Убегай!

Сэм ответил сразу.

Вроде бы незачем. Все хорошо.



И тут ничего удивительного.

Он отправился обратно в Нью-Йорк. У них с Ингрид было общее облако, или как там это сейчас называется, и все его фотографии и документы, а также ее фотографии и документы хранились в одном месте. Любимая музыка тоже. И сетевой ресурс у них был тоже общий, поэтому он велел Сири[33] проиграть самые последние в списке записи Ингрид, а сам откинулся на спинку сиденья и стал слушать.

Первая песенка, которую Ингрид поставила в список, вызвала у него улыбку: «Девушка из Ипанемы» в исполнении Аструд Жильберто, запись 1964 года.

Божественно.

Саймон покачал головой, он преклонялся перед этой женщиной и до сих пор не мог понять, почему из множества других мужчин она выбрала именно его. Не кого-нибудь, а его, Саймона. Как бы ни трепала его жизнь, какие бы ни выписывала крутые виражи, какие бы невероятные распутья ни видел он перед собой на дороге, этот факт – что Ингрид выбрала именно его – помогал ему всегда крепко стоять на ногах, быть благодарным судьбе и возвращаться домой.

Зазвонил телефон. На экране навигатора появилось имя звонящего.

Ивонна.

Он сразу же ответил.

– Звоню не по поводу Ингрид, – быстро сказала Ивонна. – Там все без изменений.

– Тогда в чем дело?

– И вообще все в порядке.

– Хорошо.

– Сегодня второй вторник месяца, – сказала она.

Он совсем забыл про Сэди Лоуэнстайн.

– Ничего страшного, – продолжала Ивонна. – Сэди от твоего имени могу позвонить я и все отложить, или отправлюсь сама, или…

– Нет-нет, я поеду.

– Саймон…

– Нет, я хочу поехать. Тем более что это мне по пути.

– Уверен?

– Да. Если у Ингрид будут какие-то изменения…

– Да, позвоню. Или позвонит Роберт. Он скоро меня сменит.

– Как дети?

– Аня у твоей соседки. Сэм все время на телефоне, переписывается с кем-то, что ли. Две недели назад он стал встречаться с девушкой. Ты знаешь об этом?

Опять боль, хотя на этот раз не такая сильная.

– Нет.

– Девушка хочет приехать из Амхерста и сидеть здесь с ним, он невольно улыбается, но велит ей пока не приезжать.

– Я скоро вернусь.

– Дети по тебе скучают, конечно, но ты им сейчас не нужен, надеюсь, понимаешь, что я имею в виду. Они знают, чем ты сейчас занят.



Сэди Лоуэнстайн жила в кирпичном доме, построенном в колониальном стиле, в Йонкерсе, штат Нью-Йорк, к северу от Бронкса. Соседями ее были люди простые, в основном рабочий класс. Из своих восьмидесяти трех лет Сэди прожила здесь пятьдесят семь. Она вполне могла бы позволить себе лучшие условия. Будучи ее финансовым консультантом, Саймон знал это, как никто другой. Она могла бы купить себе дом где-нибудь во Флориде, подальше от холодной зимы, или квартиру в кондоминиуме, но она только усмехалась. Ей это было неинтересно. Два раза в год она уезжала в Вегас. И все. В остальном ей нравилось жить в этом старом доме.

Курить Сэди так и не бросила, судя по ее хриплому голосу. На ней было старинное домашнее платье муу-муу[34]. Они с Саймоном расположились у нее на кухне за круглым столом, за которым Сэди когда-то сиживала со своим мужем Фрэнком и двумя детьми, братьями-близнецами Барри и Грэгом. Двое из семьи уже покинули этот мир. Барри в 1992 году умер от СПИДа. Фрэнк стал жертвой рака и скончался в 2004-м. Грэг был еще жив, но давно переехал в Финикс и редко навещал мать.

Пол на кухне был покрыт тонким линолеумом. Цифры на висящих над раковиной часах были нарисованы на фоне красных квадратиков, это был сувенир, привезенный Фрэнком из давней поездки в Вегас, еще лет двадцать назад.

– Садитесь, – сказала Сэди. – Сейчас заварю чай, как вы любите.

Чай был фирменный – ромашковый с лимоном и медом. Саймон чай вообще не пил. Для него чай был «жалким подражателем кофе», и как бы ни хотелось ему распробовать и оценить вкус чая, этот напиток всегда оставался для него не более чем подкрашенной водой.

