Безмолвный крик

Все это время Рис провел в своем кресле на скамье подсудимых. Он был пепельно-бледен, глаза на изможденном лице казались огромными. По обе стороны от молодого человека стояли тюремные надзиратели, но они скорее поддерживали его, чем стерегли. Рис не производил впечатления человека, способного на сопротивление, не говоря уже о попытке бегства.

Рэтбоун заставил себя выбросить из головы мысли о подзащитном. Он должен руководствоваться разумом, а не эмоциями. Пусть переживает кто угодно, а ему нужна ясная голова.

Оливер не видел ни малейшей возможности бросить хотя бы тень сомнения, обоснованного или нет, на виновность Риса, и надежда смягчить ее постепенно угасала.

Где же Монк?

Рэтбоун осмелился взглянуть на Эстер. Он очень хорошо представлял себе, в какой она, должно быть, панике.

После полудня и на следующий день Гуд вызвал группу свидетелей, рассказавших о появлениях Риса в Сент-Джайлзе в последние несколько месяцев. Их слова звучали убедительно и не вызывали сомнений. Рэтбоуну оставалось лишь наблюдать. Спорить было не о чем.

Судья рано объявил перерыв в заседании. Складывалось впечатление, что суду остается только подвести итоги по делу. Гуд получил доказательства всем своим предположениям. Альтернатив основной версии представлено не было: Рис распутничал в Сент-Джайлзе, отец уличил его, они поссорились, и Рис его убил. Гуд избежал упоминаний об изнасилованиях, но если бы Рэтбоун сделал замечание про неубедительность мотива, то он, несомненно, вызвал бы в суд избитых женщин с еще не затянувшимися шрамами. Обвинитель так ему и сказал. В активе у Рэтбоуна имелось лишь тяжелейшее физическое состояние Риса. Судьба уже жестоко наказала его, а обвинение в убийстве добавит к этому повешение. Дальше наказывать некуда.

Из зала суда Рэтбоун вышел с ощущением, что потерпел поражение, по-настоящему не вступив в бой. Он ничего не сделал для Риса. Даже не начал оправдывать доверие, оказанное ему Эстер и Сильвестрой. Ему было стыдно, но Оливер не мог ничего придумать для оказания молодому Даффу хотя бы незначительной помощи.

Конечно, он мог бы сбивать свидетелей с толку, протестовать против вопросов Гуда, его тактики и логики, но это не служило бы никакой цели и создавало лишь видимость защиты. Это была бы симуляция. Рэтбоун понимал это, и Эстер поняла бы. Разве это помогло бы Рису? Или вселило в него ложные надежды?

Теперь ему предстояло набраться храбрости и пойти к Рису, а не бежать, куда глаза глядят, что он сделал бы с куда большим желанием.





* * *


Когда он пришел, Эстер уже была там. Она обернулась на звук шагов, и Оливер увидел ее глаза, полные отчаяния и мольбы хоть о какой-то надежде.

Они сидели в серой камере подвала Олд-Бейли. Рис страдал от болей, тело его напряглось, сломанные руки дрожали. В его взгляде адвокат не увидел надежды. Эстер села рядом, обняла Риса за плечи. Сам Рэтбоун находился на грани срыва.

– Рис! – начал он, нервничая. – Ты должен сказать нам, что случилось. Я хочу защитить тебя, но мне нечем это сделать! – Пальцы у него от злости сжались в кулаки. – У меня нет оружия! Ты убил его?

Рис едва заметно, но определенно отрицательно покачал головой.

– Убил кто-то другой?

Снова легкий, но вполне понятный кивок.

– Ты знаешь кто?

Кивок, горькая улыбка, дрожащие губы.

– Это имеет отношение к твоей матери?

Легкое пожатие плечами, потом покачивание головой. Нет.

– Какой-то враг твоего отца?

Дернув головой, Рис отвернулся и принялся стучать шинированными руками по бедрам.

Эстер схватила его за запястья.

– Прекрати! – воскликнула она. – Ты должен сказать нам, Рис. Неужели ты не понимаешь – они признают тебя виновным, если мы не докажем, что это сделал или по крайней мере мог сделать кто-то другой?

Не поворачиваясь к ней, Рис медленно кивнул.

Им ничего не оставалось, кроме как сказать суровую правду.

– Они повесят тебя, – отчетливо произнес Рэтбоун.

Кадык у Риса дернулся, как если б он что-то сказал; потом молодой человек снова отвернулся и больше на них не смотрел.

Эстер перевела на Рэтбоуна глаза, полные слез.

