Вредная волшебная палочка

— Устричный соус! — подпрыгнула подруга Белки. — Вот и докопались до правды.

— Аня хотела отравить Витю? — обомлела я. — Почему? Ей надоели придирки Зины? Но тогда она должна была убрать жену, а не мужа.

— Вопрос задан неверно, — хмыкнула Наталья, — не почему. Зачем? Скорей всего дело в правах на сервиз. Зинаида заводит Витю, тот пляшет под ее дудку, мы никак не можем договориться о дизайне. За несколько месяцев ни на йоту не продвинулись. Наверное, Аня решила устранить проблему. О! О!

— Что? — воскликнула я.

Монтини потерла ладонями виски.

— Нет, нет, я схожу с ума. Такого быть не может.

— Чего не может быть? — занервничала я.

— Смерть Нины, — тихо произнесла Наталья, — в тот день ты приехала в гости. Верно?

— Да, — подтвердила я.

— Привезла булочки с заварным кремом?

— Их мне дали бесплатно за покупку пирожных, — уточнила я.

Монтини стиснула виски пальцами.

— Так! Расскажу все! Прости, если говорю несвязно, я нервничаю. Аня похоронила родителей, они погибли в аварии на шоссе. Девочка была в стрессе, осталась совершенно одна, она мне не посторонняя, я дружила с Овечкиными. С Володей и Лесей я познакомилась давно, задолго до удочерения ими Ани. Они жили в своем доме в Опенкине, ходили ко мне пешком.

— Ничего себе! — изумилась я. — Это километров десять. Когда я еду из Москвы к вам, миную эту деревню.

— Если по шоссе идти, то ты права, — заметила Наталья, — а коли напрямик через лес, то не более трех километров будет. Один раз, идя ко мне в гости, Володя и Леся нашли в чаще беспризорную девочку, они ее удочерили.

— Ну и ну, — пробормотала я, уже зная об этом происшествии.

Монтини сложила руки на груди.

— Странная история. Малышка молчала, у нее были обширные ожоги на ногах. На пальцах рук были содраны ногти. Над ней явно издевались. Возраст ее врачи определили по зубам и росту. Примерно семь-восемь-девять лет. Ни имени, ни фамилии, ни места жительства она сообщить не могла, ни слова не издавала, но прекрасно слышала. Доктора решили, что причина потери речи — сильнейший стресс. Володя и Леся ее вылечили, дали хорошее образование. Посторонние не знали про судьбу Ани. Вова и Леся евреи, оба черноглазые, темноволосые, с характерной иудейской внешностью. Анечка была вроде на них похожа.

— Вроде? — спросила я.

Монтини подоткнула под спину подушку.

— На первый взгляд она просто копия родителей, настоящая еврейка. Но у иудейских женщин часто бывает специфическое строение тела, у них характерные ноги, попа. Глаза имеют особенное верхнее веко. Леся — типичная одесситка, обладала острым языком, вечно шутила. Аня же… Да, кареглазая, с копной вьющихся темных волос. Но на этом сходство заканчивается. Фигура у девушки не как у потомков Моисея. Не еврейка она вовсе. Подозреваю, что цыганка.

— Кто? — поразилась я.

— Цыганка, — повторила Наталья.

— И откуда в Опенкине ромала? — засмеялась я.

— В советское время государственные мужи решили заставить таборный люд вести оседлый образ жизни, — начала объяснять Монтини, — идея, которая была обречена на провал. В пятидесятые годы партийное руководство возмутилось, что народы Крайнего Севера не хотят лечиться в поликлиниках, со всеми проблемами, физическими и душевными, спешат к шаманам. Мракобесие! И истребили почти всех служителей культа. Да только результат получился не тот, которого ждали. Местному населению пришлось-таки ехать в обычные больницы, но, несмотря на старания врачей, народ стал массово умирать. В конце концов власть пошла на попятную, шаманам, тем, что выжили и ушли в подполье, разрешили камлать. Смертность тут же пошла на спад. Но последствия уничтожения шаманов еще долго аукались. Где взять новых, если старых погубили? Да только история с шаманами ничему никого не научила, взялись за цыган. Километрах в пяти-семи от Опенкина на поле быстро построили село, назвали его Комариха и там насильно разместили табор. Представляешь, как «обрадовались» местные жители?

— Пришли в восторг, — ухмыльнулась я.

