Алмазный город

Юноша говорил со спокойной уверенностью человека, рожденного в богатстве и не способного отличить собственные достижения от, так сказать, унаследованных. Это само по себе раздражало Аину, а тут он еще и добавил:

– Хорошо, что у вас есть я, верно?

– Посмотрим, – сказала она, поборов желание закатить глаза.

И Рю первым зашагал по широкому темному тоннелю. Очень скоро в ноздри девушке ударило зловоние канализации. По правую сторону послышалось журчание воды, так что идти приходилось, почти прижавшись к стене.

Кровь все еще сочилась из пулевого отверстия в боку, и ноющая боль пронзала все тело Аины, но сейчас поделать с этим что-либо не представлялось возможным. Девушка задумалась о том, почему сохранила жизнь Олафу. Ведь так просто было отправить его на тот свет, тем самым очистив этот от лишнего врага. В глубине души ответ она, конечно, знала: даже если Олаф ее не помнит, не ассоциирует с той маленькой девочкой-беспризорницей, у нее не поднимется рука расправиться с товарищем по несчастью. С тем, кому жизнь с детства сулила так же мало, как самой Аине. Ей просто захотелось дать ему еще один шанс – даже сознавая, что он на ее месте так бы не поступил, а Коль высмеял бы ее за сентиментальную глупость.

Вскоре подземный проход пошел под уклон. Дыхание девушки стало поверхностным и прерывистым, хорошенько следить за дорогой теперь было трудно. Она старалась напряженно вглядываться в каждый утопающий во мраке угол, который они огибали. Невидимые твари во множестве шныряли вокруг, мерзко царапая когтями по стенам и полу тоннеля. Аина усмехнулась: любой другой Клинок на ее месте радовался бы этой темноте как средству скрыться от посторонних глаз, да и сама она не раз пользовалась этим ее качеством, но все же терпеть не могла мрак. Да и к чему он ей? Аина давно научилась быть незаметной и смертоносной даже при самом ярком свете дня.

Под Косином вилось множество подобных тоннелей, напоминавших девушке о тех временах, когда родители брали ее с собой на тайные подземные богослужения в честь Матерей. Каждую неделю они меняли маршрут, проникая в городские недра через разные проходы – Аина ни разу не сумела определить, где они входили и выходили. Взявшись за руки, все трое просто шли и шли, затаив дыхание и подпрыгивая от страха всякий раз, когда улавливали чьи-то чужие шаги во тьме. Иногда это были шаги гвардейцев – тогда они забивались в ниши и прятались там, пока опасность не минует. Бывало, им встречались другие инозены, в знак приветствия прижимавшие пальцы к губам и жестами приглашавшие следовать вместе к общей точке назначения – туда, где сакорен проводил обряды перед алтарями, освещенными так тускло, что паства едва различала строки молитв, записанных на старинных скрижалях. Впрочем, это не имело значения – ведь ни Аина, ни ее родители не умели читать.

Эти молитвы на древнем священном языке ее мама знала наизусть, и когда они слетали с ее губ, маленькая дочка просто повторяла за ней звуки, не понимая, что те означают. Как правило, на подобных религиозных церемониях внимание девочки отвлекали фигуры, вырезанные прямо в каменных стенах: вместо того чтобы следить за происходящим, она пожирала глазами Калаан с красным луком и стрелами и Изар с серебряной арфой… Правда, иногда она тоже искренне молилась. Просила Матерей присмотреть за их семьей на смертельно опасном пути к месту обряда и обратно домой. Или, наоборот, просила Их вразумить родителей, чтобы они прекратили ходить сюда, поберегли себя и взывали бы к Богиням только в сердце своем, а не так вот вслух, рискуя быть услышанными кем угодно посторонним.

Можно, пожалуй, сказать, что не Коль, а именно мама стала первым человеком, научившим Аину молчанию, осмотрительности и скрытности. Время от времени девушка до сих пор задавалась вопросом: знала ли ее мать, что в один печальный день им неизбежно придется оказаться перед ружейными дулами, и старалась ли нарочно научить дочь вести себя тихо, как мышь, реагировать на опасность быстро, как мышь, и тем самым спастись, когда наступит время спасаться.