Адвокат помолчал минуту, потом еще одну. Говорить и делать больше было нечего. Рэтбоун вздохнул и вышел. В коридоре он уступил дорогу Корридену Уэйду, который направлялся в камеру к Рису. Тот, по крайней мере, мог облегчить его физические страдания, даже дать какое-нибудь достаточно сильное средство, чтобы Рис на несколько часов уснул.

Пройдя чуть дальше, Оливер повстречал Сильвестру; та выглядела настолько обессиленной, что едва не падала в обморок. Но рядом с ней находилась Фиделис Кинэстон.

Рэтбоун провел вечер в своей квартире, в одиночестве. Он не мог есть, даже сидеть у камина, и ходил по комнате, перебирая в уме один бесполезный факт за другим, когда вошел дворецкий и объявил, что в вестибюле ждет Монк.

– Монк! – Рэтбоун ухватился за это имя, как утопающий за спасательный плот. – Монк! Приведите его… немедленно!

Уильям выглядел бледным и уставшим; с волос капало, лицо блестело от влаги.


– Ну? – вопросил Рэтбоун, внезапно осознав, что хватает ртом воздух, а кулаки сжаты так, что пальцы покалывает. – Что ты узнал?

– Даже не знаю, – мрачно отвечал сыщик. – Понятия не имею, улучшит это ситуацию или только ухудшит. Лейтон Дафф был одним из насильников, орудовавших в Севен-Дайлзе, а потом и в Сент-Джайлзе.

Рэтбоун ошеломленно смотрел на него.

– Что? – спросил он высоким от недоверия голосом. Это казалось нелепым, совершенно абсурдным. Должно быть, он неправильно понял. – Что ты сказал?

– Лейтон Дафф был одним из насильников, действовавших в обоих районах, – повторил Монк. – Я нашел людей, опознавших его, – в частности, извозчика, видевшего Даффа в Сент-Джайлзе в ночь накануне сочельника с окровавленными руками и лицом, сразу после одного из самых жестоких изнасилований. А Рис в это время находился на Лаундес-сквер и тихо провел вечер с миссис Кинэстон, Артуром Кинэстоном, леди Сэндон и ее сыном.

Рэтбоун испытал сильнейший шок; ему показалось, что комната пошла кругом.

– Ты уверен? – произнес он и сразу понял всю глупость вопроса. Это было ясно по лицу Монка. Он никогда не пришел бы с новостями, в которых хоть немного сомневался.

Уильям не потрудился ответить и без приглашения уселся поближе к огню. Сыщик все еще дрожал и выглядел утомленным.

– Я не знаю, что это значит, – продолжил он, глядя мимо Рэтбоуна на стоящий напротив пустой стул. На самом деле Монк смотрел на что-то, видимое только ему. – Возможно, Рис не участвовал в том изнасиловании, но замешан в остальных или некоторых, – сказал он. – Возможно, нет. Очевидно одно: Лейтон Дафф не ходил следом за сыном, охваченный яростью и ужасом из-за его поступков, и в праведном гневе не уличал Риса. – Монк повернулся к Рэтбоуну, стоявшему на прежнем месте. – Мне жаль. Все это означает, что мы неправильно поняли мотив. Он ничего не объясняет. Не знаю, что ты с этим сделаешь. Как дела в суде?

– Отвратительно. – Адвокат подошел на негнущихся ногах ко второму стулу и сел. – Мне нечем с ними воевать. Полагаю, теперь мы обеспечены боеприпасами, с которыми можно полностью пересмотреть вопрос о том, что же случилось. Эти факты возбудят сомнения. И наверняка продлят разбирательство… – Он едко улыбнулся. – И встряхнут Эбенезера Гуда! – Тут адвокат почувствовал, как в нем поднимается волна ужаса. – Но они убьют миссис Дафф.

– Да, я понимаю, – спокойно отозвался Монк. – Но это – правда, и если ты позволишь повесить Риса за то, в чем он невиновен, никто из нас потом не сумеет это исправить, вернуть его с виселицы или поднять из могилы. А правда, какой бы она ни была, предоставляет определенную степень свободы. По крайней мере, твои решения основаны на реальности. И ты научишься жить с ними.

Рэтбоун внимательно посмотрел на Монка. В его лице он разглядел и боль, и намек на некое умиротворение, которого никогда раньше не видел. Уильям выглядел так, словно сильно устал, но предвкушает долгожданный отдых.

