Мое падение (СИ)

- Да? А кто Вы?
- Это Кристина.
- Кто? – не сразу понимаю кто это.
- Кристина. Жена брата Дана, – ого, ей то от меня что надо?
- Как ты узнала мой номер?
- Это не важно. Дан с тобой? – серьезно, и как то очень взволновано или даже нервно спрашивает она.
- Нет.
- А где тогда он? В офисе его нет, дома тоже. Телефон отключен, – хочу послать ее нахрен вместе с Даном. Но только успеваю я открыть рот, она сообщает мне такую новость, что мой рот закрывается сам по себе. – Александр умер.
- Кто? – мой мозг отказывается воспринимать эту информацию.
- Александр, отец Дана, – уточняет она. Я не могу дозвонится до Дана. А даже если я это и сделаю, он, скорее всего, не возьмет трубку. Ты не могла бы сказать ему, что его отец умер сегодня в пять утра. И мать его ждет дома, – она еще что-то говорит, а в моей голове нарастает шум. Гул. Ничего не слышу. Как умер? Не может быть! Почему? Никак не могу воспринять эту новость, поверить ей.
- Как умер? От чего? Что случилось? – выпаливаю я.
- Да уж! – фыркает эта стерва.- Я сразу поняла, что между тобой и Даном нет ничего серьезного и быть не может. А сейчас ты подтвердила мои подозрения. Если бы между вами было бы все серьезно, он бы рассказал тебе что у его отца рак кости на последней стадии. Ну ладно, сейчас не до этого. Просто передай ему, что его отца больше нет. И чтобы он срочно приехал домой, мать нуждается в его поддержке.
ГЛАВА 8
Дан
Просыпаюсь под шум дождя. Поднимаюсь с кровати, подхожу к окну, вижу за стеклом стройные линии воды. Смотрю в матовое небо, слушаю шум дождя. В душе пустота, абсолютный вакуум. Впервые за последние годы хочется закурить. Сделать пару глубоких затяжек, наполнить легкие густым едким дымом. В голове набатом звенят слова Ксении «Ты что-нибудь ко мне чувствуешь?» Я солгал, Дюймовочка, слукавил, струсил. Я чувствую. Чувствую, черт бы тебя побрал! Ты въелась мне в мозги, залезла под кожу, сука! Перед глазами до сих пор стоят твои слезы, которые ты размазывала ладонями и кричала, как тебе больно. И эти твои слова: «А это уже не важно», были очень красноречивы. Я тоже думал, что не важно. А оказалось, еще как важно. Настолько важно, что не мог уснуть всю ночь, твое «не важно» мешало. Всю ночь думал о тебе, Дюймовочка. О губах твоих сладких, о теле податливом, улыбку твою красивую вспоминал, и слезы твои настоящие. Ты даже когда плачешь, красивая.
Думал, что твое решение уволиться было самым правильным. Сначала не хотел отпускать, ревность в твоих глазах бешеную увидел и сразу понял, что для тебя это уже не просто секс. Остановить хотел, объяснить, что Инна ничего не значит для меня. Она мне в тот день как снег на голову свалилась. Я и забыл про нее. С тобой забыл. Она – всего лишь маленькая наивная дурочка, приехала из своей деревни раньше времени, сюрприз хотела сделать. И у нее получилось. Я видел, как ты смотрела на нас. Я даже знал, что ты думала в тот момент. Ты думала о том, что на моих коленях недавно ты сидела. Поверь, это получилось не специально, она сама села, щебетала что-то, про родителей рассказывала. А я о тебе думал. А потом решил, что ты права, что тебе действительно уйти надо. Не нужно нам больше видеться – во мне, кроме похоти чертовой, ничего не проснется, не умею я больше чувствовать, разучился. А ты своей ревностью, большего просишь. А я дать не смогу. Да и не хочу. Отпустил тебя. А на душе тошно и гадко стало от самого себя. На Инне сорвался, как только ты ушла. Я в свой кабинет зашел, а она кричать, плакать стала. Ты ей поведала о наших выходных. Сказал ей, что все кончено, не будет больше наших встреч. Сказал, что я играл с ней, как кот с мышкой, наигрался, а есть не хочу, не вкусная. Я выслушал очередную истерику, мне даже жалко ее стало. Ведь как там говорят: женщины своего первого мужчину не забывают никогда, любовь свою первую всю жизнь помнят. А она кричала, что любит. Что ей моя любовь не нужна, что ее все устраивает. Просила оставить все как есть. А я не хотел как есть, я никак не хотел. Грубо ее выгнал. Знал, что так будет лучше. Смеялся над ее любовью. Гадом, мразью себя чувствовал, но смеялся над ней. Чтобы больно ей стало, хотел убить в ней эту ее детскую наивную любовь. Чтобы повзрослела наконец и не верила таким циникам как я. Чтобы ненавидела меня за разбитые надежды.
