Белое солнце дознавателей

Управление сломает Закери. Сожрет и сломает, как и многих других до него, как и многих других после, так же, как Таджо сломал меня.

У Закери явный талант к искусствам, талант, который не скрыть и который будет требовать выхода. Если не перенаправить его интерес на что-то ещё — кто знает, что он сможет изобрести?

Я сделала последний глоток чая и поставила пиалу на столик, очень аккуратно, подражая хозяйке дома. Потом вгляделась в темные совершенно непроницаемые глаза и сделала жест, которому учили меня в прошлой жизни — если мне когда-нибудь понадобиться помощь. Жест, который знает каждая выросшая в гареме девушка. Жест, который означал «мне нужна помощь».

Именно за этим я пришла сюда сегодня.

Подвески на кади качнулись и зазвенели, мистрис робко и как будто несмело выплела знак вопроса: «…сестра?»

Мужчины считают женщин глупыми. Мужчины считают женщин слабыми. Мужчины считают женщин никчемными — на что способен хрупкий цветок?

Нельзя говорить, нельзя обсуждать, нельзя протестовать. Господин — центр мира, и надлежит поклоняться тому, кто дарует любовь и привносит свет в жизнь женщины. Без мужчин на юге не выжить — это правда.

Именно поэтому «глупые женщины» создали свой язык, язык который понимают только женщины, и на котором говорят только в гареме. Говорят знаками и символами, говорят жестами, говорят узорчатой вышивкой в уголке подаренной подушки, и символами на веерах.

Тетя Софи так и не привыкла отправлять Вестники. Точнее, тетя Софилиана. Здесь, на заднем дворике Лидсов ее хотелось называть только так, не короткий вариант на северный манер, а полным южным именем. Леди Софилиана, возлюбленная дочь клана Корай. Хрупкий цветок, который вырвали из привычной почвы и перебросили на холодный Север, чтобы скрепить сделку между Кланами.

Тетя Софилиана до конца жизни отправляла веера на Юг. Я помню, какие большие ей привозили из города на заказ — разложенные, они занимали почти весь стол в гостинной. Девственно чистые, потому что она расписывала их сама — странными рисунками и символами, рассказывая о том, как ей живется вдали от дома, добр ли к ней выбранный Главой муж, любит ли…

Я любила играть с этими веерами. Тетя позволяла мне — одной из немногих — касаться и танцевать. Именно она начинала учить меня южным танцам, пока не видит мать. Аурелия Хэсау — северная дева клана за хребтом, так и не нашла общего языка со своей невесткой и бдительной тигрицей охраняла детей от чужого тлетворного влияния.

«Слабая» — так иногда презрительно говорила мать о тете, когда думала, что ее никто не слышит. «Бесполезная».

Такие же расписные веера приходили тете в ответ. Вместо свитков и Вестников. И подушечки, и наволочки, и вышитые платки, и кади… так много кади, которые дядя запрещал ей носить.

«Мы на Севере, леди Софи, запомните это».

И тетя слушалась. Ухаживала за домом и зимним садом, проводила редкие алхимические эксперименты, закрываясь в лаборатории — нам говорила, что готовит масла, духи, притирания и особые женские эликсиры.

Скольки их, зелий, было сварено чтобы предотвратить рождение нежеланных детей? Только я могла назвать с десяток, при определенных сочетаниях. Они были женаты долго…, но… ничего. Она не хотела детей в принципе или… не хотела их именно от дяди, и даже вбитые с детства правила, для чего мужчине нужна женщина, которую он вводит в свой дом первой женой, дает свою фамилию и приставку сира — не помогали? Или дело было в чем-то другом?

Тетю уже не спросить, а дядя не ответит. Или если ответит, это будет не то и не так. Мужчины редко понимают, что движет женщиной на самом деле. И ещё реже северные мужчины, которым не повезло получить в жены южную леди.

Хрупким цветам нужен особый уход. И внимание. А что может дать человек, который ни одну зиму в жизни не был садовником?

Именно поэтому у меня не было иллюзий по поводу брака Акселя. Брат будет несчастен и повторит путь дяди. Точнее — несчастными станут оба. Если выбирать, я бы предпочла невесту из Хэсау — по крайней мере они бы одинаково любили горы, снег и Север, а когда что-то любишь так сильно и страстно — это объединяет.

