Второй взгляд

Спенсер заливается слезами:

— Она умерла у меня на руках. Я был с ней до последней секунды.

В этом мире мне нужно только одно — мой ребенок.

— Я хочу ее увидеть.

— Но это невозможно.

— Я должна ее увидеть!

— Сисси, я уже похоронил ее.

Откидываю одеяло и колочу Спенсера по груди, по голове, по плечам:

— Ты не мог этого сделать! Не мог!

Он хватает меня за руки, встряхивает и прижимает к матрасу.

— Мы не могли ее окрестить, — бормочет он. — Поэтому нельзя было похоронить ее в освященной земле. — Из груди его вырывается сдавленное рыдание. — Я боялся, что, увидев ее, ты захочешь последовать за ней. А я не могу тебя потерять. Господи, Сисси, как я должен был поступить?

Смысл его слов доходит до меня постепенно. Мы не могли окрестить мою дочь, не могли похоронить ее на церковном кладбище, потому что Спенсер считает ее незаконнорожденной. Спенсер обнимает меня, и я не сопротивляюсь. Я совершенно оцепенела.

— Любовь моя, никто ни о чем не узнает, — шепчет он.

Уши мои полыхают, во рту пересохло.

— А что будет, Спенсер, когда я рожу еще одного ребенка, в точности похожего на Лили? Ты опять обвинишь меня в том, что я спала с индейцем? Или наконец поверишь, что я говорю правду? И тогда наверняка отправишь меня на стерилизацию! — Я трясу головой. — У моей матери был роман с индейцем. Можешь обвинять ее за это сколько угодно, но я тут ни при чем. Моя единственная ошибка состоит в том, что я полюбила тебя! — Мне хочется крикнуть: «Черт бы побрал твою евгенику, твои схемы и таблицы!» Вместо этого я сбрасываю одеяло и сажусь в кровати. — Отведи меня на ее могилу.

— Сисси, ты сейчас слишком расстроена. Тебе необходимо…

— Я сама знаю, что мне необходимо. Увидеть могилу своей дочери. Немедленно.

Спенсер встает. Он берет с подноса, стоящего на туалетном столике, ножницы, которыми Руби перерезала пуповину, и нож, который она приготовила на всякий случай. Кладет то и другое в нагрудный карман, не желая оставлять в моей спальне эти опасные предметы.

— Завтра ты ее увидишь, — обещает он, целуя меня в лоб. — Сисси! Давай начнем все сначала.

Смотрю на него и чувствую, как у меня внутри все превращается в камень.

— Хорошо, Спенсер, — отвечаю я, с удивлением слыша голос женщины, которой была когда-то.

Руки мои дрожат, но я принимаю правила его игры. За мной следующий ход.





* * *


В национальном государстве должна победить национальная точка зрения, что приведет к наступлению благородной эпохи, когда люди будут заботиться не о селекции собак, лошадей и кошек, а о возвышении самого человечества, эпохи, когда одни будут сознательно и молчаливо отрекаться, а другие — с радостью отдавать и жертвовать.

Адольф Гитлер. Майн кампф. Том 2, написанный в тюрьме в 1924 году, предваряющий принятый в 1933 году «Закон против генетически дефективного потомства», ставший частью нацистской программы расовой гигиены



Лили не умерла. Чем больше я думаю о ней, тем яснее понимаю, что это так. Иначе почему Спенсер отказался показать мне ее тело, гроб, могилу? Варианты развития событий вертятся у меня в мозгу. Спенсер спрятал ее, чтобы впоследствии подкинуть на ступеньки церкви… Он велел Руби отвезти ее в сиротский приют… Спенсер ждет доктора Дюбуа, рассчитывая, что тот заберет ребенка… Может быть, я не умерла в родах именно потому, что мне необходимо отыскать мою дочь и спасти ее!

Дождавшись, когда Спенсер запрется в своем кабинете, встаю и одеваюсь. Дело идет медленно — голова моя кружится от высокой температуры, ноги дрожат. Засовываю в карман платья трубку Серого Волка, завязываю шнурки на ботинках двойным узлом, — может быть, мне придется бежать. Поворачиваю ручку двери тихо, как профессиональный шпион, и выскальзываю в темный холл.

Прежде всего захожу в ванную комнату. Роюсь в корзине с грязным бельем, заглядываю в ванну и даже заставляю себя поднять крышку унитазного бачка. Потом поднимаюсь на третий этаж в комнату Руби, выворачиваю ящики комода, осматриваю каждую полку в шкафу, перерываю постель. Бурная деятельность так утомляет меня, что я без сил опускаюсь на стул.

«Поставь себя на место Спенсера, — приказываю я себе. — Подумай, куда он мог спрятать ребенка».

Спускаюсь на первый этаж и проверяю каждый закуток, каждую щелочку. Новорожденный ребенок так мал, что его можно спрятать где угодно. Когда дело доходит до кухни, я уже с трудом сдерживаю слезы. Наверное, моя малышка уже проголодалась. Должно быть, ей сейчас холодно и страшно. «Заплачь, доченька, — беззвучно умоляю я. — Заплачь, и я сразу тебя найду».

Найду и прижму к груди крепко-крепко, чтобы она согрелась. По пути в Канаду буду рассказывать ей обо всем, что мы видим вокруг. О коровах, пасущихся на лугах, о лиловом кипрее, растущем вдоль дороги, о горах, силуэты которых напоминают очертания женской фигуры. Мы доберемся до индейского поселения в Одонаке вместе с Серым Волком, и когда его спросят: «Кто ты?» — он покажет на нас.