Спина Рори все время мелькала перед ней во тьме, и Аина старалась сосредоточиться на том, чтобы не отставать от нее и не дать мраку поглотить себя полностью. Интересно, насколько глубоко эта девица посвящена в религиозные верования своей тетки? Знает ли она молитвы или они изгладились из ее памяти, как изгладились они из памяти самой Аины? И если тетке придется поплатиться жизнью за свои магические тайны, сочтет ли Рори это благословенной жертвой или бессмысленным самоубийством?

Полчаса спустя Рю шепотом велел всем остановиться и знаком указал на лестницу, привинченную к стене. Один за другим они вскарабкались на нее и оказались в новом тоннеле – на один уровень выше первого. Здесь было немного теплее, но в воздухе клубилась такая густая пыль, что путники, не переставая, кашляли на ходу. В конце этого прохода им открылась широкая искусственная пещера, освещенная тусклыми огнями, тянувшимися вдоль потолка. Там перед Аиной предстала странная картина: куча гигантских полых кусков металла. Вагоны, поездá! Все это напоминало какой-то мавзолей тянущихся к верхнему свету металлических тварей в два ее роста каждая. В новостях Аине часто приходилось слышать, как благодаря подземным составам Шумеранд скоро выйдет вперед в гонке мировой индустриализации.

Они приблизились к еще одной лестнице, высеченной прямо в стене, – та подвела их к массивной круглой двери. Рю толчком отворил ее, и в глаза им ударил яркий свет. Через минуту вся маленькая компания уже выбралась на одну из городских улиц в двух кварталах от проспекта Лир.

Не мешкая, все четверо углубились в пустынный переулок между двумя магазинами, миновав по дороге очередные плакаты с лицом Аины. Порыв ночного ветра обдал ее холодом, и она задрожала, хотя все еще чувствовала жар после схватки. Девушка прижала ладонь к ране. Капли крови после удара того Шакала, как оказалось, забрызгали ей рубашку. Чтобы скрыть их, она завязала конец рубашки узлом на боку.

– Постойте-ка, постойте, – подняла вдруг руку Рори, от которой Аина старательно отворачивала лицо. – Это ведь ты там, на плакатах. Это ты пыталась убить Кауту Хираи!

Девушка резко выпрямилась, рука ее по привычке дернулась к рукояти ножа, но Рори энергично замотала головой:

– Я не стукачка. Ты что, правда думаешь, что я стану помогать Алмазной гвардии, которая почем зря хватает и уничтожает людей моей веры уже много лет? Какое мне дело до их награды, если они при первой возможности точно так же бросили бы в кутузку и меня саму? Но тут дело другое: за тобой охотятся. Значит, ты можешь навлечь беду на моих родных.

– Что касается этого… – начала было Аина, не имея ни малейшего представления, чем закончить.

Но, прежде чем она успела что-то придумать, на помощь пришел Рю:

– Ради всего святого! Каута – мой брат. Мы хотим его найти, а не убить. И нам нужна ваша помощь.

Рори сделала шаг назад.

– Тетя очень рискует всякий раз, когда берется за такие дела. Но все-таки она не совсем безрассудна. Вы что, правда думаете, что мы выйдем сухими из воды, если станем помогать преступнице, за которую дают такую награду? Я не поставлю под удар ни тетю, ни дядю!

Во время этой речи Аина почла за благо слегка отвернуться от Рю. А то, чего доброго, он по ее лицу прочтет, что для нее здесь деньги – тоже не самое главное. Но тут же ей припомнились слова Тео: Рори всю свою жизнь посвящает тому, чтобы заработать достаточно денег и вытащить семью с Кучи. Раньше ей не приходилось лично общаться с этой девицей, но на черном рынке она встречала ее регулярно, годами, и всегда в одном и том же закоулке, за одним и тем же прилавком. Бар ее дяди, расположенный как раз на границе складского района и Кучи, пользовался популярностью у местных, но, конечно, никак не мог конкурировать с подобными заведениями на проспекте Лир или в центре города. В общем, эта юная особа, очевидно, продвигается к своей цели, но продвигается слишком медленно.

Аина решила пойти с козыря:

– Ладно, а что, если Рю даст тебе достаточно монет, чтобы уехать с Кучи? Двадцати тысяч корсов должно хватить и тебе, и твоим дяде с тетей, чтобы покинуть это проклятое место навсегда и поселиться, где захотите. Условия такие: тетя проводит для нас обряд, а потом вы сразу меняете место жительства. Если поторопитесь, Алмазная гвардия вас ни за что не достанет.

