Во всем виновата книга

Нью-Йорк, Лонг-Айленд, Ванта, 1952

Далеко не всегда результат совпадает с целью, вот и Эрнсту Флешу не удалось сделать дело по-тихому. На двойное убийство газеты Западного Берлина откликнулись огромными заголовками – даже больше, чем у лондонских и нью-йоркских газет.

Разумеется, репортеры лишь вскользь касались природы отношений между Максом Баумгартеном и Дэниелом Эпстайном, но не требовалось гениальности, чтобы читать между строк. Благодаря веянию времени и энергии Карла Ольсона история имела продолжение, да еще какое скандальное! Его версию о связи между расправой в Западном Берлине и «Книгой призраков» подхватили все газеты от Нью-Йорка до Йоркшира, от Пекина, штат Иллинойс, до Пекина китайского. Об Исааке Бекере и Якобе Вайсене теперь не слышал только глухой и не читал только слепой.

В жизни Вайсена наступил ужасный период – хуже было разве что в Биркенау. Даже после того, как улегся поднятый Карлом Ольсоном шум, Якоб не обрел покоя. Разгоралась холодная война, близилась казнь Розенбергов, антикоммунистическая паранойя ширилась, как эпидемия гриппа; на всем этом фоне история «Книги призраков» заложила причудливый вираж. Буквально в одночасье легенда из героической и жизнеутверждающей превратилась в нечто подозрительное и смутно-зловещее. Рождались версии о принадлежности Исаака Бекера к советской разведке и зашифрованных секретах, которыми набита его «Книга». Либо русскими, освободившими узников Аушвица, был завербован Вайсен. В этом случае лживая «Книга» подсунута с целью опорочить в глазах американцев их новых союзников, западных немцев. Подобные бредни не выдерживали никакой критики, но кого это смущало в 1952-м?

Больше всего Вайсена взбесил визит чиновника из Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности. Мало того что лощеный говнюк явился допрашивать Якоба в манере гестапо или КГБ – он посмел третировать и Аву!

– Ваша девичья фамилия Левински, не так ли, миссис Вайсен? – Следователь не ждал ответа. – Вы дочь Сола Левински, адвоката, обслуживающего бакалейный профсоюз. Это так?

– Совершенно верно.

– А вам известно, что председатель этого профсоюза обвиняется в связях с Нью-Йоркским комитетом Социалистической рабочей партии?

– Нет.

– Как думаете, ваш отец слышал об этом обвинении?

Ава была само хладнокровие:

– Полагаю, вам надо спросить у моего отца.

Разговор продолжался в том же духе. Якоб отвечал коротко, он от отчаяния едва язык себе не откусил – понимал, что на самом деле виноват не этот инквизитор с его беспочвенными инсинуациями и плохо скрываемым антисемитизмом, а он сам. Якоб, и никто другой, навлек беду на свою семью.

До судебного преследования не дошло, но в те дни для разрушения судеб хватало слухов и сплетен, и особенно доставалось евреям, говорившим с иностранным акцентом. И вообще, кому нужна правда, когда есть разнузданная демагогия?

По сравнению со многими другими, Якоб и Ава оказались счастливчиками, государство не испортило им жизнь. Куда больше, чем от HUAC[29], они пострадали от Карла Ольсона и поднятой им шумихи.

С тех пор как легенда о «Книге призраков» стала мировой сенсацией и сделанные Максом Баумгартеном фотоснимки тряпичного свертка попали в прессу, Якоб не знал ни сна ни отдыха. Еврейские организации собрали деньги и наняли детективов. Федеративная Республика Германия пустила по следу убийцы собственных ищеек, это был акт искупления и жест уважения к еврейскому народу. По слухам, правительство Израиля отрядило на поиски «Книги призраков» моссадовских охотников на нацистов. В те дни казалось, что все авантюристы, все репортеры-фрилансеры, все зарубежные правительства забыли прочие дела и кинулись добывать проклятый блокнот. И конечно же, всем до зарезу понадобилось проинтервьюировать Якоба Вайсена.

Мало того что постоянно менялись слухи о местонахождении «Книги призраков» – менялись и слухи о ее содержании. Из коварной сказки она превратилась в смесь легенды о Святом Граале с романом «Мальтийский сокол». Часа не проходило без звонка, телефонного или дверного.

