Первый снег (СИ)

Кстати, ты помнишь, что за тобой должок, Сыроега? Ты мне обещал спеть. И не вздумай отмазываться, когда приедем в город. А то я тебя знаю! Очень хочу послушать как ты сипишь и фальшивишь.
Ну, до скорой встречи, Серёга! Лето, сука, вещь короткая, даже не отдохнёшь толком, а уже эта школа, мать её! Извиняй, что затянул с ответом — я чёт совсем замотался.
— Блин, он мне почти десять дней не писал, вот ведь Гусь лапчатый! — проворчал Серёжа, ещё раз посмотрев на дату отправления письма, и снова расплылся в довольной улыбке. — Но, главное, написал всё-таки! И не обиделся за то, что я ему про сон с гусем рассказал. Только вот что он десять дней-то делал? В жизни не поверю, что он от своих грядок не отрывался! Небось на пляже кверху пузом лежал всё время, — опять принялся брюзжать Сыроежкин, пытаясь скрыть переполняющую его радость.
— Серёж, он же пишет, что замотался, — решил вступиться за Гусева Элек. — Макар же туда в первую очередь помогать бабушке ездит, и уж только потом отдыхать и развлекаться. Ну и… кроме того должна же у человека личная жизнь быть.
— А переписка с друзьями — это, значит, не личная жизнь?! — воскликнул Серёжа.
— Серёжа, ну ты как маленький! Личная жизнь — это не только друзья, это ещё и девушки, — попытался вразумить брата Элек.
— Это у тебя, Эл, одни девушки на уме, — недовольно буркнул Сыроежкин. — А Гусь не такой озабоченный.
— Может, я, конечно, и ошибаюсь, — возразил Элек, — но мне показалось, что Макар прекрасно знает, что говорит.
— А что он такого говорит? — занервничал Серёжа. — Ни слова ни про каких девушек в письме нет!
— Там, где он писал про меня. Мол, я всё равно только о Зое и могу говорить.
— Ну ты ж реально о ней всё время трендишь! — не на шутку возбудился Сергей.
— Серёжа, я сейчас не о себе, — вздохнул Элек — когда Серёжа психовал, достучаться до его рассудка было непросто. — Я о том, что Макар меня понял. Как один влюблённый понимает другого.
— А. Ну, это… Гусю вроде Майка нравится, — с сомнением сказал Сыроежкин, вспомнив их с Макаром ночной разговор в начале каникул.
— Может, и нравится, я не знаю, — продолжил настаивать на своём Элек, — но, судя по всему, кто-то у него там в Одессе появился. Вот ему и не до писем было. Сам подумай, написать пару строк — минутное дело. На это времени хватит, даже если от зари до зари без передышки вкалывать. Но вот если голова занята другим, чем-то важным и волнующим, вот тогда про друзей и не вспомнишь. И писать не станешь.
— Может, ты и прав, — нахмурился Серёжа. — Надеюсь, он забудет её, когда домой вернётся, — настроение у Сыроежкина опять упало.
— Почему ты на это надеешься? — удивился Элек. — Разве тебе хочется быть соперниками с лучшим другом из-за Майи? Пусть уж у Макара другая будет.
Остаток дня после разговора с Элом Серёжа ходил подавленный. Да и потом тоже. Больше, правда, своим нытьём и капризами никого не изводил — замкнулся в себе, даже с братом мало общаться стал.