— В неописуемый, — уточнила Монтини, — надо сказать, что цыгане сами были виноваты. Они сразу стали разбойничать. Мужики крали у обитателей окрестных деревень все, что видели, грабили магазины. Бабы приставали на платформе к тем, кто ехал на электричках: «Позолоти ручку, погадаю». Цыганята бегали по домам, клянчили деньги, еду, одежду. Кое-кто сначала жалел детей, которые в осеннюю распутицу босиком по грязи шлепали, но потом доброе чувство пропало. Народ сообразил: для ромал воровство — это образ жизни, доблесть, а не грех. Селяне стали роптать, сначала тихо, потом засыпали жалобами местные органы власти, те ответили:

— Руководство страны намерено перевоспитать цыган, дать им нормальные профессии.

Коренные жители возмутились, раздавались голоса:

— Нам что, надо заткнуться и терпеть разбой?

И конечно, аборигенов злило, что цыгане живут намного богаче их. Таборные женщины ходят все в золоте, во дворе каждого дома стоит по машине, а то и по две-три. Невиданная для советской страны роскошь. Их барон враз подружился с местной элитой, стал дорогим гостем на днях рождения подмосковных коммунистических вождей. Начальник милиции, главный редактор районной газеты и прочие большие и малые шишки были вась-вась с ромалами. В больнице цыганам предоставлялись лучшие палаты, в магазинах дефицитные продукты из-под прилавка. Ковры, холодильники, стиральные машины без талонов, без очереди. Деревенские-то жили трудно, у многих были избы-развалюхи, денег на ремонт не могли накопить. А цыган поселили в новые дома, там были и газ и водопровод. Опенкинцы же таскали воду из колодцев, использовали газовые баллоны. Ну и кому это понравится? Сельские дети только плакали. Если кому-то из них родители на велосипед накопили, то с железным конем приходилось спать в одной комнате, иначе утром его во дворе не найдешь. И окно в спальню закрой, иначе залезут и утащат дорогую вещь. Черные времена в районе настали. Уж как цыгане безобразничали! А милиция на все глаза закрывала.

Бунт случился, когда в больницу в тяжелом состоянии угодил Никита Махонин, единственный сын медсестры Лены. Та, наивная, влюбилась в цыгана, который русской девушкой не побрезговал, сам ею воспользовался и приятелей пригласил. Изнасиловали Лену несколько человек, несчастная еле живая в свою больницу приползла, медики вызвали милицию. Тут уж глаза нельзя было никак закрыть, женщина-то не велосипед. Но никого не задержали, да еще Лену виноватой представили. Дескать, она не пойми с кем шлялась, оговорила ромал. У них алиби, в тот вечер, когда Елену изнасиловали, те, на кого она указала, якобы пели на дне рождения у богатого цыгана на Рублевке. И он подтвердил, что позвал их. Всем было понятно: ворон ворону глаз не выклюет. Народ возмущался, сидя на своих кухнях. Действовать решил один сын медсестры. Десятилетний Никита пошел в Комариху и вылил ведро нечистот на дверь барона. Мальчика поймали, избили, он угодил в больницу. Милиция встрепенулась, но потерпевшим признали не ребенка, который от отчаяния совершил глупый поступок, а… барона. Где-то через месяц после того, как школьник очутился в реанимации, Комариха запылала. Кто-то поджег село, которое построили в спешке. Дома, которым завидовали местные, оказались плохого качества, они мигом вспыхнули факелами. Пожарная машина приехала не сразу, она в том околотке была одна, а ее команда состояла из тех, кто жил рядом. В цистерне быстро закончилась вода. Парни в робах просто смотрели на огонь. В тот день тьма цыган погибли. Остальные поняли: они довели деревенских до ручки, люди решили сами с ворами, мерзавцами бороться, на власть не надеяться. Через сутки Комариха опустела. Те, кто выжил, уехали незнамо куда. И вот, я думаю…

Наталья Марковна посмотрела на тумбочку у моей кровати.

— Угости водой.





Глава 20





Я открутила пробку и протянула Монтини бутылку.

— Пожалуйста, простите, стакана нет.

— Обойдусь, — усмехнулась подруга Белки и начала пить из горлышка.

