Я решу сам (СИ)

Самым смешным оказалось то, что нервничал я впустую. Дан пришёл минута в минуту, вёл себя как обычно и ни полсловом не вспоминал случившееся. Нельзя сказать, чтобы меня такой расклад не устраивал, но всё-таки я решился сам затронуть щекотливую тему. Ненавижу неопределённость.
Мы мирно сидели на лавочке: любовались танцующими на воде бликами и распивали пиво, благопристойно спрятав бутылки в бумажные пакеты. И когда я счёл дозу алкоголя в своей крови достаточной, то собрался с духом и сказал: — Ладно, давай начистоту. Что ты думаешь о нашем, э-э, дружеском перепихе?
Данич повёл плечами и, не глядя в мою сторону, сделал большой глоток из своей бутылки.
— То, что он был дружеским.
Пронесло, подумал я и запил этот радостный вывод остатками пильзнера. Стараясь при этом не обращать внимания на то, что согревшееся пиво неприятно горчит, а радость — слегка фальшивит.
***
С моего первого курса у нас с Даничем было негласное соревнование: кто получит больше экзаменов автоматом. По объективным причинам оно завершилось боевой ничьёй ещё зимой, в последнюю Данову сессию. Тем не менее в следующем семестре я по привычке работал на «автоматы» и теперь с удовольствием собирал в зачётку урожай из преподавательских автографов. Сегодня наша группа сдавала последний экзамен, и я, получив заслуженное «отл.», под завистливыми взглядами одногруппников отправился восвояси. Мне оставалось только сдать в библиотеку несколько методичек — и всё, на два месяца можно было с чистой совестью забыть об alma mater. Зажав подмышкой пакет с брошюрками, я бодро топал вниз по лестнице, как вдруг из пролёта ниже до меня донёсся негромкий прерывистый диалог.
— Пусти! Ну пусти же, я не хочу!
— Да ладно, кому ты гонишь! У тебя ведь уже задница мокрая — скажешь, не так?
— Всё равно пусти!
— Не выпендривайся!..
Тут я спустился ещё и увидел спорящих — щуплого темноволосого парнишку и крепко державшего его за предплечье рыжего качка баскетбольного роста. Происходившее между ними было понятно без слов: запахи течного омеги и возбуждённого альфы едва не сбили меня с ног. Вообще говоря, в такие вещи незнакомцам вмешиваться не принято, но обречённое отчаяние в голосе моего, как выражался Данич, собрата не услышал бы только глухой. А мимо бы прошёл только мудак, так что я предусмотрительно положил пакет с методичками на подоконник и, подходя ближе, громко сказал: — Эй, приятель, с тобой что, слухоречевая агнозия от гона приключилась? Тебе же ясно говорят: отвали.
Качок автоматически заслонил собой жертву и с нехорошим прищуром рыкнул: — А ты, блядь, кто такой?
Взгляд у него был реально тяжёлый.
— Робин из Локсли, защитник вдов, сирот и течных омежек. В последний раз повторяю: отвали от пацана.
Никогда прежде я не вставал между альфой и выбранным им омегой. Никогда прежде на меня не обрушивалось столько агрессии и приказа подчиниться — в запахе, взгляде, позе. Думаю, за то, что я выдержал и не отступил, следует благодарить только моё исключительное упрямство.
— Или что? — осклабился качок.
— Или я пересчитаю твоей самшитовой башкой все ступени до первого этажа.
Очевидно неосуществимая угроза, однако мне было нужно, чтобы он отпустил парня — пусть даже с целью съездить по морде приставучему хамлу, вроде меня. И я своего добился.
— Ну, рискни, — качок со значением хрустнул костяшками пальцев, делая шаг в мою сторону. Освобождённый омега инстинктивно попятился, я рявкул ему: — Вали отсюда, быстро! — и из-за этого чуть-чуть не успел увернуться от летящего мне в лицо кулака. Скула вспыхнула болью, но подставился я не зря: парнишка опрометью кинулся к лестнице и, перепрыгивая через ступеньку, помчался вниз.
— Ах, ты!.. — Шум отвлёк моего противника, позволив мне быстренько отступить. Какими бы фразами я не разбрасывался, драться посреди универа было откровенно неумной затеей.
