Темная вода

– Это она его ранила? – спросил Чернов, стаскивая мокрую футболку и аккуратно развешивая ее на спинке стула.

– Да.

– А тебя?

Прежде чем ответить, Нина глянула на свою ладонь. Чернов тоже глянул. Рана затянулась, напоминал о ней лишь тонкий белесый рубец.

– Со мной все в порядке. – Она сжала руку в кулак, едва удержалась от того, чтобы спрятать кулак за спину.

– И теперь он вот такой. – Чернов не спрашивал, Чернов констатировал очевидное. – Значит, она сказала, кто ее убил? – спросил он совсем другое, а Нина задумалась.

Получалось, что та девушка обвиняла в своей смерти Якова. Она говорила «он». Он – это кто? Яков или кто-то другой? Только одно Нина теперь знала наверняка: убийство совершил человек, а не зверь. По крайней мере, одно конкретное убийство. Было и еще кое-что… Лютаев тоже желал Якову смерти. И в голосе его, прокуренном или простуженном, слышалась затаенная ярость.

– Я не уверена в том, что она сказала. Она уже не человек, понимаешь?

– Понимаю. – Чернов криво усмехнулся, и Нина подумала, что, возможно, про русалок он теперь знает не меньше, чем она, если не больше. Про русалок и полуночные хороводы… – Слушай, я пойду переоденусь. Ты же не выбросила мой халат?

Она не выбросила, она его даже просушила и аккуратно повесила на вешалке в ванной. На всякий случай. Глупость, конечно, но вот… снова пригодился…

Чернов вернулся быстро. Так же скоро и деловито он зажег духовку и придвинул к раскрытой дверце стул с развешанной на его спинке мокрой одеждой. Нине и самой захотелось пересесть поближе к теплу, потому что в ее теле все еще плескалась Темная вода.

– Надо побриться к едрене фене. – Чернов поскреб подбородок. – Думал, поживу в глуши Робинзоном, обрасту волосами, как леший, отдохну от цивилизации, а тут бороду приходится сушить по три раза на дню.

Он говорил и наблюдал, как Нина достает из шкафчика коробку с кофе. С одобрением и вожделением наблюдал.

Кофе пили молча, каждый думал о своем. И только Яков не думал ни о чем, Яков сидел истуканом и смотрел прямо перед собой.

– Что станем с ним делать? – Чернов не выдержал первым. – Есть идеи?

У Нины возникла только одна мало-мальски толковая идея. Помочь им могла Шипичиха, но для этого следовало дождаться рассвета. Посреди ночи она Чернова из дому не выпустит. Мысль эта была настолько смешная и самоуверенная, что Нина помимо воли улыбнулась.

– Что? – спросил Чернов настороженно. Ее улыбки его нервировали. Да она и сама нервничала. Чего уж там…

– Съезди за Шипичихой, – сказала Нина и поспешно добавила: – Только утром!

– Ну разумеется, не сейчас! – Он многозначительно глянул на свои торчащие из-под халата ноги. – Не хотелось бы эпатировать таким фривольным видом почтенную загоринскую публику.

Стало вдруг легко, словно невидимая глыба, что все это время давила на сердце, истаяла, как предрассветный туман. Он никуда не уйдет до рассвета, не бросит их с Темкой одних.

– А зачем? – спросила Нина шепотом. – Зачем ты приехал?

– Выстрел услышал. – Чернов пожал плечами.

Выстрел услышал и примчался их спасать. Какой хороший человек. Никто раньше не спасал их с Темкой. Ей приходилось спасаться самой. Она уже почти привыкла.

– Он в него попал? – спросил Чернов, внимательно разглядывая безучастного ко всему Якова.

– В Сущь?

– В зверя.

– Я не знаю. Наверное. Зверь прыгнул в кусты, и тот человек… Лютый эти кусты потом проверил.

– Смелый, однако.

– Смелый. – Или ему просто нечего терять. Когда человеку нечего терять, он становится не просто смелым, а безрассудно смелым. Нине ли не знать. – И Яков, наверное, тоже смелый, если пришел сюда один.

– Он присматривал. – Чернов снова пожал плечами, поскреб торчащую из-под халата лодыжку. – За вами с малым.

Значит, присматривал. Яков присматривал, а Нине хотелось, чтобы и Чернов тоже. Глупость и блажь. У Чернова были свои дела, Чернов водил хороводы…

– Они на тебя напали? – спросила Нина так тихо, что и сама едва расслышала свои слова.

– Выманили. – Он кивнул. – Очнулся уже в воде. Что это, по-твоему? Гипноз?

– Морок.

Чернов снова кивнул, словно ее объяснение его полностью устроило.

– Думал, мне кранты, но отпустили.

– Почему отпустили? – Ей было важно знать. Эти существа… русалки, они редко отпускают тех, кто попадается в их сети. Даже если бы хотели, голод бы им не позволил.

– Не знаю. Не понравился на вкус. – Чернов усмехнулся. Усмешка получилась кривая. – Ты мне лучше скажи, что на тебя нашло. Зачем ты вышла из дому? У тебя вообще мозги есть?


– Мозги есть. – А еще есть воспоминания и невесть откуда взявшиеся знания. – Так надо было.

– Надо было… – Он посмотрел на нее как на ненормальную, с жалостью и сомнением посмотрел. – И она на тебя напала?

– Не на меня – на Якова. А я попыталась ей помешать.

