Зимняя война. Дороги чужого севера

Это произошло поздним вечером, когда до выписки оставалось два дня. Ужин переварили, офицеры лежали в кроватях, кто-то читал, кто-то писал письмо. Заглянула Лиза, поискала кого-то глазами, уперлась в Мечникова, и того от волнения пот прошиб.

— Никита Сергеевич, можно вас на пару минут? — сказала девушка. — Вы уже практически здоровый… Галина Викторовна просит принести тумбочку из подвала в ее кабинет. Я сама не справлюсь, все-таки второй этаж. Вас не затруднит?

— Давайте, я! — с готовностью сбросил ноги с кровати Поляковский.

— Ну что вы, Николай Ильич, — поморщилась Лиза, — куда вам с вашими компрессионными переломами и позвоночником? Лежите уж. Забыли, что Галина Викторовна строго-настрого запретила вам переносить тяжести? И вдвоем там делать нечего, мне нужен один человек. Прошу вас, Никита Сергеевич. — Она отступила, и Никита протиснулся в коридор.

Почему сердце так забилось? Девушка шла впереди него, стучали каблучки сменных осенних ботинок. Пост дежурной медсестры, санитарки в приемном покое, лестница вниз. У ее подножия, рядом с приоткрытой дверью в подвал, курили два паренька в больничных пижамах. Испугались, стали прятать окурки.

— Ага, попались! — вскрикнула Лиза, и голосок ее как-то странно завибрировал. — Почему вы здесь курите? Я немедленно сообщу начальнику госпиталя, и вас накажут! А ну, брысь отсюда!

Молодые лейтенанты побросали окурки и захромали вверх по лестнице.

— Спускайтесь в подвал, Никита Сергеевич, — строгим голосом сказала она. — Пять ступеней вниз, повернете направо, будет тумбочка. Поднимайте ее и несите сюда. Свет не включайте — там все равно лампочка перегорела…

Никита спускался на ощупь, держась за стену, беспомощно шарил руками. Где эта окаянная тумбочка? Со скрипом закрылась дверь в подвал, он услышал шаги — девушка спускалась за ним.

— Лиза, здесь нет никакой тумбочки…

— Да господи, кому нужна эта тумбочка… — Она тяжело дышала, он ощущал на лице ее горячее дыхание. Девушка прижалась к нему, и теплые руки стали ощупывать его лицо — вот ведь удача, свежевыбритое! Он обнял ее за плечи, прижал к себе. Такие эмоции нахлынули, что Никита чуть не захлебнулся. Лиза потянулась, стала жарко его целовать — немножко неумело, но так искренне, с таким чувством, что он окончательно поплыл. Голова перестала соображать. Что можно, а что нельзя? Бурные события происходили в темноте, сплелись два тела и две души. Очень неудобно, тьма — хоть глаз выколи, какие-то острые углы, холодные стены… Но кто бы все это замечал! Руки Лизы забрались под больничную пижаму, и он не остался в долгу, стал расстегивать ее халат…

— Лиза, можно?

— Боже мой, он еще спрашивает! Конечно, можно, родной мой, сегодня все можно… Давай сюда, здесь стол, будет удобнее… Полюбился ты мне, Никитушка, сильно полюбился, сдерживаюсь кое-как, всю себя обругала за то, что постоянно о тебе думаю, фантазирую разные глупости. Ты не обижайся, что с другими разговариваю, улыбаюсь другим, нет мне до них дела — все лишь затем, чтобы на тебя поменьше смотреть да меньше о тебе думать… Так страшно, ты уедешь через два дня, мне очень страшно, Никита…

Все произошло сумбурно, как-то впопыхах. В голове стреляли молнии, энергия бурлила, как кипяток в паровом котле. Никита тоже задыхался и, когда все кончилось, боялся ее отпустить, снова прижимал к себе, целовал.

— Какое грехопадение, Никитушка… — стонала Лиза. — И как нам не стыдно, это просто невероятно… Подожди, родной, не уходи, не отпускай меня, прижмись…

Потом она стала приводить себя в порядок, и Никита занялся примерно тем же — одежд, слава богу, было меньше.