Потом она вернула пустую бутылку на тумбочку и договорила:

— Мне эту историю не Овечкины рассказали. Другой человек. Аня из цыганских детей, поэтому у нее ожоги на ногах, ногти содраны. Девочке удалось спастись из горящего дома, она от ужаса потеряла голову, кинулась в лес, бродила там несколько дней, а потом на несчастную наткнулись Овечкины. Объяснима и потеря голоса ребенком: этакую жуть пережить, видеть, как в огне семья погибает! Хорошо, что у малышки разум совсем не помутился. С Володей и Лесей мы никогда эту тему не обсуждали. Ну, подумай сама, что они сделали, удочерив ребенка? Сразу уехали в Москву, в нашу больницу малышку не поместили. И более в Опенкине их никогда не видели. Володя всегда говорил, что он задыхается в мегаполисе. В столице они с женой жили только январь-февраль-март, да и то не всегда. А тут пропали. Не звонили мне, не показывались, исчезли, хотя раньше два-три раза в неделю в гости прибегали. Появились они примерно через год, привезли Аню. Леся объяснила:

— Вот, удочерили. Своих у нас точно не будет.

Девочка хорошенькая, коротко стриженная, глазастенькая, с виду школьница, но молчит, молчит, молчит. Я решила — она немая. Потом поняла, что она слышит. Дом в Опенкине Овечкины продали, купили коттедж на Юго-Западе. К нам опять стали приезжать на праздники, по субботам. Но Леся никогда не разрешала Ане уходить со двора, да та и сама не рвалась. Когда муж и жена Овечкины погибли, девушка была студенткой, я забрала ее к нам пожить, сыновья тогда уже женились. И не думала я, что девочке Эдик понравится. Но после кончины Нины у них очень быстро роман случился. И сейчас у меня ужасные мысли в голове вертятся.

Наталья Марковна подошла к окну и распахнула его, в комнату влетел прохладный ночной ветер.

— Плохие мысли в моей голове вертятся, — повторила она, — жуткие.

Монтини развернулась спиной к окну и прислонилась к подоконнику.

— Знаешь, Степа, иногда глаз что-то видит, ухо слышит, но внимания на происходящее не обращаешь. А потом раз! Головоломка щелкает, все кусочки один к другому подходят, складываются, и получается жуткая картина.

Наталья начала загибать пальцы.

— В день отравления Нины Аня находилась у нас в гостях. Что, если…

Монтини замолчала, я во все глаза смотрела на нее.

— Степа, — прервав паузу, продолжила Наталья, — конечно, я могу ошибаться, но у меня сейчас, после того как младшая невестка подлила в еду Вити устричный соус…

— Никто этого не видел, — напомнила я.

— Есть другая кандидатура? — мрачно осведомилась Монтини. — Все были в столовой. Тарелка с котлетами, пюре и Анна на кухне. Ты закрываешь еду в СВЧ-печке крышкой, но потом видишь ее на мойке. И ты замечаешь Аню рядом с печкой с бутылкой соуса в руке!

— Она ее сжимала в кулачке, названия я не могла прочитать, — уточнила я, — мне в глаза бросилось лишь темное высокое горлышко.

— Что, если Аня отравила Нину? — прошептала Наталья. — Цыгане хорошо знакомы с ядами. Она могла у родителей научиться. Семь-восемь-девять лет, не знаю сколько ей точно в день пожара было, сознательный возраст для таборного ребенка.

— Зачем ей убивать жену Эдика? — так же тихо осведомилась я.

— Из желания занять ее место, — простонала Наталья, — сначала Анна отравила Нину. А сегодня принялась за Витю. И это вторая ее попытка лишить моего старшего сына жизни. Вспомни булку, которую украл попугай, смерть Варвары.

— Во время смерти Нины никто о правах на сервиз не знал, — напомнила я. — Если вы думаете, что дело в наследстве, то это не так.

Наталья вскочила и забегала по комнате.

— Нет! Сейчас, когда мы все вот так подробно обговорили, во весь рост встает другая проблема. Месть.

— Кому и за что? — спросила я.

— Нам, — объявила Наталья, — всем Монтини. Она решила проникнуть в нашу семью, стать своей, а потом убивать родных мужа одного за другим. Ничего личного по отношению к Нине, та была принесена в жертву ради выполнения плана, который замыслила Анна.

— Почему объектом стала Нина, а не Зина? — спросила я.

