Окно выходит в белые деревья...
Часть 38 из 70 Информация о книге
2Государь Иван Васильевич Грозныймало хаживалпо травушке росной,а все больше по коврам,да по трупам,да по мрамору —с кровавым прихлюпом.Государь Иван Васильевич Грозныйредко слушал соловьевночью звездной.Чьи-то крики —или в башнях, или в яме —были царскими ночными соловьями.Но однажды государьбыл разбуженне похмельным животом,вконец разбухшимот медов да пирогов с вязигой, —а подметной соловьиной музыкой.Тонок был тот одинокий голос,но живой,как будто дышащий волосна щербатом топоре после казни,и царю он пел из мглы:«Кайся,кайся!..»И покинул государь опочивальню.В сад прокрался он, босой,в рубахе длинной,принимая в страхеэто бичеваньеуцелевшей чудомпесни соловьиной.Думал царь,обрывая повилику:«Да, у них — у соловьев — другие страсти.Соловьиным обделен я,поеликунаделен от Бога бармами власти.Ну а если эта власть не от Бога,а от дьявола?»Он вздрогнул:«Ересь, ересь…Ты отступник, соловей.Ты лжешь убого.Власть божественна.Я в ней не разуверюсь!»Государь в саду запутался, как в чаще,и, певца ища когтями по-зверьи,прохрипел он соловью:«Я несчастен,потому что никому не верю…»И, столкнувшись на тропинке узковатойс государем,думный дьяк Висковатыйпритворился,что не слышал ни словечка.(Правда, это не спасло его навечно.)И сивухой опричники дышали,тужась, яблони трясли и березы,лишь впустую сбивая бердышамиаксамитово-жемчужные росы.Висковатый сделал хитрую попыткупрекратитьсоловьиную пытку.Можно,гнев царя учуяв песьим носом,заглушить и соловьядоносом.«Государь…—промолвил дьяк Висковатыйс вороватой повадкой,тороватой. —Есть сумленье у меняв печатном деле:как бы мы проруху в нем не проглядели».Государь Иван Васильевич Грозныйвсе же был Ивана Федорова крестный.Самолично клал под пресс бумагу дерптскуюи разглядывал,тая улыбку детскую,и показывал гостям заморским званым:«Вот какие наши русские Иваны…»Царь насупился:«Какая тут проруха?»«А прорухаот печатного духа.Ежли будет книг во множестве великом,то холопы уподобятся владыкам.Ну, а вдруг в башку втемяшится Ивашкеотпечатывать подметные бумажки?Рукописное —и то опасно словушко,а печатное —слышнее, чем соловушка.Почивать оно тогда не даст и вовсе…»Царь задумался:«Ты, дьяк, не суесловься.Есть ли письма те подметныеаль нету?»«Могут быть…Закрой ты, царь, печатню эту».«А Ивашка?Длань моя карать устала».«Намекнем.Дадим в дорогу сала».Государь Иван Васильевич Грозныйбыл умен,хоть и не был умным прозван.Пил и пил он в эту ночь,лицом хмурея,но его не утешала романея.Темным людом править —станешь сам тупица.Править грамотными?Лучше утопиться.Вишни-яблони срубить под самый корень,чтобы слуха соловей не беспокоил?Срубишь —будет петь на иве,на раките.Царь был добр к Ивашке.Молвил:«Намекните».И намекнули.Федоров Иванпрощался с государевой печатней,и литеры,спеша,в мешок совал —их пощадили редкостной пощадой.Лист подобрал.Расправил уголок.На нем поставил жирно и гвоздастоопричника подкованный сапог печатьблагодаренья государства.Подметных писем в штанбе [5] не нашли,но ведь в глазах опричнины подметналюбая буква,в коей соль земли,а не лукавство льстительного меда.До глубины жестоко уязвлен,Иван собрал подводу —и с подворья.И — может быть, впервые в жизни — онсвободу мыслям тайным дал от горя:«Как я верой в государство себя тешил,свою голову почтительно склоня.Государства не расстреливал, не вешал,а оно немножко вешало меня.Перед светлыми очами государстваговорю, не ждущий правого суда:недостоин я подобного коварства,ибо не был сам коварным никогда.Государство, я тебя любить старался,я хотел тебе полезным быть всерьез,но я чувствовал, что начисто стирался,если слушался тебя, как палки пес.Государство, ты всегда холопство, барство,царство лести, доносительство, вражда.Чувство родины и чувство государствав человеке не сольются никогда».Ты понял бы,великий Гутенберг,всю прелесть жизни русского коллеги,когда он изгнан из Москвы,поверхгруженной только буквами телеги?Ты понял бы,прихлебывая кирш,как взвыл Иван в рукав,никем не слышим,когда ему,как будто шавке:«Кыш!» —да хорошо,что обошелся «кышем».Куда теперь тащить свои шрифты,бездомные печатальные доски?И корчился Иван от немоты,как столькие неведомые тезки.Кто примет на чужбине,кто поймет,что русские —не просто гужееды?Князь Курбский? —Это царь наоборот.А шведы —это все же только шведы.Грязь,всюду грязь,как землю ни меси.Свобода подозрительно острожна.Жить невозможно русским на Руси,а без Руси и вовсе невозможно.Как гусляры, блукали облака.Дорога, сыро пахнущая глиной,как сказка про Ивана-дурака,была такой извилистой и длинной.И вдруг над рощей раскатился свист,и, на дорогу выскочив наметом,перед Иваном всадники взвились,но у седла —ни песьих морд,ни метел.Один —он, видно, был у них старшой,дыша ноздрями рваными хрипато,ожогами покрытый, как паршой,«Чего везешь?» — спросил.«Все мое злато».Продрав рогожу саблей сгоряча,старшой узрел свинец:«Что в клади?»«Буквы».«Для ча?»«Для книг».«А книги-то для ча?»«Да для тебя, дурак…» —печатник буркнул.«Ах, для меня! —старшой загоготал. —Да я бы позапутался кромешно,когда бы я моей рваниной сталсмысл букв твоих вынюхивать прилежно.А вот свинецдействительно хорош —нам подойдет под пули для пищалей…»«Не дам!»«Тогда убью тебя».«Убьешь —не станешь вольным от своих печалей».«Кто вольный?Воли нет и у ворья,и даже у расстриг — спроси расстригу.Так через что же вольным стану я?»«Как через что?А через букву,книгу…»Старшой смекнул:нет, это не купец.Такое злато отбирать постыдно.Ведь под ногтями не земля —свинец,но тот свинец —его земля, как видно.«Живи… —сказал старшой, прямясь в седле. —Пускай стреляют эти —как их? —буквыи без пищалей —сами по себе,но чтобы после — кровь,да не из клюквы…»«Все кровью в мире этом не решишь…» —вздохнул печатник.«Я не травоядный, —осклабился старшой. —Я — Ванька Шиш».«И я — Иван».«Иван — и царь треклятый.Дошла до нас,людей гулящих,весть,что присланная из-за окияновИвангелье — такая книга есть.Там про царяили про всех Иванов?»«Е-вангелье…»«Так, значит, что ж — обман?Видать, для книг мы недостойны слишком?Но ты печатай книги нам,Иван,а мы, авось, подучимся буквишкам…»И ускакали,по бокам огревконей плетьми,и это означало,что и в своей неграмотности гнев —уже народной грамоты начало.«Ивангелью еще придет черед… —Иван подумал. —Еще будут бунты…»А за плечьмина сотни лет впередв его телегегрохотали буквы…