Запах смерти

Разумеется, мы зря радовались.

Мы находились в рентгеновском кабинете, откуда вынесли почти все оборудование. По стенам висели постеры с напоминанием выключить мобильные телефоны, а кабинки для раздевания с распахнутыми настежь дверями напоминали разграбленные саркофаги.

— Доктор Хантер!

Я оглянулся и увидел в дверях Уэлана. Даже маска не могла скрыть хмурого выражения его лица.

— Вы нужны нам в подвале, — сообщил он, повернулся и устремился прочь по коридору, не дожидаясь моей реакции.

Я догнал Уэлана, когда он уже начал спускаться по лестнице.

— Нашли что-нибудь? — спросил я.

— Кусок обгоревшей кости в котельной. Но определить, человеческая она или нет, они не могут. Мы не знали, куда вы направились после визита к Ленноксам.

— Разве вам не передали?

— Не в этом дело. Вы должны были предупредить меня или старшего инспектора. Лично.

— Вы были заняты, а я только мешался под ногами, — обиженно возразил я. — Я решил, что лучше заняться чем-нибудь полезным.

— Так вот, в следующий раз обязательно предупредите нас.

Наверное, на следующий раз я мог не рассчитывать. Но интуиция подсказывала мне, что у Уэлана был и другой повод для плохого настроения.

— Как там у вас все прошло после моего ухода? — спросил я.

Он вздохнул:

— Одуйя все усложнил. Посоветовал матери Леннокса не давать согласия на снятие отпечатков пальцев у сына. И у нее самой тоже. Сказал, если они нам нужны, мы должны прежде выдвинуть официальные обвинения.

Это не могло не стать ударом для Уорд. Если только отпечатки не сдаются добровольно, полиция не имеет права снимать их, не выдвинув обвинений.

Гэри Леннокс был не в состоянии дать своего согласия, значит, это можно было просить только у его матери. И ее отказ лишал полицию возможности сравнить отпечатки пальцев ее сына с теми, что обнаружили в больнице. В общем, следствие заходило в тупик.

— Что сам Одуйя на этом выигрывает? — поинтересовался я, когда мы спустились вниз.

— Ничего. Это просто тактика проволочек. — Уэлан свернул в один из коридоров. Здесь трубы тянулись не только по стенам, но и по потолку, а дорогу нам освещали даже не прожектора, а редкая цепочка небольших светильников на треногах. — Он пытается еще и лишить нас доступа к медицинским картам Леннокса. Говорит, если Леннокс обвиняемый, мы должны предъявить документы; в противном случае обязаны прекратить преследование больного человека.

— Но если Леннокс невиновен, в его же интересах быстрее разобраться с этим.

— Вот и попробуйте объяснить это своему приятелю.

— Он мне не приятель.

Впрочем, я не винил Уэлана в его плохом настроении. Если отпечатки, оставленные на месте преступления, принадлежали Ленноксу, это стопроцентно подтвердило бы его вину. Однако отсутствие возможности сделать это наверняка было для полиции, мягко выражаясь, болезненным.

Но я понимал, почему так поступал Одуйя. Гэри Леннокс не мог говорить за себя, поэтому делать это за него намеревался активист. Причем на совесть — даже ценой задержки полицейского расследования. О саморекламе Одуйя, конечно, не забывал, но, по-моему, искренне верил в то, что поступает правильно.

Вряд ли это помогло бы ему завоевать всеобщее уважение.

— У вас достаточно улик на Леннокса, чтобы выдвинуть обвинения? — спросил я.

— Для ареста достаточно, — ответил Уэлан. — Для обвинения — нет. Без отпечатков пальцев это лишь предположения.

— А в доме ничего не нашли?

Наверняка же, арестовав сына, полиция обыскала дом в поисках улик.

— Ничего полезного. Груду старых комиксов и журналов для любителей природы. Друзей у Леннокса, похоже, не было. Даже компьютера или мобильника не обнаружили.

Чем больше я слышал, тем хуже себя чувствовал.

— Как он сам?

— Неважно. В больнице его поместили под капельницу. Пока они берут анализы, но и так ясно, что Леннокс в плохом состоянии. Виновен он или нет, мы оказали ему хорошую услугу, забрав из дома. Если мать так заботилась о родном сыне, не хотел бы я оказаться на ее попечении, будь она хоть десять раз бывшей медсестрой.

— Лола ничего не говорила?

— В основном матерные слова. У нее их богатый запас. А уж когда речь заходила о вас, тут уж просто хоть уши затыкай. — Уэлан усмехнулся. — Сдается мне, что из списка поздравлений на Рождество она вас вычеркнула.

Он свернул в новый коридор, с низкого потолка которого капала вода. Коридор упирался в тяжелые металлические двери — вход в котельную. Помещение за дверью было заполнено баками, трубами и вентилями, часть которых скрывалась в темноте. В лучшие времена здесь, вероятно, был настоящий ад, полный шипения, пара и огня. Теперь же царило безмолвие.