Но десять лет назад – может быть, больше, точно он не помнил – Сэди заварила ему чай с каким-то особенным привкусом и купленный в особенном магазине и спросила, нравится ли ему, и он ответил, что очень нравится, и вот теперь этот чай был на столе – он поджидал Саймона всякий раз, когда тот являлся с визитом.


– Осторожно, еще горячий.

На холодильнике цвета пожелтевшей слоновой кости висел помесячный календарь с однотипными фотографиями, изображающими горные и речные пейзажи. Некогда банки раздавали клиентам подобные календари бесплатно. Может быть, и сейчас раздают. Неизвестно, где их берет Сэди.

Саймон смотрел на этот календарь, этот простой старомодный планировщик текущих и будущих событий.

Он почти всегда так делал, когда приходил сюда. Просто смотрел на квадратики числом тридцать или тридцать один (да, и числом двадцать восемь или двадцать девять для февраля). Большинство квадратиков (почти все) были пустые – ни отметок, ни записей. Просто белые. Но вот на квадратике с шестым числом каждого месяца шариковой ручкой было нацарапано: «Дантист, 2 часа дня». И каждый второй понедельник был обведен кружком – день сдачи утилизируемых отходов. И еще на втором вторнике каждого месяца ярко-красным маркером большими жирными буквами было написано одно слово:





САЙМОН!


Да, его имя. С восклицательным знаком. А ставить восклицательные знаки было совсем не в характере Сэди Лоуэнстайн.

Такие дела.

В первый раз он увидел эту надпись – свое имя красными буквами и с восклицательным знаком – на календаре, который висел на этом же самом холодильнике, восемь лет назад, когда обсуждал с ней проблему сокращения частоты своих визитов, потому что, честное слово, настало время, когда ее вложения и издержки в общем и целом урегулированы, и нет такой уж необходимости приезжать каждый месяц. Все проблемы можно решить по телефону, причем даже не с ним лично, а с его подчиненным, или, в самом крайнем случае, все можно утрясти во время ежеквартальных визитов.

Но потом Саймон случайно бросил взгляд на холодильник и увидел на календаре свое имя.

Он рассказал об этом Ингрид. Он рассказал об этом и Ивонне. Живущих поблизости родственников у Сэди не было. Друзья либо переехали, либо отошли в мир иной. Так что эти его визиты для нее кое-что значили, для нее очень важно было сидеть с ним за старым кухонным столом, за которым некогда с ней сидела вся ее семья, прихлебывать чай и наблюдать, как Саймон просматривает бумаги.

Да и для него это тоже кое-что значило.

Саймон никогда не пропускал своих визитов к Сэди. Ни разу.

Если бы он сегодня отменил этот визит, Ингрид была бы очень недовольна. Поэтому он сейчас здесь.

Саймон смог открыть ее портфолио у себя в ноутбуке. Просмотрел данные о нескольких вкладах, но фактически все это было излишне.

– Саймон, вы помните наш старый магазинчик?

Сэди с Фрэнком некогда были владельцами небольшого магазина канцелярских товаров в центре города, там продавались ручки, бумага, работал ксерокс, изготавливали визитные карточки.

– Конечно, – ответил он.

– Вы не были там в последнее время?

– Нет. Там ведь сейчас магазин одежды, верно?

– Был. Продавали все эти шмотки в обтяжку для подростков. Я еще называла его «Все для шлюх», помните?

– Да, помню.

– Я понимаю, это не очень хорошо. Я хочу сказать, видели бы вы меня в мои лучшие годы. Я ведь была красавицей, Саймон.

– Да вы и сейчас такая.

Она пренебрежительно отмахнулась.

– Да перестаньте вы. Впрочем, я тогда уже знала, как подчеркнуть свои формы, если вы понимаете, о чем я. Я такие штучки надевала, что папа закатывал настоящую истерику. – На губах ее расцвела мечтательная улыбка. – Фрэнк на меня сразу запал, уж можете мне поверить. Бедный мальчик. Как увидел меня в бикини на пляже в Рокуэй-Бич – все, у него не было никаких шансов устоять.

Она повернула голову и одарила его улыбкой. Он улыбнулся в ответ.

– В любом случае, – продолжала Сэди, и ее ностальгическая улыбка угасла, – этот магазин одежды для проституток закрылся. Теперь там ресторан. Угадайте, какая там еда?

– Какая же?

Она сделала глубокую затяжку, и лицо ее изменилось, будто она увидела, что на ее линолеум написала собачка.

– Азиатский фьюжн, – выпалила она.

– Ого!

– Что это, черт возьми, значит? Фьюжн – это что теперь, страна?

– Вряд ли.

– Азиатский фьюжн. И называется ресторан – «Мешугас»[35].

– Да? Странно звучит для названия.