Выпалив это, она выдержала на себе долгий испытующий взгляд Рори, которая напряженно размышляла, прикусив губу. Наконец она испустила тихий покорный вздох. В глазах ее заблестело отчаяние.

– Хорошо, договорились, – согласилась она так торопливо, словно уже успела пожалеть о своих словах.

– Спасибо, – просто ответила Аина.

– Все-таки ты объяснишь, чего именно нам ждать и к чему готовиться? – тихо спросил Тео.

– Коль, как ты знаешь, лишил меня покровительства, – вздохнула она. – Поэтому Шакалы за мной и явились. Теперь они вольны меня грохнуть, не боясь мести шефа. И вообще, все, у кого на меня есть зуб и кто знает, что я покушалась на Кауту Хираи, могут открывать на меня охоту.

– Все, у кого на тебя есть зуб, плюс все, кто желает разжиться сотней тысяч корсов, – покачав головой, уточнил Тео. – Так это же весь город, без исключений.

Только теперь Аина в полной мере осознала, какой опасности подвергла себя из-за своей ошибки. Тяжесть провала сдавила грудь так, что стало трудно дышать. В уголках глаз заблестели слезы, но усилием воли она сдержала их. Если она собирается обмануть Рю и убить его вместе с братом, как только тот будет найден, ей нельзя показывать ему никаких признаков слабости.

Она посмотрела на Рю, который, хоть и проявил недавно незаурядную храбрость в бою, сейчас выглядел напряженным. Казалось, он колебался – но, поймав на себе взгляд Аины, поспешил натянуть на лицо маску непроницаемости.

– Все это ведь не меняет нашего соглашения, верно?

– Ни в коем случае, – спокойно отозвалась она. – Ну, пора идти.

И мысленно добавила: «Пока меня еще кто-нибудь не попытался прикончить».

Они вместе проводили Рори по склону гряды холмов, прямо в глубь Кучи. По дороге Аина изо всех сил старалась справиться со своими нервами. Сегодня они отправили на тот свет или как минимум вывели из строя около половины банды Красных шакалов. На какое-то время это должно нагнать на бандитов некоторый страх. Однако как только эти ребята оправятся от шока и, что называется, укрепят ряды, они накинутся на нее с новой силой, и уж тогда-то своего не упустят. Что ж… По крайней мере, ей удалось выиграть достаточно времени, чтобы навестить тетку Рори и найти Кауту при помощи поискового заклинания.

Своего дома в этом мире у Аины больше не было. Не было никаких гарантий, что завтра она вновь не окажется без гроша на улице.

Коль ее больше не защищал. Но она лишилась не только его защиты, она лишилась его самого, его уважения, надежды на то, что в один прекрасный день он увидит в ней не только простого бойца, но и нечто большее. Эта потеря отзывалась в ее сердце почти физической болью. Мечты о том, чтобы встать на равных бок о бок с Королем и не прятать больше своих истинных чувств, улетучились, как утренний туман, и унесли с собой ее отвагу.


Менее чем за день жизнь Аины сделала крутой поворот, и от одной мысли об этом бешено кружилась голова. Тео предлагает примкнуть к нему, остаться с ним, но из этого едва ли что-то получится – можно только гадать, как скоро его начнет от нее тошнить и он покинет ее так же, как покинул Коль.

Шуршание крыс в подворотнях и какая-то возня тут и там в переулках наполняли собой ночь, пока Аина, Тео и Рю в ярком свете полных лун приближались к цели своего путешествия – квартире Тео. Где-то на полпути Аина вдруг замешкалась, ее взгляд устремился в темный переулок. Ладно, если соблюдать осторожность, ее, пожалуй, никто не узнает… Нужно всего часа два, чтобы прояснить голову, привести в порядок мысли – и можно будет с новыми силами возвращаться к делу.

– Встретимся чуть позже, – сказала она негромко и шмыгнула в сторону прежде, чем кто-либо из спутников успел спросить, куда она, собственно, собралась.