Документы твои три дня на столе моем лежали, а я подписать их не мог. Черт его знает почему, не мог и все тут. А когда, наконец, собрался, узнал, что у тебя день рождения. И решил, что это для тебя подарком будет. Тысячу лет не дарил женщинам цветы, а как подсолнухи увидел, сразу понял, что это твои цветы, такие же солнечные, теплые как ты. Рядом с цветочным ювелирный. Черт, Дюймовочка, я, правда, не знаю, что на меня нашло. Мои ноги сами завели меня туда. На витрины смотрел, и не знал, что здесь делаю. А как браслет этот увидел – понял, что он твой. Даже представил, как он твоем запястье смотреться будет. Желтое золото опять тебя напомнило, свет твой. А белое – холодное…
Я знал, что вы поедете к Роберту, он сам мне об этом сказал. Лучше бы он этого не делал. Я все решил на счет тебя, нас. У тебя своя жизнь, у меня своя, нам не по пути. И опять просчитался. Раньше тебя туда приехал. Увидеть хотел. Скучал ли я по тебе? Нет, Дюймовочка, не скучал. Разве можно назвать скукой то чувство, когда хочется выть? И ненавидел тебя за это. В тебе меня раздражало все и в тоже время притягивало как магнитом.
Сидел в кабинете Роберта, на втором этаже бара, смотрел в зеркальное окно, на тебя смотрел. Пил коньяк, следил за каждым твоим действием. Друг тысячу раз подколол меня за это. Говорил, что это судьба, что жениться мне пора. Говорил, чтобы я дурью не маялся, а шел и брал тебя. Но он не учел одного. Моего желания. Я не хотел и не мог. Не умею я любить, разучился. Убили во мне это чувство, понимаешь?
На платье твое откровенное смотрел и сатанел от желания. Как ты могла так вырядиться? Это же не платье, кусок тряпки, приманка для голодных мужиков. Хотелось схватить тебя в охапку, затащить в машину, увезти домой, чтобы никто тебя такой не видел, только я. Наказать тебя хотел, за наряд твой бл*дский. По заднице твоей округлой отшлепать и отыметь потом, наглядно показывая, какие желания ты вызываешь в таких нарядах. Но тебе было весело, ты смеялась, улыбалась. Как всегда, жизни радовалась, живая, непосредственная. Я просто смотрел. Не хотел тебя в этот день трогать. А когда увидел тебя с похотливым козлом татуированным, во мне все перевернулось, буря по телу пронеслась и волной накрыла. Я видел, как он смотрит на тебя, а ты улыбалась ему, искренне улыбалась. А я убить вас хотел, и тебя в первую очередь. За то, что смеёшься рядом с ним, что-то рассказываешь, как будто вечность его знаешь. Моя ревность, она черная, мрачная, самого черного цвета, съедала меня. Мне все сложнее было держать себя в руках. Воспоминания нахлынули взрывной волной. Я уже когда-то так ревновал.… И ни к чему хорошему это не привело. Я еще больше тебя возненавидел в эти минуты. Ты, сука, будила во мне то, что я думал, давно умерло. Я сам лично похоронил эти чувства. А ты, сама того не понимая, возрождала их.
А когда ты танцевать с ним ушла, я не выдержал, вниз спустился, хотел в глаза тебе посмотреть, понять тебя. Кто ты на самом деле? Простая шлюха, которой все равно с кем? Или… кто? И какого хрена ты будишь во мне давно забытые чувства?
Я держался, Дюймовочка, держался, как мог. Я не мог позволить себе сорваться, за четыре года я научился контролировать себя. Мои всплески эмоций плохо заканчиваются. Поэтому я ношу маски, которые ты хочешь с меня сорвать.
Уходишь с ним в туалет. Демонстративно, сука, уходишь! И меня срывает. Я – уже не я. И весь контроль летит к чертовой матери! Иду за тобой, хватаю за руку, к дереву прижимаю, вдыхаю медовый запах твоей кожи, тело податливое сжимаю, и схожу с ума от этого бешеного коктейля. Шлюхой тебя называю. Тебе не нравится? А как, как мне, скажи, тебя называть? Когда ты надеваешь такие наряды, полуголая танцуешь с этим уродом и уходишь с ним в туалет? Но ты моя шлюха! Хочу тебя до дрожи, аж трясет всего, и тебя трясет. Ты тоже хочешь, но сопротивляешься. А я не могу тебя отпустить. Не могу, мои руки не слушаются. А когда перестала сопротивляться, я думал, ты сдалась. А ты плакала и просила тебя отпустить. Твои слезы и пощечина привели меня в себя. Тебе больно от моих слов. А меня эта боль сжирает, дышать не дает. Просишь дать спокойно дышать, спрашиваешь, зачем я тебя мучаю? Если бы я знал, зачем это все, было бы легче. Я соврал, испугался, как последний трус. Понял, что мы начинаем падать. Нас засасывает в это болото. Я был там, Дюймовочка. Я уже один раз тонул в этом болоте с головой. Не хочу туда больше.