Миновали месяцы, если не годы, пока эта суета не улеглась и Якоб с Авой не смогли полностью посвятить себя детям. А потом и внукам. Конечно же, чертова «Книга» не соизволила раз и навсегда уйти из их жизни. Она непременно напоминала о себе, стоило очередному беглому нацисту попасться в руки закона.

Год суда над Эйхманом был поистине адским. А фильмы на тему холокоста, такие как «Ростовщик», «Список Шиндлера», «Марафонец», «Шоа», «Досье „ОДЕССА“», «Мальчики из Бразилии» и даже «Продюсеры», снова и снова загоняли Якоба обратно в им же самим сотворенный ад. С появлением Интернета стало только хуже. Но к тому времени Вайсен уже вышел на пенсию и перебрался с семьей в Бойнтон-Бич. Ава умерла в 2002-м, и на недолгий срок Якоба объяло поистине дзенское равнодушие. Что случилось, то случилось, потерянного не вернешь. Но он тогда не знал, что история еще не закончилась.



Федеративная Республика Германия,

Берлин, 2009

Поначалу объявили, что теракт осуществила Аль-Каида, поскольку эпицентр мощного взрыва располагался в считаных метрах от входа в метро. И лишь на следующий день, после того как спасатели извлекли из-под обломков старого дома выживших и собрали куски взрывного устройства, стало ясно, что это «выстрел из прошлого». По всей вероятности, двухсотфунтовая бомба выпала из брюха «Б-17» или «Б-24». Зарывшаяся в землю, она пролежала под тротуаром шестьдесят с лишним лет.

Когда сменившие спасателей чистильщики разгребали щебень, от авиабомбы сдетонировала взрывчатка другого рода. Из груды битого кирпича, искореженного металла, древесной щепы и алебастровой пыли кто-то достал блокнот, завернутый в ветхую лагерную пижаму. По предписанию суда было проведено расследование, которое выявило зыбкую связь между «Книгой призраков», Бронкой Качмарек и Дэниелом Эпстайном, ненадолго пережившим свою жену. В интервью главный следователь высказал предположение, что в снесенном доме когда-то снимали квартиру Дэниел Эпстайн и Макс Баумгартен. Конечно, нельзя сказать с уверенностью, что «Книга призраков» была спрятана под половицей или за шкафом, но согласитесь, такая догадка напрашивается. Одно не вызывает сомнений: никто из десятков людей, снимавших квартиру с тех пор, не обнаружил тайник.



Нью-Йорк-Сити, Манхэттен, 2011

Они наконец приезжают, и наступает Судный день. «Аукцион Квинби» любезно предоставил своего человека; тот уже поджидает на тротуаре, чтобы проводить Якоба Вайсена в здание. Но седой и сгорбленный гость недовольно мотает головой и что-то бурчит.

– Зейде, пожалуйста, повежливей, – увещевает Лия.

– Простите старика, – извиняется Якоб, любуясь тонкой и гибкой блондинкой из «Квинби».

– Конечно, мистер Вайсен. Прошу следовать за мной.

Блондинка отворяет для гостей дверь, а другой сотрудник фирмы отправляется парковать их машину.

Наконец-то Якоб видит сверток, найденный на развалинах два года назад. Впрочем, нет: он летал в Берлин, чтобы засвидетельствовать подлинность «Книги». И это могло породить новую ложь. Достаточно было сказать: «подделка, мастерская, но подделка».

Он так и намеревался поступить до самого последнего момента – но произнес совсем другое: «Это сверток, который я в сорок четвертом положил в телегу с золой».

Якоб стоял в шаге от смерти, он слишком устал от разрухи, в которую вверг собственную жизнь. Сейчас он не мог солгать. Вдобавок ему, как и многим другим, очень хотелось понять, ради чего этот идиот Исаак Бекер принес себя в жертву. Вайсен моментально узнал силуэт звезды, и сердце забилось сильнее. И хотя прошло шестьдесят пять лет с того дня, как сверток лег в золовозку, от него пахло гарью, в этом Якоб мог поклясться.

Архивисты, историки, начальники музеев, религиозные лидеры и бывшие узники концлагерей не сошлись во мнениях о том, как следует обращаться с находкой. Некоторые утверждали, что ее надо аккуратнейшим образом распаковать и все компоненты – пижаму, клеенку и саму книгу – отправить на изучение и сохранение. Другие возражали: нельзя рисковать, очень уж легко повредить вещь, имеющую столь огромную историческую ценность. Третьи настаивали, что вообще нельзя прикасаться к свертку – от этого пострадает его духовная сущность.

Ждали распоряжений от правительства ФРГ, но оно уклонилось под тем предлогом, что едва ли имеет право решать подобные вопросы.

Дали результат интенсивные поиски кровной родни Исаака Бекера, продолжавшиеся без малого год. Хайман Яблонски, троюродный брат, двенадцатилетним мальчишкой вместе с семьей попал в Треблинку и выжил, а после войны поселился в бруклинском Мидвуде. С Исааком он никогда не встречался и легенды о «Книге призраков» ранее не слышал, а теперь считал, что является ее законным владельцем. Характером Яблонски оказался схож со своим троюродным дядей. Человек скромного достатка, он был бы не прочь извлечь прибыль из свертка, однако понимал его многоуровневое значение.

От будущих участников аукциона потребовали гарантии соблюдения ряда жестких условий владения. Маленькие фрагменты пижамы и санитарной клеенки, а также отдельные страницы книги безвозмездно передаются библиотеке Яд Вашем, Мемориалу жертвам холокоста в Израиле, Музею холокоста в Вашингтоне, Музею «Аушвиц» в Польше и Мемориалу жертвам холокоста в Берлине для постоянной экспозиции; все же остальное будет ежегодно перевозиться по разным музеям и мемориалам планеты и демонстрироваться на полугодовых выставках. А после смерти Хаймана Яблонски «Книгу призраков» приобретет Яд Вашем по заранее назначенной цене.


В главном зале «Квинби» стоит возбужденный гул. Здесь собрались многочисленные журналисты и дипломаты из Соединенных Штатов, Израиля, Германии и Польши. Тут же и начальство музеев и мемориалов холокоста. Ну и конечно, присутствуют заявленные участники аукциона, все до одного. Чтобы не допустить продажу реликвии отрицателям холокоста, представителям человеконенавистнических организаций или иным субъектам, способным нарушить условия хранения и уничтожить реликвию, торги по телефону в этот раз исключены. У всех на виду стоит специально для «Книги призраков» сконструированный плексигласовый перчаточный бокс, не лишенный сходства с камерами для работы с плутонием. Решено снять обертки с «Книги» сразу по ее продаже. Для зачитывания фрагментов текста приглашены специалисты по лингвистике.

Но наибольшее оживление в этом зале, полном государственных мужей и знаменитостей, богачей и мудрецов, вызывает прибытие Якоба Вайсена. Кто-то хлопает в ладоши, другой подхватывает, и вот уже все на ногах, и аплодисменты оглушительны. Старик подавлен таким приемом – но об этом знает только он, и никто не догадается о причине подавленности. Якоб просит разрешения отлучиться на минуту и уединяется в мужском туалете.

Там он наполняет раковину умывальника холодной водой, окунает в нее лицо, а когда выпрямляется, видит в зеркале себя молодого. Исаак Бекер с черными дырами вместо глаз, с кровоточащими стигматами застыл у него за спиной, чуть справа.

– Да, Бекер, – кивает зеркалу Якоб, – я знаю, что должен сделать.

И лезет в карман.

Потом Якоб напивается из сложенных ковшиком ладоней и возвращается в главный зал. Там он садится между перчаточным боксом и Лией. Начавшийся с двух миллионов долларов торг длится меньше, чем ожидал Вайсен. Когда цена дорастает до пяти миллионов, Джеффри Мейер, управляющий несколькими хедж-фондами и владеющий внушительными пакетами акций многих крупных компаний мира, вдруг показывает, что готов заплатить двенадцать. Никто не пытается повысить цену, аукционист стучит молотком по конторке и заявляет:

– Продано!

Якоб, которого все хуже держат ноги, позволяет несколько раз сфотографировать себя возле Мейера и перчаточного бокса, а затем садится. Наступил момент, которого он ждал и боялся больше шестидесяти лет. Переполненный зал зачарованно умолкает – вперед выходит специалист по архивному делу и просовывает руки в перчатки, совсем не такие жесткие и неподатливые, как те, что используются при работе с опасными веществами. В ящике лежат наготове тонкие, деликатные инструменты; с их помощью архивистка аккуратно развязывает узел и разматывает длинную полосу пижамной ткани. После этого она разворачивает клеенку и обнажает книгу, которой Исаак Бекер так дорожил, что заплатил за нее собственной жизнью.

Зал ахает. Слабые, с тяжелыми веками глаза Якоба узнают «Книгу призраков» сразу. Края чуть обветшали и прибавилось грязи, но это точно она.

Разумеется, в том, что в свертке оказалась «Книга призраков», нет ничего удивительного. В Германии находку просветили задолго до сегодняшнего аукциона. Сканирующие устройства настолько чувствительны, что даже увидели фрагменты записей Бекера, но распознать текст не удалось.

Все с той же осторожностью архивистка переворачивает обложку, и лингвисты придвигаются к ящику, чтобы увидеть поблекшие строки на первой странице. Текст проецируется на большой экран позади конторки, на установленные тут и там для удобства публики телеэкраны.

– Венгерский! Точно венгерский! – слышит чьи-то возгласы Якоб Вайсен, уже проваливаясь в небытие. У него слипаются глаза – таблетки, целый пузырек которых он проглотил в туалете, берут свое. До смерти остались считаные удары сердца.

– Что там написано?! – выкрикивает какой-то журналист.

– «Книга призраков», – отвечает лингвист.

Якоб Вайсен качает головой. Какая ирония судьбы! Там не стихи, не кулинарные рецепты, не колоритные венгерские ругательства. И что теперь значит правда, погребенная под горой лжи?

Ответа на этот вопрос не будет. Время вышло.

Якоб Вайсен вздыхает последний раз и валится ничком.

Кто-то потом скажет, что видел, как старик улыбался в миг своей смерти.





Питер Блаунер

Последний завет




Доктор взял дрожащими руками специальную прищепку и сунул в рот. Порой это был единственный – хотя и приносящий боль – способ широко раздвинуть челюсти. Очень осторожно он пропихнул головку булавки в рот, до самых десен, и попытался вставить ее между стиснутых зубов.

С трудом сдерживая слезы, он приступил к совершению внутренней сделки. Тупую пульсирующую боль он стерпит, если это позволит отказаться от морфина и сохранить ясность ума. Временами казалось, будто раскаленный вертел пронзает скулы, но он держался, хотя глаза туманились от слез. В глубине души он боялся лишь подавляющих, парализующих волю страданий, которые рано или поздно сделали бы его беспомощным, поставив крест на деле всей его жизни.

Стояла осень тысяча девятьсот тридцать восьмого года, по радио передавали неутешительные новости. В марте немцы вторглись в Австрию, не встретив никакого сопротивления. Доктор старался внушить себе, что это еще можно пережить. Однако вскоре ввели расовые законы и издали указы об имуществе евреев, якобы полученном нечестным путем и поэтому подлежавшем немедленной конфискации без предупреждения. Когда его книги начали сжигать прямо посреди улицы, он шутил о том, какой большой путь прошла цивилизация. «В Средневековье сожгли бы меня самого». А потом нацисты появились в его собственном издательстве и, угрожая пистолетом его сыну, конфисковали бухгалтерские книги. После этого в его венскую квартиру на улицу Берггассе, девятнадцать, без приглашения пришли люди из гестапо и унесли с собой шесть тысяч шиллингов наличными. Оставалось лишь искать помощи у влиятельных друзей из-за границы, выбрать страну, где он с семьей мог бы найти приют, если бы они каким-то чудом бежали из Австрии, прихватив с собой остатки ценностей.

Теперь он в Лондоне, а войска Гитлера заняли Польшу. Как сообщили по радио, фюрер потребовал от чехов покинуть Судетскую область. А в Австрии коричневорубашечники, орудуя дубинками, переколотили витрины в магазинах, принадлежавших евреям. Оставшимся в стране родственникам доктора угрожала опасность, на их улице почти каждую неделю происходили грабежи и погромы. Всего этого нельзя было ни предотвратить, ни хоть как-то сдержать. Между тем рак уже распространился почти по всему его организму.

