Белый огонь

Шерон знала, как ей можно помочь. Попросить у Лавиани браслет. Он даст ей способ справиться с болью, с ее страшным голодом и страхом перед ощущением, будто теряет контроль над даром, который словно норовистый боевой конь, почувствовав слабость неопытного седока, вот-вот сбросит его с седла и забьет копытами.

Но она знала и цену за то, что на левом запястье вновь окажется холодное темное серебро. Чужой голос, шепчущий ей, дарящий непередаваемую силу, от которой кажется, что разорвет на части. А потом, когда браслет покидал запястье, оставляя на нем кровоточащий рубец, приходила пустота. Словно указывающую ослепили. Оглушили. Лишили всех чувств, эмоций, цветов, запахов и вкусов. Сделали совершенно беспомощной, превратили в жалкую неумеху, готовую расплакаться от жалости.

Жалости к себе.

Гадкое чувство. Слезливое и беспомощное. Недостойное ее.

Она знала, что рано или поздно придется выбрать — владеть браслетом или же забыть о нем, похоронить в каком-нибудь далеком урочище, да хотя бы даже и здесь. И с радостью бы сделала это прямо сейчас, если бы не Мильвио. Он привел ее в Эльват только ради этой вещи. И нельзя отказываться от нее лишь потому, что Шерон из-за нее плохо. Нет. Это неправильно. Слишком много людей погибло с тех пор, как указывающая в первый раз увидела Поля Мертвых. Отвернуться от древнего артефакта тзамас — значит признать, что все их жизни ничего не стоили, а смерть напрасна.

Впрочем… бывает ли так, чтобы смерть вообще становилась не напрасной? Сколькие умерли в Нимаде? В море, как ее муж; в пути между деревнями во время вьюги; от тварей на вересковых пустошах; от волчьих зубов заблудившихся? Все это было еще до того, как она собралась на Талорис, где пробудилась иная сторона ее силы. А потом долгое путешествие сперва на восток, затем на юг и вот теперь — на запад. И людей гибло вокруг нее не меньше, чем в родном городе, а даже больше.

Хороших и плохих. Но их были уже не единицы и не десятки. Возможно, сотни. И Шерон подозревала, что дальше все будет хуже.

Тысячи.

Маленькие мотыльки, невесомые, падают на стекло один за другим. Бесконечно.

Когда же стекло лопнет… Что будет с ней? А с теми, кто идет рядом, доверяет ей и стали ее семьей?

А Найли? Что будет с девочкой, оставшейся так далеко? В городе Скованного.

У нее не было ответов на все вопросы, что проносились в голове, и от этого затошнило еще сильнее. Поднялась паника, такая, что те, кто спал под толщей воды и гнилого ила, в самом сердце топи, забывшей, что такое быть морем, слабо зашевелились.

И она сразу же взяла себя в руки. Одним резким волевым приказом, а затем укусила внутреннюю часть щеки, почувствовала вкус крови и выдавила бледную улыбку:

— Уже лучше. Спасибо.

— Вэйрэн жил тысячи лет назад. За такое время даже костей не остается.

— И вместе с тем они в воде. Под нами. И их столько, что мне страшно. Быть может, это болото хранит их плоть, а может, проклятье Шестерых или магия. Расскажи мне что-нибудь. Я должна отвлечься от их зова. Расскажи о сулла.

— И снова у меня только догадки. Я не знаю, хотя вижу их суть. Эти существа как уины.

— Уины? — удивилась Шерон. Она не видела ничего общего с тварями моря Мертвецов, холодными, состоящими из воды и соли, водорослей и приливов, и чудовищами пустыни, что были лишь пылью, песком, саранчой да жестокосердным ветром.

Впрочем, общее конечно же имелось. И те и другие — грани зла. Одни топили рыбаков, другие убивали всех, кого застал ирифи, и принимали облики мертвых.

Смерть имеет много образов.

— Да. Они как уины, — повторил Тэо. — Тяжело объяснить, но передо мной словно… брат и сестра. У них одни родители.

Глаза у Шерон расширились:

— Асторэ.

— Уины помнят мою кровь, ты сама видела. Сулла же… они как собаки, забывшие хозяев, прошлое, когда пришел Катаклизм. Они одичали, но до сих пор выполняют старый приказ.

— Какой?

На лбу акробата пролегла глубокая складка:

— Их поставили сторожить дорогу на ту сторону. И они приходят, если кто-то пытается открыть дверь туда или… не знаю. Совместить два мира? Забрать запретную магию?

— В Даирате Бланка распахнула врата.

— Помню. Ты рассказала. Они приходили за ней. За всеми, кого могут убить. Хорошо, что теперь они далеко.

Шерон с сомнением закусила губу. Не факт, что это так. Кариф далеко, но что, если Бланка вновь коснется статуэтки, как делала это прежде? Является ли море и другая земля препятствием для тех, кто приходит с ветром?

Контрабандист, выбиравший из воды лот и кидавший его обратно, продолжал кричать капитану через равные промежутки времени:

— Пять!.. Пять! Четыре!.. Семь!.. Шесть!.. Восемь!..

Шерон перестала прислушиваться к нему, все равно не понимая системы мер, используемых моряками Карифа, и обратила внимание, лишь когда раздался визгливый, полный паники крик:

— Два! Два!!!

