Жажда

Truly, madly, deeply bitten[8]




Остаток утра я провожу, лежа в кровати и ожидая сообщения от Джексона. Это в корне противоречит принципам феминизма, но, когда речь идет об этом парне, я не в силах контролировать мой мозг. К тому же больше мне нечего делать. Я прочла все, что было на моем «Киндле», и в отсутствие Мэйси больше не могу смотреть новые серии «Наследия». А если прибавить к этому мою больную лодыжку, из-за которой я никуда не могу пойти, то остается…

Джексон: Какой у тебя любимый фильм?

Я: На данный конкретный момент? «Всем парням, которых я любила».

Я: А вообще «Чудеса своего рода».

Я: А у тебя?

Джексон: «Крепкий орешек».

Я: В самом деле?

Джексон: А что не так с «Крепким орешком»?

Я: Ничего.

Джексон: Шутка. На самом деле это «Изгой-один».

Я: Фильм из «Звездных войн», в котором все погибают????

Джексон: Фильм из «Звездных войн», в котором герои жертвуют собой, чтобы спасти свою галактику.

Джексон: Это не самая худшая смерть.

Это не тот ответ, которого я ожидала, но теперь я вижу, что именно такой фильм может прийтись по душе парню, который готов был разбиться в лепешку, спасая меня опять и опять. В этом плане понятно и упоминание «Крепкого орешка» – ведь там главный герой тоже готов умереть, чтобы сохранить жизнь другим.

Да, Джексон – это не только тот парень, с которым я встретилась в вестибюле, когда приехала в Кэтмир. Он, конечно, не перестал быть тем придурком, который тогда сказал, чтобы я уезжала из школы, – этого мне не забыть никогда. Но он также тот парень, который спас меня от Марка и Куинна. И тот, который вчера вечером нес меня всю дорогу до моей комнаты. Это ведь кое-что значит, не так ли?

Кроме того, когда рядом никого нет, он становится другим, настолько другим, что в это трудно поверить. Когда нас только двое, мы переписываемся по телефону, и он не пытается убедить меня, что не желает иметь со мной никаких дел… и что мне не следует хотеть иметь дел с ним.

Жаль, что я не могу спросить его, какой же Джексон Вега настоящий, но надеюсь, что это тот парень, который последние два часа переписывается со мной по телефону. А если нет… то я пока не хочу этого знать.

Я: А какой у тебя любимый сорт мороженого?

Джексон: У меня его нет.

Я: Потому что тебе нравятся они все?

Я: Кстати, если любимого сорта у тебя нет, это единственный сносный ответ.

Джексон: Думаю, мы оба знаем миллион причин, по которым меня можно назвать несносным, но отсутствие у меня любимого сорта мороженого тут ни при чем.

По идее, я не должна бы млеть от его последних слов, тем более что они явно представляют собой предостережение. Но как не млеть, если их написал тот самый парень, который заявил, что его любимый фильм – «Изгой-один»?

Вполне очевидно, что Джексон отвел себе роль злодея в своем собственном романе, вот только знать бы почему.

Джексон: Любимая песня?

Я: О господи, я не в силах выбрать.

Джексон: А что, если я скажу, что у тебя нет выбора?

Я: Не могу. Их слишком уж много.

Я: А у тебя?

Джексон: Я спросил первым.

Я: Фу. Ты просто поганец.

Джексон: И еще какой.

Я: Ну, хорошо. На данный конкретный момент это «Put a Little Love on Me» Найла Хорана и все песни Мэгги Роджерс.

Я: А вообще «Take Me to Church» Хозиера и «Umbrella» Рианны.

Я: А у тебя?


Джексон: «Truly, Madly, Deeply» группы «Сэвидж гарден». А также все песни Чайлдиша Гамбино и все произведения Бетховена. Но в последнее время мне больше всего нравится «Brown-Eyed Girl»[9] Ван Моррисона.

Я роняю телефон, потому что… Что я могу на это сказать? Как мне не млеть от этого парня? Это невозможно.

Когда я беру телефон опять, у меня дрожат руки. Он больше ничего не написал, но сейчас я этого и не жду. Он и так написал… более чем достаточно.

Вместо этого я открываю приложение Spotify и ставлю «Brown-Eyed Girl»… на повтор.

Я все еще слушаю эту песню, когда в полдень в комнату заходит Мэйси, чтобы проведать меня.