— А как же тумбочка? — тупо спросил он.

— Забудь, нет никакой тумбочки, — тихо засмеялась Лиза. — А может, есть, не знаю, это не важно…

— Придем сюда еще раз? — спросил он. — Завтра или, может быть, послезавтра? Поищем эту тумбочку — она обязательно должна найтись…

Лиза засмеялась, он держал ее за плечи, вздрагивало худенькое девичье тельце.

— Давай не будем загадывать, Никита, хорошо? Мы еще сегодня должны из всего этого выкрутиться, чтобы никто не заподозрил… Я выйду первой, а ты — не раньше, чем через две минуты. Сделай нормальное лицо, а не такое, как сейчас… Что это за лицо, Никитушка? Это не лицо, а лист признательных показаний… о, боже… Возвращайся в палату спокойно, здоровайся с санитарками, ни от кого не шарахайся…

…Вот и настал этот день, он не мог не настать, как бы ни пытались его оттянуть. Все бумаги были оформлены, в кармане лежало предписание к определенному часу прибыть в военкомат Красногвардейского района Ленинграда. Лиза проводила его до фойе, вместе с ним вошла в тамбур, где в эту минуту никого не было. Девушка неплохо держалась, внешне была спокойной. Никита тоже держался, хотя в душе царила полная муть. Они припали друг к другу, и Лиза прошептала:

— Никита… Не вздумай погибнуть, слышишь меня? Помни, что тебя ждут и всегда будут ждать. Мне не нужен никто другой. Вот возьми, это мое фото… — Она сунула ему в руку сложенный пополам конверт. — Я не очень хорошо там вышла, но другого не нашла… Пиши, Никита, постоянно пиши, а я буду отвечать. Если несколько дней не будет письма, начну нервничать, делать запросы во все воинские части… Вот черт, я же не знаю адреса твоей полевой почты…

— Я тоже не знаю, но какой-то будет… Зато я знаю твой адрес в Ленинграде, твой местный адрес… Все будет хорошо, Лизонька…

— Ладно, уходи, я не пойду за тобой на улицу, это очень тяжело — смотреть тебе вслед… Нет, подожди… — Она прижалась к нему, покрыла поцелуями. — Все, уходи, я буду ждать… — вытолкала его из тамбура, развернулась и побежала назад, глотая слезы.

Никита вышел в морозный двор, испытывая ни с чем не сравнимые щемящие чувства…





Глава 11




Десять дней на всем протяжении фронта велась мощная артиллерийская подготовка. Сотни тысяч снарядов обрушились на финские позиции, перепахивали блиндажи, окопы, ходы сообщений. 11 февраля, когда затихли орудия, началось новое наступление Красной Армии. Это была уже не прежняя голодная, плохо обученная и плохо одетая армия. Командование учло ошибки, появились новые военачальники, части и соединения перегруппировали и усилили. В ходе тяжелых трехдневных боев части 7-й армии прорвали главную полосу обороны линии Маннергейма. Авиация утюжила позиции противника. В прорыв вводились танковые соединения — они развивали успех, двигались дальше. Финские части отходили, чтобы не попасть в окружение. Наступающие войска приближались ко второй полосе обороны, закреплялись, затыкали все дыры, где мог просочиться враг. Теперь у штабистов имелись подробные карты, бесперебойно работала разведка, добывая сведения о теряющих боевой запал финских подразделениях. В наступающие части поступало подкрепление, подвозились продукты, горюче-смазочные материалы…

Полуторка тряслась по расчищенной дороге. В кузове подрагивали какие-то бочки, стальные ящики, здесь же сидели, прислонясь к борту, связисты с катушками и телефонными аппаратами. Никита мостился на картофельном мешке, держась за борт. Недавно проехали памятный Путоярве — настолько памятный, что при одном упоминании кровь застывала в жилах. «Дорога смерти», по которой шел полк Уматова и по которой потом откатывались к Путоярве его остатки… Знакомый лес, где уже ничто не напоминало бойню двухмесячной давности. Слева — разрыв между лесными массивами, в низине — деревня Каллела, где под снегом валялись разбитые минометы финской армии…

Никита поежился. В последние дни резко похолодало. Февраль разгулялся не на шутку — зима не сдавалась, мороз крепчал. Осадков почти не было, но часто налетали порывы колючего ветра, сбивали с ног, замораживали. Бывало, свирепствовала пурга, вилась поземка. Дневные температуры держались в районе минус двадцати, по ночам отметка ртутного столбика могла упасть и до тридцати пяти. Ветер и сейчас не оставлял в покое, забирался за воротник, за отвороты рукавиц. Он натянул ушанку, поднял воротник полушубка. Привычка опасаться леса никуда не делась, и Никита настороженно смотрел, как вдоль дороги проплывают скопления елей и сосен, лощины и овраги с голым подлеском. Чаща вскоре оборвалась, потянулись заснеженные поля и перелески. Под откосом валялся перевернутый танк «Рено», небольшой грузовик, расколотый снарядом на две половины. Трупы финских солдат, выпавших из кузова, присыпало снегом — наружу торчали только скрюченные руки и сапоги с загнутыми носками. Несколько раз финны пытались контратаковать, чтобы сдержать наступающие части Красной Армии, но большинство этих попыток завершались неудачей. По дороге в северном направлении шли колонны пехотинцев — водителю приходилось их объезжать. Это явно была другая Красная Армия — короткие полушубки, ватные штаны, валенки, ушанки из серой овчины. Все поголовно вооружены самозарядными винтовками Токарева, принятыми на вооружение в феврале 39-го. Впереди покачивался лес лыж — шла рота в белых маскировочных халатах. Теперь «летучие» лыжные отряды имелись и у Красной Армии. Егерские подразделения свозили с Кавказа, из далекого Забайкалья. Водитель чертыхался, объезжая колонну. «Куда ты прешь? — кричали ему лыжники. — Не видишь, мы тут идем!» — «Да пошли вы все, — огрызался ворчливый водитель, — напылили тут…» Объехать колонну тяжелых танков «КВ-1», следующих в том же направлении, было невозможно, водитель смирился с потерей времени и пристроился колонне в хвост. Танки рычали, испускали тучу смрада. Кашляли люди в дыму, плевались.

— Эй, рулила, мать твою! — заколотил по кабине долговязый связист. — Отстань от танков, совсем не соображаешь? Сидишь там у себя в кабине, как в подводной лодке, а тут люди, между прочим!

Несколько минут протекала словесная перепалка с использованием всех возможностей «великого и могучего». Потом водитель приотстал. Показалась опушка леса, у которой красовался взорванный финский дот — один из элементов растянутого по опушке узла сопротивления. Качество бетона было так себе — плиты крошились от прямых попаданий, из груды обломков торчали изувеченные стволы крупнокалиберных пулеметов. Снова лес, теперь уже недолгий, вновь открытое пространство. Полуторка взобралась на возвышенность. Слева между холмами виднелись крыши — видимо, Кохтла. Здесь недавно шли бои. Воронки в поле, перевернутые рогатки, спутанная колючая проволока. Противотанковые надолбы возводились из того же низкосортного бетона: они валялись в расколотом виде и в том же шахматном порядке, как были установлены. На вершине холма возвышались серые руины — целые бастионы полегли под залпами фронтовой артиллерии. Здесь работала и авиация — утюжила с неба построенные «на века» фортификации. За черным ельником и парой перелесков показалась деревня — очевидно, Варкса, конечный пункт путешествия. С холма просматривался дальний лес — до него было две версты. За лесом начиналась вторая линия финской обороны. Пока ее не брали, только прощупывали. Полуторка свернула с основной дороги и через несколько минут въехала в деревню. Пару дней назад здесь хозяйничали финны, теперь деревня отошла Советскому Союзу. Дзоты на южной околице тоже лежали в развалинах, но большинство жилых домов остались целыми. В деревне располагался штаб 16-го полка 7-й армии, действующей на Выборгском направлении. Здесь кипела жизнь. Дымили полевые кухни, стучали топоры — солдаты заготавливали дрова. Палатки с печками-буржуйками ставили во дворах — для всех жилого пространства не хватало. Ревели тягачи, вытаскивая за северную околицу батарею 76-мм орудий. Полуторка въехала в расчищенный от снега двор и остановилась неподалеку от солидной избы из очищенных от коры бревен. Шофер заглушил двигатель. И сразу стали различимы звуки дальней канонады — гремело на востоке за холмами и хвойными чащами.