Тетя была несчастной. Тетя слушалась и… танцевала. Иногда танцевала в зимнем саду, надев кади, которое ей запретили носить. Одна. Только когда уезжал дядя она позволяла себе быть собой — южным хрупким цветком, птичкой, которую заперли в холодной клетке.

«Сестра?» — ещё раз неуверенно выплела мистрис Лидс.

И я повторила один из немногих жестов, который помнила из прошлой жизни — слишком недолго я была в гареме, слишком малому успела научиться: «Помощь».

Мне нужна помощь, сестра.





* * *


Комнаты мистрис Лидс были лучшими в доме — муж явно любил и баловал её, арочные окна выходили на прохладную теневую сторону, где шумел небольшой садик, разбитый прямо перед домом — небольшая иллюзия оазиса среди каменной пустыни, которую южане называют Хали-бадом.

Где-то за окнами тихо журчал фонтан, небольшие подушечки и женские мелочи были разбросаны тут и там, посредине ковра валялась деревянная лошадка, забытая Закери.

Мы говорили недолго — пять мгновений, но этого хватило, чтобы объяснить, чего я хочу. И что готова дать в ответ — не им — не мистеру Лидсу, как Главе дома — ей. Женщина дает слово женщине, и это слово сдержит.

И мистрис Лидс дала слово — подумать. И клятву — о молчании. Если придет время, решать судьбу их маленькой семьи придется именно ей.

У выхода я задержалась, замедлив шаг — в нише с небрежно задернутыми шторами притулился небольшой алтарь, на котором курились свечи, лежали живые цветы, империалы, украшения — прямо у подножия статуэтки — воплощение Немеса, точно такой же, как у меня.

— Госпожа?

— У меня такая же.

— Госпожа почитает Немеса? Не только Великого? — мистрис Лидс встрепенулась и ожила на глазах, взметнулись белые, расшитые тонкой шелковой нитью рукава, и она взяла с алтаря и протянула мне статуэтку. — Можно подержать в руках, госпожа, потереть, и… если есть желание пожелать дому процветания — оставить что-то на удачу …, — закончила она совсем тихо.

— Империал подойдет?

Мистрис торопливо закивала в ответ. Я вытащила пару монет, и взяв символ Немеса в руки, засунула монеты змею в рот — жри. Колец нет, и ты чужой змей, но мне не жалко.

Статуэтка была неожиданно легкой, совсем не такой как та, что досталась мне от тети, и я ещё раз взвесила фигурку в руке.


— Госпожа?

— Легкая, — отметила я недоуменно. — Моя — тяжелее.

Мистрис Лидс задумалась на доли мгновения, потом мягко забрала у меня статую, и нажала что-то сзади, там, где были корни у дерева агавы и хвост змея. С тихим щелчком выдвинулась крышечка и там появилась полость.

— Не всегда можно найти место, — она показала на алтарь в нише, — иногда нужна удача, которую нужно спрятать от чужих глаз, и тогда …, — она коснулась груди, — мысли хранят в сердце, а пожелания — тут, — она защелкнула крышку обратно. — Самые сокровенные просьбы. Чтобы не увидел никто. Чужому не открыть.

Я нахмурилась. Наша степень родства с тетей позволит мне открыть или нет?

— Одной крови, — пояснила она мне. — Достаточно капли, чтобы признать. Я — передам ее сыну, он — своим детям… или, — тут в глазах мистрис Лидс расцвел мягкий свет, — если Немес сочтет нас достойными и одарит счастьем иметь дочь — я передам ей, и научу всему, что знаю.

Купол тишины, наложенный на комнату хозяйкой будуара я сняла лично, выплетая чары обеими руками. Вряд ли что-то большее могло бы продемонстрировать степень моего доверия, чем это.

И мы поняли друг друга — глядя глаза в глаза.

— Тетя! Госпоже нужно возвращаться! — звонкий голос Гебиона звучал громко — видимо звал не первый раз. — Госпожа! Леди Блау!

То, как быстро перенимает Геб чужие привычки меня беспокоило — даже два дня не прошло, а он уже называет меня «госпожой» на южный манер.

— Геб.

— Леди, госпожа! Вы пропустите обед, будут гости, а вы ещё хотели в Храм, — протараторил он на одном дыхании. «Сир Тир будет очень недоволен» — не прозвучало, но читалось между строк. — Госпожа? — Гебион вытаращился на мою руку — я опять забыла, что у меня болит, а ему утром сказать не успели. — Вы выздоровели?