Капитан что-то гаркнул парусной обслуге, резко перекладывая штурвал в сторону, а затем старый корабль вздрогнул, раздался скрежет, удар, крен — и Шерон почувствовала, что палуба уходит у нее из-под ног, и через мгновение что есть силы ударилась о холодную, зеркальную воду.



Она падала.


…между мирами…

Наверху серебром волновалось небо, сжималось, распрямлялось, мерцало… дышало, как живое, а внизу текла серая полоса дыма. Широкая, скрывавшая землю, то и дело выстреливавшая вверх сизые щупальца. Они оплели лодыжки Шерон, жадно потянули сквозь толщу вязкого влажного воздуха, холодившего кожу.

Нет, не воздуха.

Воды.

Указывающая не успела испугаться или что-то сделать. Лишь смотрела, как ее ноги теперь сжимают черные пальцы. Сжимают до боли. До синяков. Крепко.

Шерон дернулась, стараясь всплыть. Но вместо этого толща странного моря перевернулась под ней.

…Она стояла, щурясь от серого утреннего света, едва льющегося сквозь плотные облака. Вокруг властвовала зима, такая, какой она ее всегда знала. Снежная, морозная и безучастная к живым. Которой безразлично, переживет ли ее человек или умрет, замерзший и укрытый саваном вьюги.

Но Шерон не ощущала холода, хотя и была по щиколотки в снегу, среди могильных плит, занесенных и скорее угадывающихся под сугробами, чем видимых.

Впрочем, ей не надо видеть мертвых, чтобы знать о них. Они здесь: спали и страшились, что пришедшая возвратит их, превратит в чудовищ, заставит служить.

Никто не хочет становиться рабом, подчиняться чужой воле.

Даже ушедшие на ту сторону.

Мороз лизал щеки, не стоило и дальше находиться без движения, и поэтому она начала делать осторожные шаги, стараясь не наступать на могилы. Снег набивался между ботинками и щиколотками, начал таять, протекая холодной неприятной влагой ниже, к ступням.

— Ты заблудилась, — прошептал знакомый голос в голове.

Она резко подняла левую руку и уставилась на запястье, которое нежно охватывал черный браслет. Нежно, но цепко, словно скорпион схвативший лапками добычу и вот-вот собирающийся воткнуть под кожу жало.

— Почему ты со мной? — Шерон помнила, что не надевала браслет.

— Потому что нужен.

— Ты опасен.

— Меня не делали врагом для таких, как ты. Я друг. Я помогаю тебе, а ты даруешь мне смысл существовать. Мы вместе.

Вместе… Шерон не забыла ту силу, что позволяла ей одним щелчком пальцев поднять весь даират — тысячи мертвых, готовых противостоять ирифи. То чувство опьянения, когда становилась могущественной…

Могущество. Ведь именно оно ее так страшило. И то, что она потеряет себя, захлебнувшись в нем.

Тихий смех стал ей ответом.

— Так вот чего ты страшишься, тзамас? Потерять себя? Измениться?

— Что смешного?! — зарычала Шерон.

— Посмотрись в зеркало, дочь белого огня. Загляни в свои глаза. Ты уже изменилась, но даже не заметила этого. Ты другая. Истинная тзамас. И ты все еще ты. Та, что некогда создала меня из праха, пепла, надежд, радости, металла упавшей звезды и магии той стороны, дала мне силу, ибо я проводник желаний тзамас. И многие, кто после первой надевали меня, исчезали. Переставали быть собой. Превращались в зверей, движимых костями, страстями и грезами смерти. Все они сгорали и становились пеплом. Но не ты. Ты сильна. Ты достойна, чтобы я был твоим другом.

Защелка слабо цокнула, и хватка браслета на запястье ослабла.

— Я не враг, — вновь прошептал он. — Поступай как считаешь правильным.

Указывающая сняла его и сунула в сумку, как можно глубже, прошла несколько шагов, хмурясь, и вернула браслет обратно на руку, с силой защелкнув замок, ощущая холод и гладкость металла на коже. А также то, что проиграла.

Не ему.

Самой себе.

— Где мы?

— Не знаю. Тебе решать, куда идти и с кем оставаться. Смотри и слушай.

Смотреть? Она не видела ничего необычного. Небо цвета стали. Бледное утро. Кладбище, забытое всеми. Низкая покосившаяся ограда. Снежное поле. Какая-то деревня. Все еще спящая, застывшая между ночью и днем. Далеко впереди черная стена запорошенного леса.

А потом Шерон услышала. Вскрик. Голодное урчание. Яркий огонек чьей-то жизни, трепещущий на сильном ветру, вот-вот готовый погаснуть.

А еще она поняла, что это кто-то знакомый. Родной. Очень близкий.

Найли?! Мильвио?! Йозеф?! Димитр?! Отец?!

Пускай двое из них мертвы, но указывающая знала, что в этом странном месте возможно все.

Она не колеблясь шагнула к ограде, и та обросла тенями, как роза обрастает шипами. Рванула вверх, щерясь острыми гранями, крючьями, лезвиями и пиками. Закрывая путь.

Это не могло остановить ее. Только не сейчас. Не с той силой, что служила ей.