— Эй, водила, спасибо! — Никита первым спрыгнул с кузова и зашагал к избе, надеясь, что там получит все необходимые справки.

Распахнулась от толчка тяжелая дверь из сосновых чурок. Из избы пыхнуло теплом. Что удивительного? Дым из трубы валил такой, словно это пароходная труба.


— Разрешите?

— Да, кого там принесло? — Лысоватый мужчина с двумя шпалами в петлице сидел на колченогом табурете у стола и пристально разглядывал оперативную карту. В кулаке он сжимал алюминиевую кружку, из которой поднимался густой пар. Очевидно, руки были из стали — не обжигались.

— Старший лейтенант Мечников, прибыл из Ленинграда в ваше распоряжение, — козырнул с порога Никита.

— Ага! — встрепенулся мужчина. Он был один в помещении, поставил кружку, поднялся. У офицера была крупная голова и кулаки под стать — такими орехи колоть удобно. — Ждем не дождемся, товарищ старший лейтенант, — протянул он руку, и Никита осторожно ее пожал — кисть утонула в мясистой ладони. — Майор Макеев Вячеслав Харитонович, командир 16-го стрелкового полка. Ждали к вечеру, старлей, а ты уже нарисовался. Наслышаны о твоих предновогодних похождениях по вражеским тылам — мое уважение. Надеюсь, подлечили тебя? Почему, кстати, не капитан?

— Понятия не имею, товарищ майор, — пожал плечами Мечников, — очевидно, маловато заслуг для присвоения очередного воинского звания.

— Так это мы исправим, — ухмыльнулся комполка. — Парочка заданий на грани невозможного — и будет тебе очередное звание.

«Если живым вернусь», — добавил про себя Никита.

— Чаю хочешь?

— Не отказался бы, товарищ майор. Больше часа в кузове полуторки…

— Что, не теплый госпиталь, верно? — подмигнул Макеев. — Кормят на убой, работой не загружают, и симпатичные медсестры туда-сюда бегают.

Про Лизу он знать не мог. Но попал.

— Сам иди готовь, — кивнул майор на пухлый чугунок посреди печки, — лакеев нет, и денщики в Советской армии не положены. В чугунке чай на травах, сам варил. В шкафу стакан, там же жестянка с кусковым сахаром… в общем, справишься. И не стесняйся. Нет сегодня никого. Начштаба, полковой комиссар — все в разъездах. — И он снова погрузился в созерцание карты.

Никита, немного смущаясь, хозяйничал на кухне, потом пил, обжигая горло, душистую жижу, отдаленно напоминающую чай.

После этого майор Макеев проинформировал его:

— Принимаешь роту полковой разведки. Ну, формально это рота, а фактически — два неполноценных взвода, сорок шесть человек. Выбило больше половины бойцов, сам понимаешь. Тяжелые бои шли последнюю неделю. Погибли комроты Стариков, политрук Жаркович, комвзвода Щеглов, все до одного командиры отделений… впрочем, один из них жив, увезли в госпиталь, но состояние так себе. Остатки роты объединили в два взвода. Взводные — лейтенанты Скорин и Голубев. Молодые офицеры, недавно из училища, опыта маловато, но хоть выжили. Познакомишься, старлей, нормальные парни…