— Эдик внешне симпатичнее Вити, он спокойный, не грубиян, — перечисляла Монтини, — и у них с Ниной отношения висели на волоске. Первая жена Эдуарда являла пример типичного ипохондрика. Чуть что не так, она в кровать падала и начинала умирать. Насморк у нее — смертельное заболевание. Головная боль — трагедия. Постоянные разговоры о недугах. Спросишь Нину:

— Как дела?

А в ответ:

— Ужасно. Кажется, я заработала воспаление легких.

И описание симптомов на полчаса. Нина категорически не хотела понимать, что вопрос «Как дела?» — это что-то вроде «Привет». Никто не интересуется, как у тебя да что. Надо просто ответить: «Прекрасно, а у тебя?» Нина же постоянно исполняла ораторию на тему своих выдуманных болезней. Почему я полагаю, что она фантазировала? Если у тебя на самом деле плохое здоровье, то ты непременно побежишь к врачу. А Нина не ходила в поликлинику, сама себя лечила, вечно какие-то травы заваривала, настойки пила, мумие покупала, смолу целебную, бегала к знахарям, колдунам, бабкам, порчу снимала, карму чистила. Жуть, одним словом. Я ей сто раз говорила: «Обратись к нормальному врачу, в платный медцентр, обследуй тщательно здоровье». Она отмахивалась: «Им лишь бы таблетки дорогие прописать, нынче нет честных докторов, все они с аптеками договариваются, советуют людям тысячи тратить. И химией травиться я не желаю!» Я редко кому говорю правду о том, почему Нина про болезнь сердца не знала, а тебе теперь все известно. Из-за собственной глупости невестка о состоянии своего «мотора» не ведала. Вот как бывает, изображала из себя хворую и умерла на самом деле. Думаю, интимные ласки у них с мужем случались раз в полгода. Навряд ли чаще, у жены вечно то понос был, то золотуха. Нина надоела Эдику. Зачем такое счастье нужно? Где радость? Эдюша женился на Нине по любви. Он не стал бы жить с кем-либо из корысти. Да и какой смысл ему вступать в брак по расчету? Мы нормально обеспечены. Мой бизнес приносит стабильный доход. И Нина отнюдь не дочь короля или олигарха. Ее семья не нищая, но деньги родители тщательно считали. Если разбираться, кто больше выиграл от заключенного союза, то определенно жена. Она поднялась по социальной лестнице, стала богаче в материальном плане. Конечно, у Эдика было чувство влюбленности. Оно должно было перерасти в любовь, в доверительные супружеские отношения. Что касается детей, то они, безусловно, цементируют брак, появляется общая цель — забота о малышах. Но если семья шаткая, в ней живет эгоизм, то появление младенца разрушит союз.

Наталья Марковна вздохнула.

— Степочка, ты замужем и, надеюсь, уже усвоила: в семье кто-то должен жертвовать собой. Первым уступать в споре, забыть про свою усталость и заняться сексом, если партнер горит желанием, простить обиду, наладить контакт с его родителями… Ну, и чаще всего сия роль достается женщине. Если она умная, то поймет: чтобы обрести счастье в семейной жизни, надо затопить свой эгоизм, не брать, а отдавать. И в мужа нужно раз в пять лет влюбляться заново. Страсть вспыхнула, когда вам стукнуло тридцать? Но в тридцать пять муж стал другим, потолстел, в постели поутих, вот и полюби его теперь такого. Годы летят, в сорок он не тот, что раньше, в пятьдесят, шестьдесят… Делай скидку на возраст, учитывай изменение характера, внешности. Да, принц твой теперь с животом, обрюзг, обзавелся болезнями, вредничает… Вот такого и люби, и жалей. Никогда не говори: «Почему я должна вечно о нем думать, уступать ему? Пусть он себя так ведет, мне уступает». Едва такая мыслишка появится в твоей голове, она, как крыса, вашу семейную лодку подточит!

Наталья Марковна умолкла, потом прошептала:

— Дорогая, тебе и представить трудно, с чем некоторым женщинам из-за своей любви к мужу мириться приходится. А Нина не собиралась даже на йоту урезать свои желания. Ее жизненный принцип: все мне, и мое — мое, и твое — мое. Не умри невестка, думаю, Эдик с ней года через два-три развелся бы. Младший мой сын, в отличие от старшего, терпеливый, сам скандалов не устраивает, готов супругу опекать. Но ведь любая терпелка завянет, если ее хоть изредка любовью и вниманием не поливать. А у Нины всегда лейка была пустой.

Наталья Марковна понизила голос: