Вечная ночь

Дима Соловьев сидел один в кабинете и читал поисковые профили Молоха, составленные несколькими специалистами. Он сохранил их в своем компьютере. Последний, написанный доктором Филипповой, по мнению ее коллег, никуда не годился. Слишком нетипичный получился у нее серийник.

– Таких в России не бывает – говорили ей.

Миссионеры-интеллектуалы с собственной философской концепцией встречаются иногда в США и в Западной Европе, и то крайне редко. А наш российский среднестатистический маньяк туп и необразован, имеет одну или несколько судимостей, низкий социальный статус, отталкивающую внешность, одевается кое-как, за собой не следит, моется редко, воняет, глаза у него злые, затравленные, речь примитивная, словарный запас минимальный. И вообще, он больше похож на обезьяну, чем на человека.

Оля совершенно не умела отстаивать свою точку зрения. Она легко сдавалась. На все замечания и даже насмешки коллег смиренно отвечала: да, наверное, вам видней.

Она была уверена, что в случае с убийцей трех неопознанных подростков пусковой механизм сработал при помощи детского порно в Интернете. Порнограф Марк Молох в одном из своих опусов рассказывал, как герою импотенту удалось вызвать эрекцию только благодаря маслу для младенцев, когда он стал лить его на убитую девочку.

– Не могу больше, – говорила Оля, – читать, думать, выстраивать конструкции, не могу.

Именно здесь, у Димы в кабинете, полтора года назад, она призналась, что собирается уходить из судебной психиатрии.

– Еще немного, и я свихнусь. Я сама стану маньячкой, разыщу этого порнографа и убью его. Или, чтобы работать дальше, мне надо убить что-то в самой себе.

Она плакала. Он знал ее с семилетнего возраста и ни разу не видел, как она плачет.

Был небольшой период, когда они почти не расставались. «Немножко женаты», как выразился проницательный Гущенко.

– Вы очень подходите друг другу, – сказал профессор.

Так хотелось огрызнуться: не ваше дело.

Никому никогда Дима не позволял лезть в свою личную жизнь. Конечно, для великого и могучего Гущенко секретов не было. Оля рассказывала, как он заставлял каждого члена своей команды вспоминать самые острые переживания детства, юности. Многих гипнотизировал, чтобы расслабились и вернулись к старым подсознательным фобиям.

«Она ему о нас рассказывала? Я что, ее фобия?» – подумал Дима.

Все, что касалось его отношений с Олей, как будто возвращало его на двадцать лет назад. Он становился обидчивым и подозрительным, как мальчишка.





Глава тринадцатая




– Бе-е, бе-е!

Получалось очень похоже, будто правда на зеленом вытертом линолеуме, как на свежей травке, резвился ягненок. Мальчик Марик, восемнадцати лет от роду. Дитя нежное и удивительное. К таким с ранних лет липнут голубые. Таких обожают и балуют пожилые сентиментальные тетки. У них не глаза, а глазки. Не губы, а губки. Полноценная мужская щетина если и появляется, то поздно, годам к тридцати.

«Его беременная мама очень хотела девочку», – заметил про себя Марк.

Коридор кончался широким квадратным тупиком. Там для психов устроили что-то вроде общей гостиной. Лавки, привинченные к полу. Высоко, под самым потолком, телевизор. Марик бегал на четвереньках и старательно блеял. Еще он умел лаять и мяукать. Юный дурачок, скорее всего, косил от армии.

«Как же это фрау доктор до сих пор не расколола мерзкого дезертира? – думал Марк. – Или его родители уже успели ее подмазать?»

За ягненком было забавно наблюдать. Он выделывался от души. Он даже умудрялся подпрыгивать на четвереньках и бодал вонючий воздух своей обритой круглой головой.

– Эй ты, крошка педрилка, – тихо позвал Марк.

– Бе-е! Ме-е!

– Брось придуриваться, малыш. Все в порядке. Миру уже известно, что ты кретин и к строевой службе не годен. Хотя, если честно, ты совершаешь большую ошибку. Таких красивеньких, как ты, в армии хорошо дрючат. Тебе бы понравилось. Ты уже пробовал? Смотри, не упусти свой шанс! Для тебя это стало бы полезной практикой. Ты знаешь, с твоей внешностью можно отлично зарабатывать, всего лишь подставляя задницу.

В тупике, кроме них двоих, в эту минуту никого не было. Начинался ужин. Заранее, за час, наверное, психи перетекали поближе к столовой. Марк, хоть и был голоден, здешнюю кухню не переносил. А ягненок Марик ждал, когда его позовет дежурная сестра. Что-то вроде ритуала. Ягненка поднимали, вели за руку, усаживали за стол. Ни с одним больным в отделении не возились столько, сколько с этой маленькой глупой педрилкой. Попадись он Марку лет пять назад, Марк бы сделал все возможное, чтобы использовать такого фактурного мальчика в своем альтернативном кино. Он бы очень понравился некоторым серьезным клиентам.