Впрочем, качок придерживался другого мнения. Глаза у него буквально побелели от ярости, и он пугающе спокойным тоном сообщил: — Всё, ты труп.
Я мимоходом порадовался, что расквитался с экзаменами — можно будет лежать в больничке с чистой совестью, — и встал в боксёрскую стойку. На моё омежье счастье, когда доходило до «бей или беги», я всегда инстинктивно действовал по первому сценарию.
— Что здесь происходит?!
Трансформация была молниеносной. Только что мы с противником собирались вцепиться друг другу в глотки — и вот уже мирно стоим друг напротив друга, как два случайно заговоривших человека. А всё потому, что заместителя ректора по борьбе… то есть по работе с молодёжью знали все. И то, что прозвище «Пиздец» он носит заслуженно, — тоже.
— Ничего, — равнодушно сказал качок, глядя поверх плеча замректора.
— Ничего, — эхом повторил я и постарался аккуратно повернуться к Пиздецу боком. Не помогло — тот сурово нахмурился и спросил: — Молодой человек, что у вас с лицом?
— Упал, — ответил я с максимально честными интонациями.
Пиздец просверлил меня насквозь стальным взглядом матёрого альфы, сжал губы в нитку, однако продолжать разбирательство не стал. Бросил качку короткий приказ: — Зайдите ко мне, — и продолжил подниматься по лестнице.
— Сейчас? — громко уточнил у его спины мой противник, на что получил в ответ непререкаемое: — Сейчас.
Если бы сила намерения могла убивать, то я бы уже корчился на полу в агонии.
— Я с тобой ещё поговорю, — с нескрываемой угрозой сказал мне качок и направился вслед за ректорским замом. Я подождал, пока его скроет очередной лестничный пролёт и наконец вытер взмокший от напряжения лоб. Хорошо всё-таки, что мне до сентября не надо появляться в универе. Очень хорошо.
***
Данич, с которым я по обыкновению выбрался вечером погулять, оценил моё боевое ранение ёмким: — Красавец.
— Шрамы украшают мужчину, — парировал я.
— Так то шрамы, а у тебя синячара на пол-лица. На кого опять нарвался?
— Почему сразу «опять»? Я уже сто лет веду исключительно мирный образ жизни!
Попытка увести разговор в сторону пропала втуне: Дан смотрел на меня всё так же внимательно, поэтому пришлось рассказывать. Друг выслушал историю молча, а после с обманчивой мягкостью поинтересовался: — Мак, ты совсем дурак?
Признаться, я задавался тем же вопросом. Однако всё равно огрызнулся: — Да. По твоему что, надо было позволить этому мудиле изнасиловать пацана?
После короткой паузы Данич признал: — Нет, конечно. Просто этот твой качок… Опиши его ещё раз, пожалуйста.
— Н-ну, выше меня головы на пол, шире раза в полтора, тёмно-рыжий, с короткой стрижкой. Накачанный и гордится этим.
— Почему ты так думаешь?
— У него у футболки рукава специально обрезаны, чтобы бицухой светить. А, и ещё принт на ней попсовый — волчья морда с надписью «Remus».
— Так, — Дан выглядел обеспокоенным, и это был плохой признак. — Я, конечно, могу ошибаться, только по описанию он очень похож на Руда из нашего потока. И если я прав, благодари боженьку за то, что через три недели мы делаем родному универу ручкой.
— Он настолько злой и с хорошей памятью? — с напускным легкомыслием поинтересовался я.
— Настолько. Постарайся больше ему не попадаться, хорошо?
— Ну, хорошо, — Положив руку на сердце, мне и самому этого хотелось.
— Молодец, — искренне похвалил Данич и сменил тему: — Скажи, ты у себя дома мой блокнот не находил?
Не знаю почему, но у меня ёкнуло в груди. Это был первый раз с недоразговора сразу после течки, когда мы хотя бы косвенно затронули происходившее в те дни.
— Не находил. А почему ты сейчас спрашиваешь, если он так давно пропал?
— Потому что только вчера полез проверять карманы пиджака перед химчисткой.
Я почесал в затылке.
— Ты что, им с тех пор не пользовался?
— Нет. Надобности не было.
Хм-м.
— Ну, я могу поискать дома, конечно, только не думаю, что найду, — Тут я вспомнил про Дановы рисунки: — А там серьёзный компромат?