Захожу в темную кухню, думая о том, что нужно осмотреть винный шкаф, ларь для муки, ящик для овощей. В кухне так много укромных мест! Делаю шаг в сторону холодной кладовки и с кем-то сталкиваюсь в темноте.

Подавив крик, протягиваю руку к выключателю. Вспыхивает свет.

— Руби, что ты здесь делаешь? — спрашиваю я.


Она дрожит как осиновый лист:

— Я хотела… мне не спалось, и я решила сделать себе чашечку шоколада, который вы пьете по утрам. Он такой вкусный… Простите, миз Пайк. Я знаю, это воровство…

— Где она? — перебиваю я, не дослушав, и начинаю шарить по полкам, натыкаясь на коробки и банки.

— Кто?

— Моя дочь. Я знаю, ты помогала ему ее спрятать.

— Ох, миз Пайк, — вздыхает Руби, и на глазах у нее выступают слезы. — Ребенка больше нет.

— Не говори ерунды, Руби! Я знаю, она жива. Мне нужно найти ее. Мы с ней уйдем из этого дома.

— Но профессор сказал…

Хватаю Руби за плечи и трясу:

— Ты видела ее мертвой? Видела?

— Я… но я… — Руби стучит зубами, не в силах выдохнуть ответ, которого я жду.

— Черт, Руби, отвечай, когда тебя спрашивают! — Трясу ее сильнее, она вырывается и задевает рукой полку, на которой стоят банки с консервированной фасолью и маринованной свеклой.

Одна банка падает на пол и разбивается, воздух наполняется острым запахом уксуса. Бросаюсь к полкам и начинаю сбрасывать на пол все, что попадается под руку: коробки с овсяными хлопьями и смесью для бисквитов, банки с кофе и сухим молоком.

Сильные руки хватают меня, оттаскивают от полок и волокут в кухню.

— Пусти меня, Спенсер! — визжу я, извиваясь в его руках.

Он поворачивается к Руби:

— Позвони доктору Дюбуа. Скажи, что нам срочно нужна его помощь.

— Отпусти меня! Руби, не слушай его! Отдайте мне Лили! — ору я. — Лили!

Но Спенсер намного сильнее. Несмотря на мое яростное сопротивление, он выводит меня из кухни. Застывшая на месте Руби наблюдает, как он, вцепившись в мои запястья, тащит меня к лестнице.

— Руби, не слушай миссис Пайк! — перекрикивает мои вопли Спенсер. — Ты видишь — она не в себе и ее необходимо успокоить! — (Изловчившись, лягаю его в лодыжку, и он издает сдавленный стон.) — Руби, немедленно позвони доктору. А потом сделай то, что я приказал тебе раньше!

— Не слушай его, Руби! Помоги мне!

Руби съеживается и как будто становится меньше ростом.

— Что стоишь! — рычит Спенсер. — Делай, что я велел!

Внезапно силы оставляют меня, и я обмякаю в его руках. Он подхватывает меня, не давая упасть, и несет в спальню. Я более не открываю глаз и не произношу ни слова. Он опускает меня на кровать, снимает с моих ног ботинки и проверяет, не пропиталась ли насквозь кровью прокладка у меня между ног. Вздохнув, как человек, утративший все надежды, он закрывает дверь и поворачивает ключ в замке.

Я не считаю, что потерпела поражение.

По крайней мере, теперь я знаю, что Лили прячут не в доме.





* * *


Почему мы не бросаем эту работу? <…> Мы занимаемся ею в течение семи лет — и каких результатов мы достигли? Время, когда наше дело воспринималось не всерьез, осталось в прошлом. Если Гитлер успешно осуществит свою программу стерилизации в полном объеме, это возведет евгенику на высоту, на которую ее не смогли поднять сотни евгенических обществ. Если он потерпит фиаско, это подорвет основы всего движения и сотни евгенических обществ не смогут возродить его.

Из письма Генри Г. Годдарда Г. Ф. Перкинсу в ответ на просьбу о финансовой помощи, 1 февраля 1934 года. Документы Вермонтского евгенического общества, Публичный архив. Мидлсекс, штат Вермонт



Труднее всего разбить стекло. Сделать это, не поднимая шума, практически невозможно. Приходится обернуть стул одеялом, чтобы приглушить звук. На мою удачу, рядом с окном все еще стоит лестница, по которой забирался чинить крышу Серый Волк, а затем Спенсер. Спуститься по перекладинам — пара пустяков. Через несколько секунд я уже на земле. В небе сияет полночная луна, окна в кабинете Спенсера освещены.

Участок у нас большой, и Лили может быть где угодно.

Заглядываю под кусты, которые растут у крыльца, под само крыльцо, обхожу поленницу, сложенную у восточной стены дома. Обойдя дом, углубляюсь в заросли и хожу кругами. Вскоре ноги у меня подгибаются от слабости, я опускаюсь на землю и заливаюсь слезами.

«Это настоящий кошмар, — скажет Спенсер доктору Дюбуа, когда тот наконец к нам приедет. — Представьте себе, я нашел ее в лесу, где она рылась в земле. Нет, она не первый раз ходит во сне… но она впервые не смогла очнуться».

Любопытно, как обращаются с пациентами в частных клиниках для душевнобольных? Привязывают ли их к скамьям, как в Уотербери? Окунают ли в холодную ванну с головой?