«А может, стоило обратиться за помощью к кому-то из них? – вдруг подумал Марк. – В самом деле, они ведь кровно заинтересованы в моем бизнесе. Детского порно и живых деток, которые продаются, в России навалом, но я знаю, что спрос все равно пока опережает предложение. Им, положительным семейным господам, постоянно хочется попробовать чего-то новенького, свеженького, причем без риска подцепить заразу или нарваться на шантаж. А детки растут быстро и еще быстрее теряют товарный вид, многие подсаживаются на наркотики. Многие, только не мои. Ну что, стоит подумать над этим вариантом? Слинять отсюда я могу в любой момент».

– Как, малыш, твое кругленькое нежное филе готово к труду и обороне? – спросил он, потянувшись и хрустнув суставами. – Не советую терять время, губить свою сладостную юность в этой помойке. Чем ты моложе и свежей, тем дороже стоишь!

Марк ясно представил себе, как звонит, допустим, отставному генералу ФСБ, отцу и деду, орденоносцу, который в теледебатах сокрушается по поводу распущенности нынешней молодежи и голосует обеими руками за введение цензуры «на пошлость». Теми же руками он не часто, но регулярно, раз в месяц, тискает до синяков тихого послушного мальчика Егорку тринадцати лет.

«Товарищ (или господин) генерал, это вас беспокоит Марк, ваш знакомый. Тут у меня понимаете, неприятности, наехали какие-то придурки, пасут меня, раскачивают, чего хотят, не знаю. Вы уж будьте любезны, помогите, не только мне, но и себе самому. Знаете, я, грешным делом, запечатлел для истории вас вместе с вашим любимым мальчиком Егорушкой, как вы там, с ним, малышом, вдвоем в коечке. То да се, ну сами понимаете. Представляете, что будет, если чужие недобрые глаза увидят такое кино?»

Генерал, безусловно, наложит в штаны. Спросит, где хранятся пленки. Что будет дальше, остается только гадать. Марк прокрутил в голове несколько вариантов развития событий. При всей несхожести этих вариантов их объединяло одно. В конце каждой истории стояла четкая черная точка. Дырка от пули в башке Марка.

Марик продолжал резвиться, но как-то вяло, по инерции. Его последнее «бе-е» прозвучало совсем неправдоподобно. Наконец он замолчал, застыл, косясь на Карусельщика блестящим голубым глазом. Щеки его покраснели, желваки задвигались под тонкой кожей.

– Детка, ты чего? – Марк хихикнул и комично прикрылся рукой. – Ой, боюсь, боюсь! Какие мы грозные!

Пол слегка задрожал. К ним по коридору шла дежурная сестра Зинаида Ильинична, дама двухметрового роста, весом килограммов сто семьдесят. Ягненок успел показать Марку кулак с вытянутым средним пальцем и встретил сестру радостным «бе-е!».


«Нет, пожалуй, ни к кому из клиентов обращаться за помощью нельзя, – решил Марк. – В любом случае это огромный риск. Если я вычислил правильно и меня пасут потому, что кто-то из деток занялся шантажом у меня за спиной, где гарантия, что я по закону подлости не нарвусь именно на того клиента, который пустил за мной хвосты? Надо выкручиваться самому. Я точно знаю, убивать меня пока никто не собирается. Это главное».

– Марик, встань сию минуту! – скомандовала Зинаида Ильинична. – Давай поднимайся, ну! А ты, Карусельщик, чего расселся? Тебе тоже особое приглашение? Быстро в столовую, кушать!

«Как же мне все-таки повезло, что эта слонопотамша не знает моего имени. Я бы свихнулся, если бы меня здесь стали называть Мариком».

Медсестра подхватила ягненка, ласково погладила по бритой голове.

Марк нехотя поднялся, добрел до столовой и не нашел там ничего интересного. Все те же психи, то же сосредоточенное чавканье, грязно жующие рты, бессмысленные глаза.

На ужин дали крутое яйцо, бутерброд с одесской колбасой, рыжую тушеную капусту, какао. Марк брезгливо сколупывал скорлупу с серого холодного белка, вспоминая свой последний ужин в ресторане.

– Солянку не будешь? – деловито поинтересовался Шпон и тут же пододвинул к себе тарелку. Ел он жадно, громко. Покончив с капустой, стал смотреть на бутерброд.

– Да бери уж, – разрешил Марк.

Шпон запихнул в рот все целиком, хлеб и колбасу, вытянул желтую колбасную кожицу, внимательно оглядел ее, опять отправил в рот и стал жевать как жвачку. Потом рыгнул и задумчиво произнес:

– Никонова в бокс положили. Может, электрошок будут делать.

– Мг-м, – кивнул Марк и хлебнул какао.

Ничего более мерзкого он в своей жизни не пил. Теплая бежевая бурда, приторно-сладкая, с коричневой слизистой пенкой.

– Электрошок жуткая вещь, – сказал Шпон. – Слушай, ты какао все выпьешь или, может, оставишь половину?

– Пей. – Марк поморщился и отодвинул стакан.

Шпон жадно сцапал и влил в себя какао, выпил залпом, одним глотком, как водку.

