Во всем виновата книга

– Вы переехали в Англию, – перебил старик и сжал кисть Альтмана. – После войны.

Альтман осторожно кивнул. Почему у него такое чувство, будто он ступает по минному полю? Старик мал ростом и болен. Что он сделает Альтману, могучему здоровяку? И все же в нем было что-то пугающее, какая-то темная сила. В старике, подумал Альтман, горит неугасимый огонь.

– И начали собирать редкие книги, – добавил старик, отпустив руку собеседника.

– Да.

Старик улыбнулся:

– Вы стали библиофилом. Кажется, это так называется? Вы всегда умели управляться со словами. В реальной школе постоянно читали книги.

– Разве?

– Английские книги, все время английские. Может, вы еще и англофил? – Прежде чем Альтман успел ответить, старик засмеялся. – Я теперь знаю много умных слов.

Он тихонько хихикнул, но Альтману показалось, что это не столько смешок, сколько потаенный упрек.

– В реальной школе я любил выступать, – сказал старик. – Хотел стать оратором, но задира мне не позволил.

– О ком вы говорите? – спросил Альтман. – Не помню никакого задиры. Ни разу не видел, чтобы кто-то полез с кулаками…

Старик чуть отступил.

– О нет, не с кулаками. Со словами. Вы поймете, как библиофил. Вам известна сила слов. Вы ведь собираете слова. Собираете слова, заключенные в книгах.

– Собираю, – осторожно сказал Альтман, точно в его адрес выдвинули обвинение; он никогда бы не подумал, что ему придется оправдываться в наличии такой склонности. А этот старик вызывал желание занять оборонительную позицию. Внезапно ему показалось, что он понял причину. – Это я был задирой? Я вас обижал?

– Нет, что вы, – мягко ответил старик. Затем его голос странно помрачнел. – Вы меня не замечали.

«Опять скрытый упрек», – подумал Альтман.

– Простите, если я… вас не замечал.

Очевидно, Альтман и впрямь не замечал бедолагу. Он понял, что сохранил память только о самых близких школьных друзьях. Еще несколько мальчиков и девочек он помнил в лицо, но и только. Не считая Магды, конечно. Магду он никогда не забудет.

– Я и не рассчитывал, что вы меня заметите, – тихо сказал старик. – Вы происходили из хорошей семьи. Для вас реальная школа в Линце была только…

Он посмотрел на Альтмана, как бы предлагая закончить мысль.

– Временной остановкой. Меня отправили в нее на год, пока отец занимался нашим переездом в Вену.

– И там вы жили до войны?

– Да, а мой отец – и после войны. По крайней мере, несколько лет.

– Точно, вы переехали в Вену. Я об этом слышал. – Старик улыбнулся. – И поэтому, конечно, реальная школа была для вас временной остановкой, как вы сами сказали.

– И все-таки жаль, что я вас не помню.

– Ничего страшного.

– Тогда до встречи?

С этими словами он пошел по проходу, но старик вновь схватил его за руку – намного быстрее, чем можно было ожидать от бледного, немощного человека в преклонных летах.

– Мы оба до сих пор говорим с немецким акцентом, Зигги.

– Время стирает не все.

Альтман осторожно вытянул руку из его пальцев.

– Например, дни нашей юности, – согласился старик. – То, что формирует характер. Особенно наши преступления.

– Наши преступления? Да, пожалуй.

Старик внезапно сконфузился:

– Извините, что побеспокоил, Зиг…

Он замолк и выпрямился, словно рядовой перед офицером.

– Герр Альтман.

– Пустяки.


Альтман пошел по проходу между рядами пустых стульев. В конце прохода он по неведомой причине остановился и обернулся. Старик сидел и смотрел на кафедру. Его плечи поникли под пиджаком – не только ветхим, как еще раньше заметил Альтман, но и, пожалуй, чересчур большим. Очевидно, куплен в благотворительном магазине. Внезапно Альтман ощутил приступ жалости к старому бедолаге, выглядевшему таким одиноким в конце своих горестных дней.

«Быть может, ему довелось бы познать вкус скромных побед, повернись все иначе? – задался вопросом Альтман. – Жениться на красивой девушке, завести детей, наслаждаться хотя бы уважением немногих, если не поклонением толпы?»

Он взглянул на часы на противоположной стене и внезапно задумался о собственной жизни. Жена его умерла, дети разъехались по дальним городам. Впереди был одинокий вечер. Если бы не эта встреча, он бы вернулся домой и поработал над каталогом своей обширной коллекции книг и рукописей, созданных после Великой войны людьми, которые прошли через огонь боев и великое смятение, наступившее после Версальского мира. Некоторые из этих трудов он цитировал несколько часов назад во время лекции о Карлейле. Запланированное продолжение вечера казалось совершенно логичным. И все-таки… разве он не может слегка порадовать старика, с которым когда-то сражался – хоть и не бок о бок – на залитых кровью полях? Быть может, он сумеет внушить бедолаге, что тот не прав и его уважают чуть больше, чем он считает? Поначалу Альтмана беспокоило смутное ощущение, что старик его в чем-то обвиняет, но оно рассеялось. Теперь он испытывал только жалость.

– Вы ужинали? – неожиданно для себя самого выпалил он.

Старик продолжал сидеть, склонив голову. Он даже не пошевелился после вопроса.

«Возможно, несчастный старикан просто не в силах вообразить, что уважаемый герр Альтман пригласил его на ужин? Если так, это очень грустно».

Он подошел к старику и увидел, что тот сидит, сложив руки на свертке, словно неусыпно сторожит его. Прямоугольный сверток, обернутый дешевой коричневой бумагой и перевязанный бечевкой.

Рукопись!

«Так вот зачем бедняга вышел на улицу в дождь, – подумал Альтман. – Само собой, он считает рукопись ценной».

Но, разумеется, она ничего не стоила. Люди часто обращались к Альтману как к собирателю книг, сжимая в руках книги и рукописи, которые обладали ценностью в их глазах. Они развязывали точно такие же серые бечевки и разворачивали точно такую же коричневую бумагу, под которой скрывалось… потрепанное сорокалетнее издание «Трагической истории доктора Фауста» или нечто вроде сборника стихов Генриха Гейне для книжного клуба. И все же эти жалкие, невежественные люди отчаянно цеплялись за свои «бесценные» сокровища, то с любовью, то с алчностью. Отличить одно от другого зачастую было сложно.

Но не в этом случае. Стариком, несомненно, руководила любовь. Альтман видел, как бережно его узловатые пальцы обхватили уголки рукописи, как ласково он водит указательными пальцами по бумаге, словно утешает ребенка. По правде говоря, Альтман никогда не видел, чтобы к книге прикасались с такой нежностью. Старик словно напевал ей колыбельную с помощью пальцев.

– Прошу прощения? – тихо произнес Альтман.

Старик поднял взгляд.

– Я подумал, может, мы поужинаем вместе?

– Поужинаем… вместе?

– Да. Мой любимый ресторан всего в паре кварталов отсюда. Там замечательно готовят сэндвичи с куриным салатом.

Старик с сомнением посмотрел на него.

– Я пенсионер, – напомнил он.

– Не беспокойтесь, – с чувством проговорил Альтман. – Я приглашаю. Считайте это вознаграждением за то, что вы покинули дом в дождь, пришли в книжный магазин и выслушали мои малоинтересные соображения.

– Ну что вы, – запротестовал старик. – Ваши соображения показались мне весьма убедительными.

– Давайте поужинаем вместе, – жизнерадостно сказал Альтман и неожиданно выдал горькое признание: – Порой мне ужасно надоедает есть в одиночестве.

– Я не хочу показаться навязчивым, – нерешительно сказал старик.

– Нет-нет, это совсем не так.

– Что ж, если вы уверены…

Старик прижал сверток к груди и привстал.

– Право же, я не хочу навязываться…

– Уверяю вас, мне это в радость.

Видя, что несчастный никак не может подняться, Альтман подхватил его под руку.

– Потихоньку-полегоньку, – хохотнул он. – Старость – не радость.

Он протянул руку к свертку, полагая, что без него старику будет проще встать, но тот лишь крепче вцепился в свою рукопись.

– Все в порядке, – сказал старик. – Я привык носить ее.

– Вот как? Вы носите ее с собой?

– Это единственное, что я… создал в своей жизни.

«Так он и впрямь ее баюкал», – подумал Альтман.

Альтман наблюдал за тем, как старик накидывает черный дождевик, висевший на спинке стула. Обтрепанные рукава и вытертые плечи красноречиво говорили о скудных средствах, и Альтман внезапно почувствовал гордость за то, что пригласил на ужин бывшего одноклассника, кем бы тот ни был. Ведь, несмотря на столь различную судьбу, оба бежали из разоренной войной Германии и беспомощно наблюдали за несчастьями, что обрушивались на их родину.

– Нам направо, – сказал он старику, которого теперь искренне считал своим соотечественником. – До ресторана всего пара кварталов.

Во время выступления пролился короткий дождь, и тротуар все еще был мокрым и скользким. По дороге Альтман заметил, что старик прихрамывает.