18




Аина прикрыла голову капюшоном и зашагала по боковой улице. На ближайшем углу до ее слуха донесся гул голосов. Какие-то люди разговаривали между собой по-милански. Кое-что она поняла, но не все, и только надвинула капюшон пониже, чтоб скрыть свои черты и «опознавательные признаки» – кожу с медным отливом и угольно-черные волосы. Пусть никому не придет в голову заговорить с ней по-милански, а то сразу станет ясно, что она почти забыла этот язык. Граждане миланского происхождения составляли в Косине незначительное меньшинство, однако на этой улице и в нескольких кварталах вокруг они образовали тесную общину. Аину всегда охватывало здесь чуднóе ощущение, будто она тут своя и не своя одновременно.

Вскоре она остановилась возле дома в самом конце улицы. Нельзя сказать, что она никогда не забывала о его существовании, но… здесь ее готовы принять всегда, когда в этом есть нужда.

Свечи за окнами не горели. Видимо, вся семья уже спала. Аина полезла на крышу, чувствуя, как в горле встает ком. Именно здесь она отсиживалась когда-то – после того как вооруженные убийцы щедро начинили свинцом ее родителей. Она разглядывала поверхность крыши и представляла себе комнату, что находилась прямо у нее под ногами.

После гибели отца с матерью девочка пряталась здесь всю ночь и следующий день…

…Когда на Косин опустились сумерки, она проснулась и попробовала размять затекшие пальчики ног и рук. Губы у нее потрескались и почти слиплись на холодном воздухе. Горло болело после жутких рыданий прошлой ночи. Живот сводило от голода.

Может, все это случилось во сне, в страшном сне?

Город внизу, под ней, выглядел обыкновенно, так же как всегда. Улицы вокруг ничуть не изменились – все та же комбинация ржавчины и фанеры на фасадах, тянувшихся вниз, к реке, с южной стороны – и вверх, к центру, с противоположной. Большую часть Кучи уже накрывал темно-синий купол вечернего неба: солнце почти село, и последние красные лучи его растекались по линии горизонта на западе, словно крылья огромной птицы. В воздухе все еще стоял дымок, смешанный с ароматом риса и бобов, – в одном из соседних домов готовили еду. Где-то неподалеку бродячий музыкант играл на флейте, и мелодия эта смешивались с приглушенными голосами, доносившимися из-за тонких фасадов человеческих жилищ.

Казалось немыслимым, что вот произошло нечто настолько ужасное, что не выразить словами, а лик земли не изменился: все те же картины, запахи и звуки.

«Это был кошмарный сон», – решила девочка. Родители, наверное, ее уже ищут. У отца скоро поспеет обед…

Она подползла к краю крыши и соскользнула на землю, перепачкав грязью штанишки. Мама будет ругаться, но Аина так проголодалась, что ей сейчас все равно.

Дверь черного хода в их дом утопала во тьме. В это время суток родители обычно уже зажигали свечу. Ну, если, конечно, свечи не кончались – тогда приходилось ужинать снаружи, при свете Материнских лун.

Она только собралась войти, как в дальнем конце квартала взорвалась петарда. От неожиданности девочка подпрыгнула. На противоположном тротуаре залаяла собака. Где-то рядом хлопнула дверь. К таким звукам она давно привыкла, в них не было ничего необычного, и все же на сей раз они почему-то заставили ее сердце забиться сильнее.

Аина толкнула заднюю дверь.

– Мама! Папа!

Внутри дома царил мрак – она оставила вход чуть приоткрытым. Тонкая полоска света коснулась ее ступни и поползла по полу, как гусеница. Из глубины дома на девочку пахнуло невыносимым зловонием, как от тухлого мяса, только с тошнотворно-сладковатым привкусом – это зловоние так липло к ноздрям и одежде, что Аина сразу поняла: ей никогда не смыть его с себя. В желудке у нее все будто сжалось и вывернулось наружу, но все же она отважно переступила порог и крошечными шажками засеменила вперед. В доме роилось множество мух, и от их отвратительного, какого-то скулящего жужжания душа у нее ушла в пятки.

«Наверное, это все еще тот кошмарный сон».

Тут девочку охватил страх. Если кошмар продолжается, то, наверное, тот человек с ружьем тоже не ушел.

Она снова позвала родителей и сделала еще несколько шагов. Никто не ответил.

Странное дело: зрение ее не привыкало к темноте, как ему полагалось бы. Наоборот, тьма разрасталась перед глазами и, казалось, вот-вот поглотит Аину. Мух становилось все больше, они буквально облепили ее лицо и одежду. Невыносимый запах тоже все густел.

Еще шаг. Лучик света из-за двери забежал вперед. Сонм жужжащих насекомых ринулся прямо в него – туда, где он выхватил из мрака абрис обмякшей руки.