— Разрешите перебить вас, товарищ майор? Со мной получили ранения три товарища, тоже лежали в госпитале, выписались раньше меня, сейчас в 13-й армии. Можете похлопотать о переводе? Люди испытанные, готовые командиры отделений. Мы с ними в декабре хлебнули по полной, каждый десятка стоит. Подразделение от этого только выиграет…

— Не вижу причины для отказа, — пожал плечами майор. — С толковыми людьми в разведроте — просто беда. Не осталось никого. Гибнут наравне с бестолковыми… Позднее напишешь их личные данные, координаты — попробую сделать доброе дело, пока ты у начальства на хорошем счету. Теперь смотри на карту. Позавчера мы взяли Кохтлу, вчера — эту горем убитую деревеньку Варкса, где сейчас находимся. Финны отошли в организованном порядке. Дальше за лесом — их основные укрепления второй линии обороны. Городок Малуярви. С кондачка теперь не действуем, каждую операцию тщательно готовим. В составе каждого полка — несколько штурмовых групп. Их создают для блокирования и уничтожения дотов, которых тут у финнов как грязи. Наша цель — вот тут. — Майор обвел пальцем участок севернее леса. — Серьезный опорный пункт — часть мощного узла обороны. Здесь финны построили целую крепость. Если верить пленным, это мощный дот фланкирующего огня, там десяток крупнокалиберных пулеметов, батарея полевых орудий, минометы, имеются казематы — в них арсенал и казармы для личного состава. На опорном пункте — не меньше роты. Знаешь, что такое фланкирующий огонь, старлей? Могут стрелять не только прямо, но и вдоль своей же линии обороны — тем самым контролируют зону диаметром порядка шести верст. А это много. Местность сложная, завязнем, только зря людей потеряем. В полку создаются шесть штурмовых групп. В каждой группе — три танка, один стрелковый и один пулеметный взводы, пара «сорокапяток», взвод саперов и один химик. Химичить что-то должен по замыслам командования… — скривил он выскобленный бритвой подбородок. — У саперов — двести килограмм взрывчатки, миноискатели, ножницы для резки колючей проволоки, фашины для преодоления танками рвов. Формируются также группы разграждения, восстановления… Но самое неприятное, старлей, что до рубежа в районе Малуярви надо еще дойти. Вот этот лесок — довольно протяженный. Согласно показаниям пленных, в его глуши находится партизанская база, а при ней как минимум три десятка штыков. Эти люди не дадут нам пройти, будут минировать дороги, расставлять ловушки. Отряд мобильный, имеет на вооружении минометы и достаточное количество фугасных зарядов. База должна быть уничтожена завтра на рассвете.

— Без подготовки? — удивился Никита. — Позвольте возразить, товарищ майор, такое мы уже проходили.

— Возразить ты можешь, — усмехнулся Макеев, — но выполнять придется. Поговори со взводными — им есть что сказать. Последней ночью ребята малыми силами провели разведку — подбирались с востока, перелесками. Скорин убежден, что они остались незамеченными. Не буду с тобой играть в испорченный телефон, старлей, сам у них все выясни, и составьте план. Две головы хорошо, а три — все же лучше. Все, ступай. Избу тебе покажут, с ребятами сработаетесь. Познакомься с личным составом, встань на довольствие…

Дрова в печке стреляли с сухим треском — и каждый раз приходилось вздрагивать. Темноволосый лейтенант Голубев — недавний выпускник Ленинградского училища, выживший в начале финской кампании и получивший бесценный опыт, поворошил их кочергой, затолкал в огнедышащую пасть несколько бревен и закрыл дверцу.

— Надеюсь, вы поняли, товарищ старший лейтенант. — Комвзвода Скорин, уроженец Архангельска, обладатель светлых волос и поблескивающих голубых глаз, оторвал взгляд от карты. Роль последней выполнял обрывок серой бумаги, на которой Скорин чиркал карандашом. — Пройти незаметно восточными перелесками — задача непростая, но выполнимая. Прошли трое — пройдут и сорок. Складки местности — на нашей стороне. Открытое пространство — метров семьдесят, уж как-нибудь осилим. База в лесу, подходы к лесу финны не контролируют. Нарваться — можем, но в качестве случайности, которую следует устранить. До базы от опушки — километра полтора, она в низине. С этой базы финны контролируют обе дороги, проходящие через лес…

— Выступаем в четыре утра, — приказал Мечников. — До рассвета окружим этих партизан, а как рассветет, начнем операцию. Подъем — в три часа, построение, постановка задачи. До трех часов можно спать.