Серёжа думал, что ему это всё не нравится — то, что у Макара может быть девушка. И другие друзья тоже. Гусев должен быть только с ним, только его! «Посадить в клетку и не выпускать никогда! — подумал Сыроежкин и ужаснулся. — Да я ж как Эл! Такой же чокнутый. Наверное, у нас это семейное. Только Эл на девке помешался, а я на друге! Дурак. Псих ненормальный. Я ж радоваться должен, что у Макара личная жизнь, девушки и вообще…»
Но радоваться не получалось. Серёжа не хотел ревновать друга — умом он понимал, что у человека должны быть и романтические увлечения, и друзья-приятели, чем больше, тем лучше, и что невозможно общаться всё время с одним-единственным другом. Сам-то Сыроежкин очень сильно привязался к так неожиданно обретённому брату и всё время хотел, если и не быть с ним рядом, то держать в поле зрения и регулярно общаться. Да и по другим ребятам Серёжа соскучиться успел — по тем же Витьку и Вовке. А главное, у него самого была девушка, и, в общем-то, её Серёжа тоже хотел увидеть. Только вот когда Сыроежкин думал о каких-то неизвестных ему девицах, с которыми может крутить любовь Макар, ему хотелось одного — прибить их всех. И, самое странное, Майку тоже. Если она когда-нибудь заинтересуется Гусевым, конечно. Впрочем, к гипотетическим новым друзьям Макара Серёжа также теплых чувств не испытывал — его аж передёргивало от мысли, что Гусь может так же, как самого Серёжу, обнимать какого-то левого парня, похлопывать его по плечу, трепать волосы, заглядывать в глаза, шутить с ним…
 
В итоге Серёжа не выдержал, рассказал о своих тревогах брату — зря что ли тот, в конце концов, умные книжки читает? Вдруг он знает, что надо делать в таких случаях?
Элек, правда, особого значения Серёжиным терзаниям не придал — сказал, что друзей тоже ревнуют, не только девушек. Это даже нормально в каком-то смысле. Но очень эгоистично, поэтому от ревности надо избавляться. Потом, подумал и добавил, что избавляться, конечно, надо, но это очень трудно, так сразу не получится. У него, вот, пока совсем не выходит. И дальше Серёжа, скрепя сердце, ещё минут двадцать выслушивал монолог брата, посвящённый самой прекрасной девушке не свете, планам по завоеванию её расположения и даже некоторым эротическим фантазиям Эла с Зоиным участием. Последнее Серёжа уже не выдержал — сбежал купаться.
***
Макар спал в поездах плохо, но в ночь на двадцать девятое августа верхняя полка бокового плацкарта представлялась ему чуть ли не королевской периной и самым лучшим на свете местом для сна. Жаль, до того момента, как он наконец-то на неё возляжет, оставалось ещё около двенадцати часов.
В последний день пребывания Гусева в Одессе Митька заявился к нему с ночёвкой на совершенно легальных основаниях. Так и сказал Макаровой бабке: «Серафима Марковна, мы завтра по домам разъезжаемся, можно я сегодня у вас ночевать останусь? Мы спать всё равно не будем». И ведь не соврал, проказник — Макар заснул лишь под утро. Полностью выжатый как лимон. Да он так на сборах не упахивался!
— Митька-а! Ты что, не спишь, что ли? — потянулся Гусев и взглянул на будильник — было без пятнадцати шесть.
— Не спится, — виновато улыбнулся Савельев.
Он сидел на постели рядом с Макаром, смотрел на него в полумраке комнаты, склонив голову к плечу, и осторожно гладил любовника по волосам.
— Кончай фигнёй маяться — через два часа вставать. Отдыхай давай, а то до поезда не дойдешь — меня провожать, — зевнул Макар и силой уложил приятеля в постель.
Митька как всегда сразу же опутал его всеми конечностями, ткнулся носом в шею, а через некоторое время сказал:
— Макар, мне ж через год поступать придётся…
— Ну и?..
— Я подумал, в Москве ведь много хороших вузов…
— Полно! — согласился Гусев. — Хочешь к нам?
— Хочу. К… Знаешь, у меня же ещё два брата старших есть.
— Ну, ты говорил.
— Один во Фрязино с семьёй живёт. А второй один пока — в Долгопрудном. Я бы мог у кого-то из них жить. Или в общаге…
— Ты поступи сначала, умник!.. — не открывая глаз, опять зевнул Гусев и крепче прижал к себе Митьку. Хорошо, что самому Макару до поступления ещё четыре года. Если раньше, конечно, в путягу не свалить.
***
Макар забыл и про Митьку, и бабкины грядки, и про Дениса Евгениевича, и даже про чуть не доконавшие его хоккейные сборы в тот самый миг, когда Серёжа с диким криком: «Гуси-ик!» бросился ему навстречу на Киевском вокзале и повис у Макара на шее, как обезьяна, обхватив его руками и ногами. Гусев еле чемодан свой бросить успел, чтобы подхватить Сыроежкина под попу.