Стихотворения. Поэмы. Пьесы

1922–1923
  
О ПОЭТАХ
 
 
 
Стихотворение это —
 
одинаково полезно и для редактора
 
и для поэтов.
 
 
 
Всем товарищам по ремеслу:
 
несколько идей
 
о "прожигании глаголами сердец
 
людей".
 
 
 
Что поэзия?!
 
Пустяк.
 
Шутка.
 
А мне от этих шуточек жутко.
 
 
 
Мысленным оком окидывая Федерацию —
 
готов от боли визжать и драться я.
 
Во всей округе —
 
тысяч двадцать поэтов изогнулися в дуги.
 
От жизни сидячей высохли в жгут.
 
Изголодались.
 
С локтями голыми.
 
Но денно и нощно
 
жгут и жгут
 
сердца неповинных людей «глаголами».
 
Написал.
 
Готово.
 
Спрашивается — прожег?
 
Прожег!
 
И сердце и даже бок.
 
Только поймут ли поэтические стада,
 
что сердца
 
сгорают —
 
исключительно со стыда.
 
Посудите:
 
сидит какой-нибудь верзила
 
(мало ли слов в России есть?!).
 
А он
 
вытягивает,
 
как булавку из ила,
 
пустяк,
 
который полегше зарифмоплесть.
 
много ль в языке такой чуши,
 
чтоб сама
 
колокольчиком
 
лезла в уши?!!
 
Выберет…
 
и опять отчесывает вычески,
 
чтоб образ был «классический»,
 
«поэтический».
 
Вычешут…
 
и опять кряхтят они:
 
любят ямбы редактора лающиеся.
 
А попробуй
 
в ямб
 
пойди и запихни
 
какое-нибудь слово,
 
например, «млекопитающееся».
 
Потеют как следует
 
над большим листом.
 
А только сбоку
 
на узеньком клочочке
 
коротенькие строчки растянулись глистом.
 
А остальное —
 
одни запятые да точки.
 
Хороший язык взял да и искрошил,
 
зря только на обучение тратились гроши.
 
В редакции
 
поэтов банда такая,
 
что у редактора хронический разлив желчи.
 
Банду локтями,
 
дверями толкают,
 
курьер орет: «Набилось сволочи!»
 
Не от мира сего —
 
стоят молча.
 
Поэту в редкость удачи лучи.
 
Разве что редактор заталмудится слишком,
 
и врасплох удастся ему всучить
 
какую-нибудь
 
позапрошлогоднюю
 
залежавшуюся «веснишку».
 
И, наконец,
 
выпускающий,
 
над чушью фыркая,
 
режет набранное мелким петитнком
 
и затыкает стихами дырку за дыркой,
 
на горе родителям и на радость критикам.
 
И лезут за прибавками наборщик и наборщица.
 
Оно понятно —
 
набирают и морщатся.
 
 
 
У меня решение одно отлежалось:
 
помочь людям.
 
А то жалость!
 
(Особенно предложение пригодилось к весне б,
 
когда стихом зачитывается весь нэп.)
 
Я не против такой поэзии.
 
Отнюдь.
 
Весною тянет на меланхолическую нудь.
 
Но долой рукоделие!
 
Что может быть старей
 
кустарей?!
 
Как мастер этого дела
 
(ко мне не прицепитесь)
 
сообщу вам об универсальном рецепте-с.
 
(Новость та,
 
что моими мерами
 
поэты заменяются редакционными курьерми.)
 
 
 
Рецепт
 
 
 
(Правила простые совсем:
 
всего — семь.)
 
1. Берутся классики,
 
свертываются в трубку
 
и пропускаются через мясорубку.
 
2. Что получится, то
 
откидывают на решето.
 
3. Откинутое выставляется на вольный дух.
 
(Смотри, чтоб на «образы» не насело мух!)
 
4. Просушиваемое перетряхивается еле
 
(чтоб мягкие знаки чересчур не затвердели).
 
5. Сушится (чтоб не успело перевечниться)
 
и сыпется в машину:
 
обыкновенная перечница.
 
6. Затем
 
раскладывается под машиной
 
липкая бумага
 
(для ловли мушиной).
 
7. Теперь просто;
 
верти ручку,
 
да смотри, чтоб рифмы не сбились в кучку!
 
(Чтоб «кровь» к «любовь»,
 
«тень» ко «дню»,
 
чтоб шли аккуратненько
 
одна через одну.)
 
 
 
Полученное вынь и…
 
готово к употреблению:
 
к чтению,
 
к декламированию,
 
к пению.
 
 
 
А чтоб поэтов от безработной меланхолии
 
вылечить,
 
чтоб их не тянуло портить бумажки,
 
отобрать их от добрейшего Анатолия
 
Васильича
 
и передать
 
товарищу Семашке.
 
 
1923
   
О «ФИАСКАХ», «АПОГЕЯХ» И ДРУГИХ НЕВЕДОМЫХ ВЕЩАХ
 
 
 
На съезде печати
 
у товарища Калинина
 
великолепнейшая мысль в речь вклинена!
 
"Газетчики,
 
думайте о форме!"
 
До сих пор мы
 
не подумали об усовершенствовании статейной формы.
 
Товарищи газетчики,
 
СССР оглазейте, —
 
как понимается описываемое в газете.
 
 
 
Акуловкой получена газет связка.
 
Читают.
 
В буквы глаза втыкают.
 
Прочли:
 
— «Пуанкаре терпит фиаско». —
 
Задумались.
 
Что это за «фиаска» за такая?
 
Из-за этой «фиаски»
 
грамотей Ванюха
 
чуть не разодрался!
 
— Слушай, Петь,
 
с «фиаской» востро держи ухо;
 
даже Пуанкаре приходится его терпеть.
 
Пуанкаре не потерпит какой-нибудь клячи.
 
Даже Стиннеса —
 
и то! —
 
прогнал из Рура.
 
А этого терпит.
 
Значит, богаче.
 
Американец, должно.
 
Понимаешь, дура?! —
 
 
 
С тех пор,
 
когда самогонщик,
 
местный туз,
 
проезжал по Акуловке, гремя коляской,
 
в уважение к богатству,
 
скидавая картуз,
 
его называли —
 
Господином Фиаской.
 
 
 
Последние известия получили красноармейцы.
 
Сели.
 
Читают, газетиной вея.
 
— О французском наступлении в Руре имеется?
 
— Да, вот написано:
 
«Дошли до своего апогея»,
 
— Товарищ Иванов!
 
Ты ближе.
 
Эй!
 
На карту глянь!
 
Что за место такое:
 
А-п-о-г-е-й? —
 
Иванов ищет.
 
Дело дрянь.
 
У парня
 
аж скулу от напряжения свело.
 
Каждый город просмотрел,
 
каждое село.
 
"Эссен есть —
 
Апогея нету!
 
Деревушка махонькая, должно быть, это.
 
Верчусь —
 
аж дыру провертел в сапоге я —
 
не могу найти никакого Апогея!"
 
Казарма
 
малость
 
посовещалась.
 
Наконец —
 
товарищ Петров взял слово:
 
— Сказано: до своего дошли.
 
Ведь не до чужого?!
 
Пусть рассеется сомнений дым.
 
Будь он селом или градом,
 
своего «апогея» никому не отдадим,
 
а чужих «апогеев» — нам не надо. —
 
 
 
Чтоб мне не писать, впустую оря,
 
мораль вывожу тоже:
 
то, что годится для иностранного словаря,
 
газете — не гоже.