К запаху ржавчины примешивался аромат машинного масла. Но чем дальше мы отходили от дверей, тем сильнее ощущался другой запах — копоти и горелой древесины. Тут что-то жгли. Давно, но не очень.


Поисковая группа собралась у бойлерного котла — ржавого металлического цилиндра восьми или девяти футов в диаметре, — исполинской консервной банки, положенной набок. С одного торца его у самого пола темнело круглое отверстие топки.

Свет нескольких фонариков был направлен внутрь, и фигуры в призрачных белых комбинезонах как будто собрались вокруг костра.

— Давайте показывайте! — скомандовал Уэлан.

Одна из фигур, в которой можно было опознать женщину, выступила вперед.

— Это лежало в золе, внутри топки. Это точно кость, но я не могу сказать, человеческая она или нет.

Женщина протянула Уэлану пластиковый пакет для вещественных улик, в котором лежало что-то маленькое и темное.

Уэлан повертел пакет в луче фонарика и передал мне:

— Что скажете?

Найденный предмет напоминал жженую скорлупу арахиса. Круглого сечения, сантиметр или полтора в длину, со слегка обугленными торцами. Поверхность кости потемнела, но на ней сохранилось несколько клочков обугленной мягкой ткани.

— Средняя фаланга, — ответил я. — Какого пальца, сейчас не определю.

— Но она человеческая?

— Если только в Северном Лондоне не нашлось шимпанзе или бурых медведей — да, человеческая.

Уэлан бросил на меня недовольный взгляд, но я вовсе не собирался шутить. Фаланги бурых медведей и приматов поразительно похожи на людские, и мне приходилось сталкиваться со случаями, когда кости животных ошибочно принимали за человеческие. Но даже так я мало сомневался в том, чьи кости мы нашли здесь.

— Ампутированные конечности в больницах сжигают, правда? — предположила одна из полицейских. — Может, это как раз после ампутации?

— Для таких случаев у них используются муфельные печи, — возразил Уэлан, глядя на массивный металлический цилиндр. — А это бойлерный котел старого типа, топился углем. Он предназначен для того, чтобы греть воду, а не для сжигания отходов от операций.

— Это произошло уже после того, как котлом перестали пользоваться по прямому назначению, — произнес я. — Каменный уголь при горении развивает большую температуру. Примерно такую же, как в крематории, так что любая кость должна была бы кальцифицироваться. Она стала бы белого цвета, не черного, как в нашем случае. Это означает, что горела она при более низкой температуре.

Любая кость проходит под воздействием огня ряд хорошо известных превращений. Поначалу темнеет, меняя свой естественный, грязно-кремовый цвет на черный. Потом, если огонь достаточно сильный, кость становится сначала серой, а потом белой, как мел. В конце концов она делается легкой, как пемза: все органические вещества в ней выгорают, оставляя только кристаллический кальций.

Уэлан покосился на зияющее отверстие топки:

— Там больше ничего нет?

— Пока не знаем, — ответила женщина в комбинезоне. — Мы прекратили поиски сразу после того, как нашли эту кость. Крупных частей тела там вроде не видно, но все забито золой и углями. Трудно сказать, что еще там в них закопано.

Уэлан всматривался в пол перед топкой. На темном цементе отчетливо виднелись светло-серые пятна.

— Тут просыпали золу. Это вы?

— Нет, так с самого начала было, — обиженно промолвила женщина.

— А топка? Закрыта или открыта была?

— Закрыта.

Уэлан нагнулся и заглянул внутрь котла.

— Ничего не видно. — Его голос отдавался от стенок бойлера гулким эхом. — Дайте фонарь.

Кто-то вышел вперед и сунул ему в руку фонарик. Уэлан протиснулся в топку по пояс.

— Трудно сказать, что́ здесь жгли. Полно золы, но она могла остаться с тех пор, как им пользовались для отопления.

Уэлан осторожно вылез обратно и распрямился. В руках он держал маленький почерневший цилиндрик.

— Это не кость, — сказал я.

— Нет. Но и не каменный уголь. Похоже на горелую древесину. Там ее полно. Кто-то жег тут дерево.

— Можно я посмотрю?

Уэлан передал мне фонарь и отступил в сторону.

Горький, отдающий металлом запах гари проникал под маску. Я просунулся в круглое отверстие топки по грудь, заслонив собой свет снаружи, зато луч фонаря выхватил мешанину серой золы и черных головешек.

Уэлан был прав: здесь осталось много того, что больше всего смахивало на горелое дерево, превратившееся в древесный уголь. Вероятно, под ним находились и другие кости, но пока я не видел ничего такого. Лишь когда я начал выбираться обратно, луч моего фонаря скользнул по предмету в дальнем конце топки.

— Там что-то есть.