Убегай!

– Покончил с собой. Я разговаривал с местными копами. Ничего подозрительного. Потерял работу, пал духом. Пошел в гараж и пустил пулю в лоб.

– Но они ведь и не искали ничего подозрительного, – сказала она. – Он мог, например…

Она замолчала. Сердце ее сжалось.

– Елена?

Она не сказала этого вслух, но ответ вдруг показался ей очевидным. Самоубийство. Два убийства.

И исчезновение.

Генри Торп, вероятно, тоже мертв. Если убийца хотел убедить всех, что эта жертва не связана с другими – если он не хотел, чтобы полицейские стали искать какие-либо связи между жертвами убийства, скажем, на сайтах ДНК, – нужно было устроить все так, будто один из них подался в бега.

Черт.

Неужели Елена разыскивает мертвеца?

– Елена!

– Да, я здесь. Надо посмотреть еще кое-что.

– О чем ты?

– Нам известно, что на сайте Ance-Story зарегистрировалась также и Пейдж Грин.

– Да, но… она не сводная их сестра. Там приведен полный список. Все мужчины.

– Может быть какая-то другая связь.

– Тогда используй систему поиска, там она есть.

Она набрала «Пейдж Грин». Ничего. Набрала «Грин» с инициалами, еще несколько вариантов, которые предложил Лу. Опять ничего. Перечитала список родственников. Там был один двоюродный брат и несколько троюродных.

Не нашлось ни ответов на «Пейдж», ни на инициалы П. Г.

– Пейдж Грин им не родственница, – сказал Лу.

– Тогда каким образом она вписывается в эту компанию?





Глава двадцать девятая




Компьютерное приложение сообщило Саймону, что добраться до Колумбийского университета на поезде подземки можно всего за одиннадцать минут, то есть значительно быстрее, чем на такси или автомобиле. Саймон поджидал лифт, который должен опустить его в недра квартала Вашингтон-Хайтс, как вдруг зазвонил его мобильник.

Номер не определился.

– Алло?

– Через два часа результаты по отцовству будут готовы.

Это был Рэнди Спрэтт из генетической лаборатории.

– Прекрасно, – сказал Саймон.

– Встречаемся во дворе за педиатрическим корпусом.

– Хорошо.

– Мистер Грин, вам знакомо выражение «оплата при доставке»?

Черт, с какой легкостью люди идут на коррупцию по мелочи.

– У меня будут наличные, – сказал он.

Спрэтт отключился. Саймон набрал номер Ивонны.

– Привет, – послышался в трубке ее неуверенный голос.


– Не волнуйся, – сказал Саймон, – я не стану тебя пытать насчет страшных секретов Ингрид. Мне нужна твоя помощь.

– Что случилось?

– Нужно снять со счета девять тысяч девятьсот долларов наличными, отделение банка рядом с больницей.

Сумма должна быть меньше десяти тысяч. Если больше, надо писать отчет о валютной операции в ФинСЕН[39]. Если в двух словах, отчет будет передан в службу налогового управления или в правоохранительные органы, а Саймону не хотелось сейчас с ними связываться.

– Прошу тебя, выручи.

– Хорошо, – сказала она, и потом после паузы: – А зачем тебе наличные?

– У меня тоже может быть свой секрет, не только у вас с Ингрид.

Не стоило так говорить, но уже было поздно.

Как только он отключился, дверь лифта открылась, и он увидел перед собой неказистый, плохо освещенный вагон. Люди продолжали заходить, пока не раздался предупредительный гудок. Вертикально уходящие под землю лифты метро, вероятно, лучше всего дают горожанам понять, что испытывает шахтер, погружающийся в угольную шахту, хотя, конечно, между лифтом подземки и шахтной клетью нет ничего общего.

Вагон был практически полон, хотя и не битком, не как консервная банка сардинами. Саймон решил постоять. Он ухватился за вертикальный поручень. Было время, когда в такой ситуации, чтобы избавиться от клаустрофобии в замкнутом пространстве вместе с незнакомыми людьми, он принимался просматривать телефон или читал газету, но потом привык, стал поглядывать по сторонам, смотреть на лица других пассажиров, и ему это даже стало нравиться. Вагон подземки – это особый мир на нашей планете. В нем можно видеть людей самых разных национальностей, вероисповеданий, убеждений и с разными гендерными особенностями. Можно столкнуться с публичным проявлением любви или ссорой. Здесь слышишь музыку, голоса, смех, порой можно увидеть и слезы. Здесь ездят и богатые, в дорогих деловых костюмах (как и сам Саймон), а бывают и нищие. В поезде все равны. Все платят за проезд одинаково. У всех равные права на сидячее место.

По какой-то причине в последние год или два люди перестали избегать пользоваться подземкой. Когда там не велись ремонтные работы и не было перебоев с поездами, подземка становилась своего рода убежищем.

На территорию кампуса Колумбийского университета Саймон вошел через центральные ворота, что на углу Бродвея и Сто шестнадцатой улицы. Те самые ворота, через которые он, старшеклассник, вошел сюда в первый раз, когда они с отцом приходили в университет в день открытых дверей, чтобы поближе познакомиться с предполагаемым местом учебы. Его отец, самый замечательный человек на свете, работал инженером-электриком в объединении IBEW[40]. И Саймон трепетал при мысли о том, что и его сын тоже когда-нибудь станет учиться в старейшем, входящем в Лигу плюща, университете страны.

Рядом с отцом Саймон всегда чувствовал себя в полной безопасности.

Но за две недели до окончания школы случилось непредвиденное: отец Саймона скоропостижно умер по пути на работу в Милберн, штат Нью-Джерси. С ним случился инфаркт. Это был страшный удар для семьи и во многом начало конца. Когда у Саймона появились свои дети, он все старался припомнить, каким был его отец для него самого – так прилежный ученик старается подражать мастеру, – хотя при этом у Саймона всегда оставалось чувство, что он до отца недотягивает.

Любят ли его дети так же, как сам Саймон любил своего отца?

Почитают ли они его так, как он почитал отца?

Дает ли он своим детям то же ощущение безопасности, какое у него самого было рядом с отцом?

И главное: заботился бы его отец о своей дочери, не спуская с нее глаз, допустил бы он, чтобы она превратилась в наркоманку? Стал бы безвольно стоять рядом, когда стреляют в его жену?

Такие мысли мучили Саймона, когда он ступил на территорию кампуса, где провел четыре года.

Мимо него куда-то спешили студенты, большинство со склоненными головами. Самое время отпустить ворчливое замечание, вот, мол, она, современная молодежь, они ничего не видят и не слышат вокруг себя, уткнулись в экранчики своих смартфонов и заткнули уши пробками наушников, словно хотят отгородиться от всего мира и среди людей оставаться в одиночестве. Но ведь и его поколение было таким же «плохим», так что какой в этом смысл?

Саймон увидел бронзовую статую Афины, древнегреческой богини мудрости, сидящей на троне. Если подойти поближе, в складках ее одежды возле левой ноги можно разглядеть маленькую сову. Легенда гласит, что из группы первокурсников первый, кто заметит эту сову, обязательно станет лучшим выпускником в своей группе. Левую руку Афина вытянула вперед, как бы приветствуя гостей, но Саймон иногда в этом видел недоуменный жест своей бабушки.

– Э-эх, ну что тут поделаешь? – бывало, говаривала она.

Снова зазвонил телефон. Это была Елена Рамирес.

– Есть что-то новое? – спросил он.

– Да, и много чего.

Елена лишь вкратце коснулась того, что заставило ее отправиться в штат Мэн: просто сказала, что с этими усыновлениями что-то не так. Зато подробно остановилась на том, как ее технический специалист помог ей обнаружить на генеалогических сайтах много интересного. Саймон как раз поднимался по ступенькам здания Библиотеки Лоу. Он то ли сел, то ли рухнул на прохладный мрамор, слушая беглый рассказ Елены про усыновления, про сводных братьев, про веб-сайты с услугами по анализу ДНК, про внезапные смерти.

– Значит, кто-то пытается от них избавиться, – улучив момент, вставил Саймон.

– Да, похоже на то.

Когда Саймон узнал, что Пейдж, тоже подписавшаяся на такой же тест, не оказалась кровной родственницей убитых, в своих чувствах по этому поводу он разобраться не мог. Казалось бы, эта информация должна его утешить – разве она не означает, что он действительно ее отец? – но потом в голове у него возникла одна мысль.

– Наверняка мы этого знать не можем, – сказал он.

– Что наверняка мы знать не можем, Саймон?

– Что Пейдж не их сводная сестра.

– Не поняла?

– А вдруг Пейдж не указала своего настоящего имени. Я читал, было несколько случаев, когда люди предоставляли не свои образцы для анализа, или называли чужое имя, или что-то еще. Так что, возможно, она и есть тот самый родственник с инициалами.

– Н. Б.?

– Да.

– Нет, Саймон, этого быть не может.