Окно выходит в белые деревья...

8
 
 
Иваново-Иваново,
 
ты было Танцеваново,
 
ты было Целованово
 
где поцелуи жгут,
 
а стало биржей девичьей,
 
где не Иван-царевичей —
 
а клиентуру ждут.
 
Клиенты азиатские,
 
кавказские, арабские
 
на «мерсах», «БМВ»
 
приехав за «невестами»,
 
заходят в бары местные —
 
ткачихи там прелестные,
 
но безработные.
 
 
 
В поисках свеженького
 
                                    господин Кавказ
 
спрашивает вежливенько:
 
                                         «Девочки, как вас?»
 
«А зачем все сразу
 
                                наши имена?»
 
«Выбираю только Зазу —
 
                                         в честь моя жена».
 
 
 
И заходит господин Дынестан,
 
выбирает, пообхватистей стан,
 
чтобы дыни, как твердыни, на груди,
 
а не пели, чуть сожмешь:
 
                                               «Уйди-уйди».
 
 
 
Господин Новоарбатов —
 
он владелец депутатов,
 
ресторанов, казино,
 
ювелирных магазинов,
 
и газет, и лимузинов,
 
и конюшен в Косино,
 
он в Иваново давно —
 
не в какое-то Авруццо
 
заезжает «оттянуться».
 
Он, любитель бедных Лиз,
 
любит в сексе вокализ:
 
«Мне — блондинку покрасивей,
 
да с косой не приплетной,
 
чтобы новый гимн России
 
она пела подо мной,
 
чтобы я, как патриот, знал —
 
Россия мне дает».
 
Иваново, Иваново,
 
доставит боль и вам оно.
 
Была ярмарка невест,
 
но на ней сегодня крест.
 
Знать, нечистый завертел
 
ярмарку голодных тел.
 
 
 
Хорошо клиенты платят,
 
но прощаются,
 
                            спешат,
 
и не свадебные платья —
 
только доллары шуршат.
 
 
 
Скажи, Ваше величество,
 
рабочий класс,
 
почем девичество
 
нонеча у нас?
 
 
 
Олечки да Верочки,
 
революционерочки,
 
для чего был ваш террор?
 
Чтоб сейчас такой позор?!
 
 
 
Кто наши гегемоны
 
и генералы свадебные?
 
Те, у кого мильоны
 
краденые.
 
 
 
Но лучше зашить разговорчивый рот.
 
Язык
 
           до киллера
 
                              доведет.
 
 
 
И все-таки
 
                     сказ
 
                            про Ивана-дурака
 
еще продолжается наверняка…
 
 
9
 
 
Мы рваными
 
Иванами
 
росли, полынный хлеб грызя,
 
и выросли,
 
и вынесли
 
все то, что вынести нельзя.
 
 
 
Иван-дурак
 
умен, да так,
 
что не купить его враньем.
 
Безвременье
 
беременно
 
началом будущих времен.
 
 
 
Сеченые,
 
моченые
 
в соленой собственной крови,
 
мы высились
 
у виселиц,
 
шепча: «Россия, ты живи».
 
 
 
И выжила,
 
и выживет,
 
как правде руки ни вяжи,
 
и чище нет,
 
и выше нет,
 
чем правда, выжившая в лжи.
 
 
 
Вся царщина,
 
вся барщина
 
прошли, тебя не раскроша,
 
безбрежная,
 
мятежная,
 
России нежная душа.
 
 
 
Да славится
 
красавица
 
земля,
 
где правда не умрет.
 
Да здравствует,
 
да властвует
 
великий государь-народ!
 
 
1976–2001
 
  
МОЙ ВАРИАНТ ОКУДЖАВЫ
  
 
 
Так повторяю Богу,
 
строчку чуть-чуть изменя:
 
«Дай же Ты всем понемногу
 
и позабудь про меня».
 
 
Февраль 1977-1998
 
  
«Однажды мы спали валетом…»
 
 
Б. Слуцкому
 
 
 
Однажды мы спали валетом
 
с одним настоящим поэтом.
 
 
 
Он был непечатным и рыжим.
 
Не ездил и я по Парижам.
 
 
 
В груди его что-то теснилось —
 
война ему, видимо, снилась,
 
 
 
и взрывы вторгались в потемки
 
снимаемой им комнатенки.
 
 
 
Он был, как в поэзии, слева,
 
храпя без гражданского гнева,
 
 
 
а справа, казалось, ключицей
 
меня задевает Кульчицкий.
 
 
 
И спали вповалку у окон
 
живые Майоров и Коган,
 
 
 
как будто в полете уснули
 
их всех не убившие пули.
 
 
 
С тех пор меня мыслью задело:
 
в поэзии ссоры — не дело.
 
 
 
Есть в легких моих непродажный
 
поэзии воздух блиндажный.
 
 
 
В поэзии, словно в землянке,
 
немыслимы ссоры за ранги.
 
 
 
В поэзии, словно в траншее,
 
без локтя впритирку — страшнее.
 
 
 
С тех пор мне навеки известно:
 
поэтам не может быть тесно.
 
 
Март 1977