– Что это ты слушаешь? – спрашивает она, морща нос.

– Это долгая история.

Она испытующе смотрит на меня:

– Не сомневаюсь. Ты должна рассказать мне все… – Она осекается, увидев остатки моего сытного завтрака. – Откуда у тебя эти вафли? – спрашивает она, подойдя к моей кровати, и, подцепив пальцем оставшиеся в миске взбитые сливки, слизывает их. – Сегодня же не четверг.

Я недоуменно воззряюсь на нее:

– Что-то я не пойму.

– Вафли в кафетерии готовят только по четвергам. А взбитые сливки – вообще по особым поводам. – Она опять подцепляет пальцем взбитые сливки. – А сегодня не особый повод.

– А вот и особый, – отвечаю я, и от ее слов меня бросает в жар. – Во всяком случае, для меня.

Чтобы не соврать, для меня это точно особый повод. Ведь на моем телефоне есть сообщение от Джексона, в котором он пишет, что это его любимая песня.

– Поверить не могу, что мой отец смог уговорить их приготовить тебе… – Должно быть, у меня все написано на лице, поскольку Мэйси осекается на середине фразы. – Этот завтрак прислал не мой отец, да?

Я не знаю, как ответить на этот вопрос. Ведь если я скажу, что о завтраке для меня позаботился дядя Финн, она просто спросит его и все равно узнает правду. Если же я скажу ей, что завтрак доставлен не от него, она захочет узнать, от кого, а я, кажется, не готова сообщать ей, что еду мне прислал Джексон. Мне хочется, чтобы этот Джексон – тот, который выдает мне шутки о вампирах и присылает вафли со свежевзбитыми сливками, – остался моим секретом. Хотя бы на некоторое время.

Но по лицу Мэйси видно, что она от меня не отстанет. Хотя я не ответила на ее вопрос, она и так уже смекнула, что к чему.

Так что выбора у меня нет – придется сказать ей пусть сглаженную, но все-таки правду.

– Это ничего не значит. У меня все еще болит лодыжка, вот он мне и помог.

– Кто, Флинт? – спрашивает она, округлив глаза. – Или Джексон?

– А не все ли равно? – ухожу от ответа я.

– О боже! Это был Джексон! Это он уговорил нашего шеф-повара приготовить тебе вафли. Я и не знала, что такое возможно: она крепкий орешек и ее трудно уболтать. Если кто и мог это сделать, то только Джексон. Он очень ловок и всегда получает то, чего хочет. – Мэйси ухмыляется: – А сейчас – я в этом уверена – он хочет тебя.

Раздается стук в дверь, и я чувствую неимоверное облегчение.

– Не могла бы ты открыть? Меня все еще беспокоит лодыжка.

– Само собой! Мне ужасно хочется расспросить Джексона.

– Это не Джексон, – говорю я ей, но при одной мысли, что это может быть он, у меня начинают потеть ладони. Я сажусь прямее и лихорадочно пытаюсь хотя бы немного поправить свои безнадежно разлохмаченные волосы.

Мэйси открывает дверь, и я вижу, что паниковала напрасно – это не Джексон, а женщина с большим желтым конвертом в руках.

Я говорю себе, что не разочарована, хотя чувствую, как охвативший меня приятный трепет проходит без следа. Но тут женщина, которую Мэйси называет Рони, отдает ей конверт.

– Я должна доставить это Грейс, – говорит она.

Взяв конверт, Мэйси поворачивается ко мне, сделав большие глаза, и я чувствую, что удивлена не меньше ее.

Не знаю, что еще Мэйси говорит Рони, чтобы выпроводить ее из комнаты, потому что все мое внимание приковано к конверту в руках. На нем тем же размашистым неразборчивым почерком, что и предыдущая записка, написано мое имя.

– Отдай! – прошу я, встав на ноги. Моя правая лодыжка все еще болит, но ради этого я готова страдать.

Однако Мэйси, подобно наседке, квохчет:

– Сейчас же сядь!

– Дай мне конверт! – Я тяну к нему руки.

– Я отдам его тебе, как только ты ляжешь на кровать и положишь ногу на подушку.

Она сердито смотрит на меня, стоя на таком расстоянии, чтобы я не могла до нее дотянуться, пока я не ложусь на кровать и не кладу ногу на подушку.