразу понял, что Яков был влюблен в Нинину маму. Наверное, это в самом деле страшно: одновременно потерять и любимую девушку, и лучшего друга. А теперь выясняется, что и любимая девушка все это время жила себе припеваючи, друга-убийцу уже выпустили из тюрьмы, а маленькая девочка выросла и сама стала мамой. Вот и сказочке конец, а кто слушал – молодец!

Или не конец сказочке, а продолжение? Двадцать лет все было тихо-мирно, никаких тебе русалочьих хороводов, никаких нападений диких зверей, никаких убийств, а тут бац – и все сначала! И ведь началось все с возвращением к Темной воде Нины и малого. Что там говорила про них Шипичиха? Что они особенные? Настолько особенные, что одним только своим появлением взбаламутили все это темное болото? И только ли болото? Вот его, Чернова, душу они тоже взбаламутили. Он столько лет жил себе поживал, изо всех сил выбивался в люди, рвал когти и жилы, чтобы сначала основать, а потом отстоять собственный бизнес, чтобы на ноги встать и не думать о будущем. На ноги встал, а о будущем все равно думалось. О будущем и, что греха таить, о прошлом.

– Теперь ты понимаешь, какое это место? – Яков уперся ладонями в столешницу, подался к Нине. – Теперь ты понимаешь, почему вам с Темой нужно отсюда съезжать?

– Понимаю. – Нина кивнула. – Шипичиха мне объяснила.

– Шипичиха! – Яков зло мотнул головой. – Карга старая! Сколько раз я к ней приходил, в ноги падал, просил, чтобы раскинула карты, посмотрела, что стало с… твоей мамой. А она мне всегда одно и то же отвечала. Говорила, нет ее больше, Яшка, уймись и забудь. А как тут забыть, когда каждый день в голове мысли: куда ж вы подевались?! Живы ли вы?! Я верил, что живы. А она говорила, что нет вас. А если бы правду сказала?.. Если бы сказала, куда она уехала, кому бы от этого было плохо? Я бы к вам приехал, помогал бы вам всем, чем мог. – Он снова сдернул с лица очки, спросил странным, заискивающим тоном: – Мамка твоя ведь так замуж и не вышла?

– Не вышла. – Нина покачала головой, а Яков вздохнул. То ли с облегчением, то ли с тоской по утраченному.

– Видишь, как оно, девочка? Видишь, как Шипичиха нашими судьбами распорядилась? Я понимаю, Серегу они боялись, того зверства, что он совершил с Силичной… и остальными. Может, от него и прятались. Но ведь я – не он! Я другой был тогда человек!

Тогда другой, а сейчас какой? Всю ли правду он им рассказал о том, что случилось больше двадцати лет назад? А Серега, славный парень и серийный убийца, вышел на свободу. И сразу же начались новые убийства. Маньяк оказался на воле, а диковинная саблезубая зверушка вышла на охоту. И русалки вмиг вздребезнулись и сопритюкнулись, снова принялись водить хороводы в Темной воде. Жуть и дичь. Какое-то средневековое мракобесие, но не верить во все это не получается, потому что и зверюшку, и русалок Чернов видел своими собственными глазами. Мало того, зверюшка, кажется, уже успела поцарапать Нину…

– Покажи руку! – Да, это бесцеремонно и некрасиво – стаскивать с малознакомой барышни одежду, но он должен убедиться, еще раз посмотреть на рану. Да и не стаскивает он, а всего лишь тянет за рукав кардигана.

Нина не оскорбилась, наверное, поняла причину его внезапной порывистости. Сама закатала рукав, положила руку на столешницу.

Раны не было. От нее остался только тонкий белесый шрам, словно поранилась Нина много лет назад.

– Это что за чертовщина такая? – Внезапно затянувшаяся рана взбаламутила его куда сильнее всех маньяков, чупакабр и утопленниц, вместе взятых.

Нина внимательно, но без удивления рассматривала свою руку.

– Шипичиха сказала, что нам с Темкой Сущь навредить не сможет, – заявила наконец Нина.

– А утопленницы? – спросил Чернов своим особенным официальным тоном. Так было проще принять здешние реалии и не сойти с ума.

– И утопленницы. – Нина одернула рукав кардигана. – Без моего приглашения в дом они не войдут, а приглашать я их не стану.

– Какая ты, однако, негостеприимная. – Не получилось с официальным тоном, можно попробовать сарказм. – А если очень сильно попросят? Я их видел вчера, Нина! Вот этих самых навок-утопленниц, про которых нам тут рассказывал Яков. Только я тогда по незнанию решил, что это какие-то местные тетки. Сектантки там или фольклористки. Песенку их, между прочим, тоже слышал.

– Тогда тебе лучше переехать жить в Загорины, – сказала Нина бесцветным голосом, а Чернов внезапно рассвирепел. Выходит, она такая храбрая и отчаянная, а он такой трусливый. Испугался каких-то русалок! Какой-то чупакабры испугался! У него оставался еще один аргумент, но Яков его опередил.