– Получилось? – Сомнения во взгляде Чернова стало больше, чем жалости.

– Получилось бы. – Она была почти уверена, и он почувствовал эту уверенность, многозначительно хмыкнул. – Если бы не появился зверь. Если бы не появился Лютый и не выстрелил в него.

– А если бы он не появился, что бы с вами стало? С тобой, Яковом и малым? – спросил Чернов своим каким-то особенным казенным тоном.

– Шипичиха сказала, что нам с Темкой нечего бояться. – Вот только воспоминания, кровавые обрывки воспоминаний говорили совсем о другом. И взгляд Чернова тоже.

– Ага, по моему джипу эта тварь скакала просто так, от избытка чувств.

– Она убила мою прабабушку. – Нина обхватила себя за плечи. В доме было холодно. Несмотря на включенную духовку, холодно. – Я видела… я помню. Это не Лютый, это Сущь…

– Помнишь? Что еще ты помнишь?

А ведь было и еще кое-что. Кое-что очень важное. Был тайник, в котором она пряталась в детстве. И тайник этот находился в спальне.

Нина встала из-за стола, на цыпочках, чтобы не разбудить Темку, направилась в спальню. Чернов пошел следом. У него, такого большого, такого внушительного, получалось двигаться бесшумно. Почти так же бесшумно, как двигался зверь. В окно, задернутое легким тюлем, заглядывала полная луна. Слава богу, только луна! Ее света хватало, чтобы видеть и спящего Темку, и все остальное. Нина замерла посреди комнаты, осмотрелась, вспоминая ракурс. Где она могла прятаться, чтобы видеть входную дверь и ножки кровати? Вот, например, шкаф, она бы там поместилась даже сейчас, а не только в детстве. Но ракурс был другой.

– Что ты ищешь? – шепотом спросил Чернов, и она на него шикнула, все так же, на цыпочках, подошла к зеркалу, ощупала резную раму: завитушку за завитушкой. Одна из завитушек вдруг с тихим щелчком поддалась, и зеркало превратилось в дверь…

За дверью находилась комната. Или, точнее сказать, каморка. Они свободно поместились бы в ней вдвоем с Черновым, но третьему там не осталось бы места. Чернов мягко, но решительно оттер Нину в сторону, включил в телефоне фонарик, посветил.

Темнота. Пустота. Затянутые паутиной углы, серебристая шерсть на полу. И тряпичная кукла…

…Это ее кукла. Мама сшила ее специально для Нины. Она была смешной и милой: широкоротой, с глазами из ярко-синих пуговиц, в красном платье в горох. У Нины было такое платье, а из остатков ткани мама сшила наряд для куклы. И на Темкином рисунке в пасти у зверя то ли девочка, то ли кукла в красном платье…

Зашумело в ушах, а в нос шибанул острый звериный дух, комната качнулась вместе с зеркалом-дверью. Нина упала бы, непременно упала, если бы Чернов не схватил ее за плечи, не удержал на ногах.

– Спокойно, – сказал он ласково, словно разговаривал с маленькой Ниной, а не Ниной взрослой и самостоятельной. Его собственные глаза были темными, как ночь.

– Шерсть…

– Вижу. – Аккуратно прислонив Нину спиной к стене, он бесстрашно шагнул в тайник и взял в одну руку куклу, в другую клок шерсти.

Нина завороженно наблюдала за его действиями.

– Твое? – Он протянул ей куклу.

– Мое. – Она прижала куклу к груди. – Клюква.

– Что?

– Ее зовут Клюква.

– Ясно. – Чернова не интересовала кукла, куда больше его интересовала шерсть. И Нина его понимала. Если в тайнике есть шерсть, значит, здесь бывал и зверь. Вот только когда он был здесь в последний раз? Уж не в ту ли ночь, когда разодрал ей руку?..

– Спокойно, – снова повторил Чернов, только на сей раз не ласково, а строго. – Не паникуй.

– Она сказала, что в дом никто не войдет… что она поставила защиту…

– Вот теперь и не войдет. Утопленница ведь не смогла войти. – Чернов рассматривал шерсть, держа ее на ладони.

– Не смогла. – Утопленница не смогла, а Сущь… Сущь уже входил в дом. Больше двадцати лет назад. Тогда еще не было защиты и символов на запоре?

Нина задумалась, вспоминая. Были! Символы были всегда. А Сущь все равно вошел… После того, как убил бабушку. Перед тем, как в дом пришел Лютаев в своих грязных охотничьих сапогах.

– Чертовщина какая-то… – донесся до нее голос Чернова.

Чертовщина. Разве можно с этим спорить? Вот только Чернов имел в виду что-то другое, Чернов глаз не сводил со своей раскрытой ладони. Нина тоже посмотрела.

Клок шерсти менялся. Из серебристо-серого он сделался дымчато-серым, потом потемнел до угольной черноты, а дальше просыпался сквозь пальцы Чернова горстью пыли. Что это вообще такое? Как такое возможно?

Сказать по правде, метаморфозы с шерстью были самой меньшей из ее бед, но занимали куда сильнее, чем навьи хороводы. Может быть, потому, что хороводы водились вне стен ее дома, а шерсть – вот она.

– Охренеть. – Чернов вытер руку о халат, и Нина мельком подумала, что халат потом придется постирать. – Откуда ты узнала про тайник?

– Из воспоминаний.