«Блин, что я здесь делаю? Надо линять!» – подумал Марк.





* * *


Два часа ночи.

На день рождения мама подарила мне сумочку, купленную в подземном переходе. Это не просто дешевка, это значительно хуже – подделка под «Шанель», с большим золотым вензелем, со стразами, которые отколупываются по одному. Конечно, пришлось изображать восхищение и бурный восторг, как будто я о такой сумочке всю жизнь мечтала и теперь с ней не расстанусь. Вот Майка молодец. Не стала выпендриваться, подарила пижаму, недорогую, но очень милую. И восторг не пришлось изображать.

Мама внимательно смотрит в глаза, следит за реакцией, для нее это настоящее горе, если не понравился ее подарок. А я ломаю голову, куда теперь эту роскошную гадость дену. Мамочка постоянно будет спрашивать: почему не ходишь с моей сумкой? Так что день рождения никогда не кончится. Ладно, скажу, что берегу такую красоту для особых случаев.

Я, кстати, вообще ненавижу этот день. Не хочу быть на год старше и делать вид, будто счастлива от этого. Все поздравляют, когда надо, наоборот, выражать соболезнование.

Мы с папой неплохо посидели в ресторане, он подарил мне кулончик с сапфиром, очень симпатичный. Вот это я понимаю, подарок родному ребенку. Цепочка золотая, настоящий сапфир. Хоть и маленький, но настоящий. Я сразу его надела. Будет мой талисман.

Итак, мне пятнадцать лет. Чувствую себя старухой, как будто уже тридцать, и все в прошлом. Вот интересно, Ике двадцать два, а чувствует себя младенцем. У нее жизнь кончилась в десять, когда убили родителей у нее на глазах. А потом опять началась в семнадцать, когда она познакомилась с Марком. Получается – минус семь лет. Я так не могу. Моя жизнь как будто никогда не начиналась – и постоянно кончается. То есть мне кажется, я, еще не родившись, умерла. Господи, что за глупости? Откуда это, дневник? Ты не знаешь?

Я спросила у папы, почему он с мамой развелся. Он сказал, что просто встретил другую женщину, влюбился. У мамы тяжелый характер, мне ли этого не знать.

На самом деле характер тут совершенно ни при чем. Та, другая, была моложе. Но с ней он тоже развелся, встретил Маринку. Года через три опять разведется. Я, конечно, очень его люблю, но он тоже немного псих. Погоня за вечной молодостью. Свою догнать нельзя, так хотя бы за чужую подержаться…

Из-за того, что он такой, у меня, кстати, тяжелые комплексы. Дикий страх возраста. Время летит, как безумное, и постоянно счетчик в голове щелкает. Мне кажется, после тридцати жизнь у женщины вообще заканчивается. Вот смерти я почему-то совсем не боюсь, а старости, морщин, пигментных пятен, седины, всего этого возрастного уродства боюсь ужасно. У меня прямо фобия какая-то. Понимаю, что глупо думать о таких вещах в пятнадцать лет, но все равно думаю.

Мой папочка считает старухой любую женщину после двадцати семи. Для Марка старуха Ика, хотя ей только двадцать два и она выглядит младше меня.

Конечно, если есть бабки, можно сделать пластику, подтяжки всякие, но ведь это всегда видно. Не знаю как. По глазам, что ли? И к тому же на это подсаживаются, как на наркотики. Начинают и не могут остановиться.

Ладно, о чем я? Это пока не мои проблемы.

Холодно. Пришлось открыть окно, очень хочется курить. Знаю, что нельзя, вредно для малыша, но одну, слабенькую, так и быть, я себе позволю. Видел бы ты, мой бумажный друг, этого нового старпера! Важный такой дядька, глазки маленькие, бегают, морда круглая. С виду здоровый, мощный. И не подумаешь, что у него между ног фитюлька размером с мой мизинец.

Правда, радоваться особенно нечему. Есть кое-что похуже простого fuck. Когда на тебе сопит и елозит потный импотент, центнер старого гнилого мяса, хочется сдохнуть на полчасика. А может, и навсегда. Если бы не V., я бы, пожалуй, нажралась колес, запила бы водкой, накурилась травки от души, и фигли меня бы потом откачали.

Я, кстати, часто думаю об этом. Особенно когда выхожу ночью на балкон покурить. Так и тянет вниз, честное слово! Девятый этаж. Внизу голый асфальт. Если сначала колеса, а потом прыжок, то вообще кайф. Несколько мгновений абсолютного кайфа. Полет в невесомости.

Интересно, зачем я потащила Ника в клуб, на концерт? Тебе правда интересно, мой дневник? Ну тогда слушай.

Во-первых, это оказался неплохой способ сачкануть, не трахаться с ним той ночью. Вроде бы встретились, культурно пообщались, и ничего не было.

Во-вторых, я хотела показать моему драгоценному V., что я не такая маленькая бесполезная дурочка, как многие считают. У меня есть связи, например знакомый итальянец, профессор, я могу через него сделать для V. промоушен в Италии. Я вся из себя деловая и толковая, даже могу стать для него чем-то вроде продюсера.