— Она опять заболела, Геб, — я поправила перевязь. — И будет болеть до самого конца Турнира. Это понятно?

— До самого конца…. э-э-э… Турнира… это понятно… — ничего понятно ему не было — в темных глазах вспыхивало недоумение пополам с любопытством. — Понятно! — наконец выпалил он. — Отличный способ…

— Гебион! — я глубоко вздохнула, чтобы не рассмеяться.

— …когда болит рука, это значит — никакой артефакторики!





Глава 11. Часть 2 (не вычитана)




Каро считал волосинки. Одна, две, три… семь. Семь! Почти на две больше, чем в начале зимы.

Седая прядь была тонкой и так и норовила спрятаться под густыми черными волосами, но Каро не сдавался — пыхтел, поворачиваясь к зеркалам то одним боком, то другим — семь! Теперь никто не скажет, что он не настоящий менталист.

Каро ни с кем не делился — да и подняли бы на смех, тот же Райдо, но он — завидовал. Завидовал совершенно белым, словно припорошенным инеем, вискам Ашту; снежно-широкой, как будто нарисованной лучшей краской, полосе в чернильных волосах Таджо. Вот у кого сразу виден опыт!

Даже Лидо Тиль и тот, щеголевато скручивал свои белые пряди отдельно в тонкую витую косу, вплетая в прическу.

Каро воровато огляделся вокруг и достал из внутреннего кармана баночку с плотной крышкой — «Помазка для волос женская, одна штука», с убедительными надписями по боку — «проверено столичной гильдией алхимиков, наивысшее качество, натуральный состав».

Листовка в парфюмерной лавке гласила: «Помазка» сделает ваши волосы гладкими и шелковистыми, а также обеспечит фиксацию прически до вечера — и без всяких плетений. Баночка была нежно-зеленой, цвета молодой листвы, с пудровыми розовыми вкраплениями — девчачий цвет. Каро пришлось соврать, немного краснея, что покупает по просьбе сестры. Неужели нельзя было сделать это средство менее заметным? Или все считают, что мужчинам не нужно ухаживать за своими волосами?

Семь! У него ровно семь седых волосинок — самое время начать заботиться о собственной внешности.

Каро приосанился, расправил плечи — отражение в зеркале стало выглядеть солиднее. За врученную «звезду» ему обещали выходные — почти полдекады, как только закончится операция на Юге, и он уже предвкушал, как придет домой — непременно пешком, оставив карету за квартал, будет идти неторопливо, здороваясь со всеми соседями, которые сейчас задирают нос перед ними — подумаешь род выше и вереница предков длиннее.

Будет вежлив и предупредителен, и непременно нагладит форму артефактами, и начистит значок — чтобы белое солнце сияло и было видно всем и каждому издалека… И вот, когда он придет, мать выйдет в холл, всплеснет руками — и будет гордиться им. И кудахтать — как он похудел, как он вытянулся, как он вырос, неужели совсем не кормят? И наверняка сама пойдет на кухню, готовить его любимые рисовые клейкие пирожные.

Каро причмокнул губами, и прикрыл глаза от удовольствия, вспоминая вкус домашней выпечки, приготовленной заботливыми материнскими руками.

Дверь за спиной хлопнула оглушительно — и в комнату ворвался взъерошенный Сяо, помахивая свитком.

— Э-гей! Брат приедет!

От неожиданности баночка выскользнула из рук Каро и покатилась по ковру, прямо к ногам Малыша.

— «Помазка…для волос…»? — Сяо подбросил ее вверх, и Каро перехватил в воздухе, поймал, спрятав глубоко в карман. — Помазка? — Малыш заржал, похлопывая свитком по ладони. — Наш Каро решил начать ухаживать за волосами или… влюбился? Это подарок сире Блау?

Каро поджал губы и демонстративно отвернулся — делить комнату с шумным Сяо было сущим наказанием.

— Она таким не пользуется, — его снисходительно похлопали по плечу. — Лучший подарок — это все, что можно съесть!

Каро проследил в зеркале, как Сяо разбежался и плюхнулся на тахту так, что взметнулись шторы на окнах, плюхнулся прямо в сапогах! Никакого воспитания!