В последнее время доктор перенес несколько серьезных операций: ему удалили большую часть верхнего неба с правой стороны, и потребовался протез, разделяющий рот и носовую полость. Фрейд называл его «монстром» – протез постоянно раздражал слизистую рта и мешал говорить. Его выговор никогда не был благозвучным, но теперь, когда слова давались ему с трудом, стал гнусавым и неприятным для него самого. Он не признавал обезболивающих, кроме простого аспирина. Старику было восемьдесят два. Рукопись его последней и самой рискованной книги, которая пугала и в то же время волновала доктора, лежала на столе, ожидая завершения. Для работы требовался ясный ум. Но следовало как-то отвлечься, чтобы легче переносить мучения. Он вынул прищепку изо рта и покрутил там пинцетом, чтобы между протезом и нижней челюстью образовалась щель. Затем он воткнул туда кубинскую сигару, чиркнул спичкой и закурил, откинувшись на кушетку, где пациенты, такие как Дора и Человек-крыса, делились с ним своими самыми страшными тайнами и душевными волнениями.

Он уже давно был заядлым курильщиком. Недуг разрушал его тело с тысяча девятьсот двадцатого года, и если бы дочь Анна увидела отца с сигарой, она бы страшно рассердилась. Но это было единственным удовольствием, оставшимся старику в чужой стране. Правда, вопреки его ожиданиям, после уплаты непомерно высоких налогов и пошлин нацисты вдруг вернули мебель и книги из его кабинета в Вене. Немного успокоившись, он огляделся. У стены стояла знаменитая кушетка с бархатными подушками и персидским ковром, рисунок на котором был столь же ярким и замысловатым, как и сны пациентов, оказывавшихся на ней. У изголовья примостилось зеленое кресло-бочонок: оно позволяло доктору быть вне поля зрения пациента и делать заметки. На стенах висели фотографии, перевезенные из венской квартиры: высеченный в скале храм Абу-Симбел, Сфинкс, задающий загадку Эдипу, и несколько близких друзей. Покрывало, книжные полки и даже рабочий стол терялись среди множества египетских древностей, в числе которых были статуэтки Осириса, Исиды и богини-воительницы. Но самое почетное место занимала фигурка Афины. Своим невозмутимым видом и задумчивостью она напоминала доктору любимую дочь Анну. Он провел немало часов в этом кабинете, окруженный знакомыми вещами, и все равно тосковал, чувствуя себя потерянным. Теперь же, сделав первую затяжку, он приободрился и вновь стал властным и мудрым. Запах сизого дыма пьянил, проникая в легкие, и воскрешал в памяти лучшие времена. Да, иногда сигара – это не просто сигара.

– Отец, что ты делаешь? – В дверях появилась Анна. – Отдай мне эту гадость.

Она двинулась вперед, протягивая к нему руку. Любимая дочь. Увы, девочка выросла слишком умной, на свою беду, и оставалась незамужней в свои сорок три года. Доктор беспокоился о ней, тем более с учетом высокой степени вытеснения, выявившейся в результате проведенного им самим психоанализа. И все же она была его отрадой и подавала большие надежды на будущее. Самая младшая из шести детей в семье и самая способная, острым умом и проницательностью она напоминала отца; тот твердо верил, что однажды она и сама станет выдающимся психоаналитиком. Во время бегства из Австрии ей пришлось взвалить на себя тяжелую ношу. Что еще важнее, только ей он позволял ежедневно устанавливать протез в свой горящий от боли рот, и только она могла продолжить дело всей его жизни, когда он уйдет.

– Откуда она у тебя? – спросила Анна, забирая сигару.

– Недавно приходил этот назойливый мистер Дали и принес ее, – признался доктор. – Его картины меня не впечатляют, а вот сигары по-прежнему бесподобны.

– Раз ты куришь, значит ты такой же ненормальный, как он. Ты же сам доктор, так почему не слушаешься своего врача? Разве ты недостаточно болен?

– Верно, но если ты не хочешь моей немедленной смерти, позволь мне докурить эту сигару.

– Вздор, – ответила она и вытащила сигару из его сморщенных пальцев, – если не образумишься, совсем лишишься челюсти.

– Тогда пусть мне сразу отрежут голову, и дело с концом, – процедил он сквозь зубы.