Девочка застыла, не в силах ни дышать, ни двинуться с места. Осознание страшной реальности поразило ее как гром. Мама с папой – вот они, здесь. Но больше никогда не ответят на ее зов. Их поглотила тьма, и если Аина не бросится наутек сейчас же, поглотит и ее…

…Это была обыкновенная холодная крыша, ветхая и ненадежная – такая же, как все остальные на Куче. Но только она напоминала ей о тех временах, когда на свете жили люди, которые любили и защищали ее. О временах, когда ей не приходилось сражаться со всем миром в одиночку. Здесь Аина могла позволить себе предаться воспоминаниям о родителях, не чувствуя себя от этого слабачкой.

Их обоих сюда из Миль-Симаса привезли родные еще в ранней юности, причем папу – из Южного, а маму – из Северного. Культ Матерей был распространен не только в Шумеранде, но и в Марине, и в Миль-Симасе, так что оба они выросли, можно сказать, в лоне веры.

Теперь Аине трудно было представить себе место, где людям не приходится скрывать своих убеждений, а в то, что шумерандское отношение к вере было скорее исключением, чем правилом, как-то не верилось. Между тем поклонение Матерям запретили только Шумеранд и Северный Миль-Симас. Перед войной многие пытались эмигрировать в Марин и Южный Миль-Симас, но переезд стоил дорого, а Алмазная гвардия хватала и расстреливала беженцев повсюду, где успевала. Родители Аины подумывали о побеге, но средств у них не было совершенно, и вдобавок они не хотели подвергать риску дочь, поэтому так и остались в Шумеранде, не изменив, впрочем, религии предков, даже когда разразилась война.

Потрескавшаяся плитка тротуара перед домом по-прежнему прорастала, в основном сорняками, но кое-где пробивались и красивые желтые цветы. Мама часто говорила, что они – точно из самых ранних воспоминаний ее детства. Возле их дома, на холмах Миль-Симаса росло множество цветов.

– Всех расцветок, доступных воображению, – добавляла она и обещала, что непременно когда-нибудь свозит Аину на них посмотреть.

Этими желтыми цветами мама любила украшать и собственную короткую стрижку, и дочкины косы. При этом она всегда читала ей стихи и пела колыбельные по-милански. В отсутствие собеседников познания Аины в этом языке заметно потускнели – теперь девушка с трудом могла вспомнить лишь отдельные слова из маминых песенок.

Да и мамино лицо расплылось в памяти неопределенным пятном. Аина помнила только, как в самой ранней юности ей постоянно говорили, что она на нее похожа. Иногда она чистила кинжал и, уловив случайно отражение на лезвии, вдруг видела на своем лице мамины глаза – и смутно припоминала, как родители преподавали ей учение Великих Матерей: жизнь – драгоценный дар, отнимать ее у кого угодно – грех…

…Аина судорожно вздохнула. Взгляд ее уперся в часы на вокзальной башне. Голоса родителей в памяти стихли. Остались только хлопки выстрелов, и она не смогла бы сейчас с точностью сказать, звучали ли они в этот миг лишь в ее голове или где-то на улицах. Во всяком случае, она не отводила глаз от циферблата до тех пор, пока эти выстрелы не растворились в тишине.

Хотя Аина всегда страстно мечтала убраться подальше с Кучи, что-то в таком вот спокойном созерцании раскинувшихся перед ней на многие километры к югу дорог успокаивало ее и выветривало из воображения даже треск пистолетной пальбы. По ночам, особенно весной и летом, она любила играть с другими детьми на этой самой улице – пока взрослые болтали и сплетничали, передавая друг другу тарелки с едой. Так было тут принято. Родители Аины всегда делились с соседями рисом и бобами, а по особым случаям, когда могли себе это позволить, жареными бананами и sudado de pollo – тушенным с овощами цыпленком по рецептам, вывезенным из их родных мест в Миль-Симасе. Обе луны поднимались на небе все выше, в окнах загорались свечи, люди обменивались воспоминаниями о довоенных временах, а местная районная банда заступала на патрулирование всех уголков и закоулков – чтобы никто не нарушил этой добрососедской идиллии под открытым небом. Здесь отпускались грехи и затягивались раны. Так случается нередко: когда у людей нет ничего, они умеют ценить малое.