С бойцами своей роты Никита уже познакомился. Всех не запомнил, да это и не важно. Не рота, а слезы. От штатного состава уцелела треть. Только вчера в госпиталь отправили двадцать человек — у большинства осколочные ранения. Дважды напоролись на минное поле — как узнаешь, что зарыты мины под полуметровым слоем снега? Для этого волшебником надо быть или с миноискателем в разведку ходить. Дважды подвергались снайперскому обстрелу — и те, кто выжил, стремительно умнели. Мрачные, неразговорчивые, они разглядывали исподлобья нового командира, и хотелось верить, что большого отторжения его личность не вызывала. Парни в основном молодые, уже обстрелянные, пережившие горечь потерь. Шуток и острот не позволяли, по крайней мере сегодня. Не пришли еще в себя после вчерашней мясорубки, не отдохнули. Призыв 39-го года, часть людей из Ленинградского военного округа, другие призывались с северных областей РСФСР — Кострома, Архангельск, Мурманск. Декабрьскую мясорубку никто из них не застал — в район боевых действий прибыли только в январе. Но даже за это время повидали всякого. Компания пестрая, работяги, сельская и городская молодежь, вчерашние студенты и даже два выпускника средних механико-строительных училищ. Рабочие с литейных, судостроительных заводов, стеклодув, слесарь-моторист с маслобойного завода, студент консерватории, работник охотничьей артели с Дальнего Востока. Большинство — комсомольцы, четыре члена партии…

Никита вертелся на жестком топчане. Потрескивала печка. Иногда поднимался кто-нибудь из лейтенантов, подбрасывал дрова, снова ложился. За окном крепчал мороз, и избушка без растопки быстро остывала.

— Товарищ старший лейтенант, вы спите? — подал голос Голубев.

— Пытаюсь.

— Вы женаты?

— Нет.

— Но планы есть?

— Планов — громадье… — Образ Лизы сразу всплыл перед глазами, и на душе потеплело. — Война закончится — сразу в загс, тут двух мнений быть не может…

— Рискну предположить, — засмеялся Скорин, — что время в госпитале вы даром не теряли и что-то там подхватили. Это ведь оттуда такие планы, верно?

— Тебе бы в уголовном розыске работать, Скорин, — хмыкнул Никита. — Выявлять агентов мировой контрреволюции и прочую блатную шелупонь.

— Так я и собирался, — признался взводный, — передумал в последний момент — вместо школы милиции в офицерское училище пошел.

— Сам-то женат?

— А то, — с гордостью признался Скорин. — Из-за Светки и пошел в училище, уж больно ей военные нравились. А как окончил, свадьбу сыграли. Грешно, конечно, но она уже на шестом месяце была — живот из-под свадебного платья вываливался.

— Поспешишь — людей насмешишь, — глубокомысленно заметил Голубев.

— А сам-то как, Константин? — спросил Никита.

— Да никак, — неохотно отозвался Голубев. — Холостякую, с мамой живу на Фонтанке. Чуть свободный день, увольнение или еще что — сразу туда. Она еще бодрячок, 53 года, только смерть отца сильно подкосила… — Он немного замялся, потом добавил: — В 37-м он умер, начальником цеха был на Кировском заводе. Новое руководство пришло, проверки, разборы на партсобраниях, а тут еще план, который никто не отменял. Работал сутками, спал по четыре часа, вот сердце и не выдержало… Есть у меня романтическая связь с одной не очень легкомысленной особой, — как-то витиевато изрек лейтенант, — но пока не спешу обзаводиться семьей. Только после войны, иначе нельзя, убить же могут. А если еще и дети, не дай бог?