– Да, – согласился Оливер. – Благодарю тебя. Дай мне имена этих людей и расскажи детали… и, конечно, предоставь счет. Ты очень хорошо поработал. – Он запретил себе думать о том, что надо рассказать обо всем Эстер. Ночь предстояло провести за выработкой стратегии защиты.

Рэтбоун трудился до шести утра, и после двух часов сна, горячей ванны и завтрака снова появился в зале суда. Атмосфера волнительного ожидания пропала без следа. На галерее для зрителей даже виднелись свободные места. Дело деградировало от высокой драмы до простой трагедии. Оно перестало быть интересным.

Рэтбоун всю ночь отправлял посыльных. Монк уже находился в зале.

Рис на скамье подсудимых выглядел бледным и больным. Он заметно страдал от физических болей и душевных терзаний, но теперь к ним добавилось отчаяние, и Оливер думал о том, что молодой человек уже ни на что не надеется и ждет лишь скорейшего завершения своих мучений.

Сильвестра словно пребывала в кошмаре и не могла ни двигаться, ни говорить. По одну сторону от нее сидела Фиделис Кинэстон, по другую – Эглантина Уэйд. Рэтбоун порадовался, что она не одна, хотя, возможно, ей тяжелее будет видеть предстоящее в компании подруг. Некоторые предпочли бы пережить подобный шок в одиночестве, когда можно поплакать наедине с собой.

Хотя об этом узнают все. Ей не удастся утаить правду, превратить ее в семейную тайну. Быть может, даже лучше огласить ее в суде – это позволит избежать шепотков за спиной и пересудов. В любом случае у Рэтбоуна не было выбора. Он не сообщил Сильвестре, что намерен сообщить суду. Не она его клиентка; его клиент – Рис. И у него не хватило времени и возможности рассказать ей о том, что узнал Монк. Он даже не мог предугадать, что станут говорить его свидетели. Рэтбоун просто хватался за последнюю возможность защитить Риса, и терять ему было нечего.

– Сэр Оливер? – обратился к нему судья.

– Милорд. – Адвокат склонил голову. – Защита вызывает Виду Хопгуд.

Судья удивился, но не сделал замечания. По рядам зрителей пробежало легкое движение.

Вида вышла к стойке, немного волнуясь, высоко держа подбородок и расправив плечи; ее роскошные волосы наполовину скрывала шляпка.

Рэтбоун сразу же приступил к делу. Он совершенно не был уверен в этой женщине, но временем на подготовку ее выступления не располагал. Он боролся за выживание, и больше ничего.

– Миссис Хопгуд, чем занимается ваш муж?

– У него фабрика, – осторожно отвечала она. – Там шьют рубашки и все такое.

– И он нанимает женщин, чтобы шить рубашки… и все такое? – спросил Рэтбоун.

На галерее кто-то хихикнул. Смех прозвучал нервно. В отличие от Рэтбоуна, зрители могли позволить себе расслабиться.

– Да, – подтвердила Вида.

Эбенезер Гуд встал со своего места.

– Да, мистер Гуд, – поддержал его судья. – Сэр Оливер, занятие мистера Хопгуда имеет отношение к виновности или невиновности мистера Даффа по этому делу?

– Имеет, милорд, – без колебаний отвечал Рэтбоун. – Женщины, нанимаемые им, имеют самое непосредственное отношение к этому вопросу, потому что в данной трагедии настоящими жертвами являются они.

В зале послышался изумленный гомон зрителей. Некоторые присяжные выглядели смущенно, другие досадовали.

Рис пошевелился в своем кресле, и его лицо исказилось гримасой боли.

Казалось, судья тоже недоволен.

– Если вы, сэр Оливер, собираетесь продемонстрировать суду, что они в некотором роде подверглись насилию, то это не поможет вашему клиенту. Тот факт, что они опознают или не опознают своих обидчиков, только расстроит их, а вам ничего не даст. На деле это лишь ослабит сочувствие вашему подзащитному. Если вы намереваетесь сделать заявление о невменяемости, то требуются реальные доказательства весьма специфического характера; уверен, это вам очень хорошо известно. Вы исходили из предположения, что ваш клиент невиновен. Желаете изменить позицию?

– Нет, милорд. – Рэтбоун слышал, как его слова падают в тишину зала, и размышлял о том, не совершает ли он страшную ошибку. Что сейчас думает о нем Рис? – Нет, милорд. У меня нет оснований сомневаться, что мой клиент в здравом уме.

– Тогда продолжайте допрос леди Хопгуд, – велел судья. – Но побыстрее переходите к делу. Я не позволю вам злоупотреблять временем и терпением суда, используя тактику затягивания.