Безмолвный крик

Рэтбоун понимал, насколько справедливо замечание судьи.

– Благодарю, милорд, – вежливо сказал он и повернулся к Виде. – Миссис Хопгуд, у вас в последнее время возникла нехватка работниц?

– Да. Многие болели, – ответила она. Вида знала, что он хочет услышать. Она была умная женщина, но слова произносила на свой манер. – Или, вернее, получили повреждения. Мне порядком пришлось с ними повозиться, но я выпытала у них, что случилось. – Она вопросительно взглянула на Рэтбоуна и, увидев выражение его лица, с чувством продолжила: – Они малость подрабатывают на панели… прошу прощенья, сэр, я хотела сказать, встречают то тут, то там какого-нибудь джента, чтоб можно было хлеба купить… когда дети голодные и все такое.

– Мы понимаем, – заверил ее Рэтбоун и повернулся к присяжным. – Вы имеете в виду, что они непрофессионально занимаются проституцией, когда приходится особенно трудно.

– Это то, что я сказала? Ну да. Не могу их винить, бедняжек. Ну кто сможет спокойно смотреть, как дети голодают, и ничего не делать? Это не по-людски. – Вида перевела дыхание. – Вот я и говорю, некоторые подрабатывали на стороне. Ну, поначалу их просто обманывали, не платили. Сутенеров, как вы понимаете, у них нету. – Ее красивое лицо потемнело от злости. – Дальше – хуже. Эти парни не только не платили, но и начали грубить, а там и поколачивать. А потом все сильней и сильней. – По выражению исказившегося лица было ясно видно, как ей обидно и больно. – Некоторых избивали очень сильно, ломали кости, носы, выбивали зубы, пинали ногами… А среди них были и почти дети. Поэтому я собрала малость деньжат и наняла кое-кого, чтобы разузнать, кто творит такое. – Она вдруг замолчала, посмотрела на Рэтбоуна. – Вы хотите, чтобы я назвала, кого наняла и что он узнал?

– Нет, спасибо, миссис Хопгуд, – ответил Рэтбоун. – Вы сделали очень многое для того, чтобы эти бедные женщины сами могли рассказать нам о случившемся. Только еще одно…

– Да?

– Вам известно, сколько женщин пострадали таким образом?

– В Севен-Дайлзе? Насколько я знаю, около двадцати. А потом это началось в Сент-Джайлзе…

– Благодарю вас, миссис Хопгуд, – перебил ее Рэтбоун. – Пожалуйста, говорите, только исходя из личного опыта.

Гуд снова встал.

– Все, что мы пока что услышали, всего лишь слухи. Миссис Хопгуд сама не является жертвой, и мистера Риса Даффа она не упоминала. Я проявил невероятное терпение, как и ваша честь. Все это трагично и возмутительно, но совершенно не относится к делу.

– Это относится к делу, милорд, – возразил Рэтбоун. – Обвинение гласит, что Рис Дафф пошел в район Сент-Джайлз воспользоваться услугами проституток, а его отец последовал за ним, наказал за поведение, и в результате ссоры Рис убил своего отца и сам получил тяжелейшие травмы. Поэтому случившееся с этими женщинами имеет для нашего дела первостепенную важность.

– Я бы не стал заявлять, что этих несчастных женщин изнасиловали, милорд, – возразил Гуд. – Но если так, то это только добавляет жестокости поведению обвиняемого и подтверждает обоснованность мотива. Неудивительно, что отец уличил его в тяжком грехе и сурово наказал, возможно, даже пригрозил предать суду.

Рэтбоун развернулся лицом к Гуду.

– Пока вы доказали только, что Рис ходил к проституткам в Сент-Джайлз. У вас нет доказательств какого-нибудь насилия с его стороны в отношении женщин ни в Сент-Джайлзе, ни в Севен-Дайлз!

– Джентльмены! – вмешался судья. – Сэр Оливер, если вы намерены это доказать, то должны быть абсолютно уверены, что таким образом защищаете своего клиента, а не усугубляете его вину. Если это так, то доказывайте свою точку зрения. Продолжайте слушания.

– Благодарю, милорд.

Рэтбоун отпустил Виду Хопгуд и вызвал одну за другой полдюжины женщин, разысканных Монком. Первыми выступили те, кто пострадал раньше и меньше других. В почти полном напряженном молчании суд слушал мрачные истории бедности, болезней, отчаяния, походов на улицу, где можно заработать несколько пенсов, торгуя собственным телом, и обмана, а затем и насилия.

Рэтбоун клял себя за то, что пришлось пойти на это. От страха и стыда женщины говорили сбивчиво и невнятно, лица их покрывались мертвенной бледностью. Они сами презирали себя за то, чем занимались, но их толкала на это нужда. Выступление в красивом зале перед юристами в мантиях и изящных париках, перед судьей в алых одеждах, необходимость рассказывать о своей нищете, унижениях и боли – все это причиняло им невыносимые страдания.

Бросая взгляды на лица присяжных, Рэтбоун видел самые разные чувства. Он представлял себе, как в их воображении всплывают сцены той жизни, которую им описывают. Интересно, сколько присяжных пользуются услугами таких вот женщин? Конечно, если они ими пользуются. Что они сейчас чувствуют? Стыд, гнев, жалость, отвращение? Больше половины присяжных посматривали на Риса, сидевшего на скамье подсудимых; лицо его исказилось от гнева и отвращения, но что вызвало столь сильные эмоции, сказать было невозможно.

Взглянув на Сильвестру Дафф, Рэтбоун увидел, как в ужасе кривятся ее губы. Перед ней раскрывался мир, находящийся за пределами ее воображения, и судьбы женщин, живущих жизнью, не похожей на ее собственную. Женщин, которые словно принадлежали к какому-то иному виду. А между тем они жили в нескольких милях от нее, в том же городе. И ее сын пользовался ими, быть может, зачал с одной из них ребенка…

Сидевшая рядом с ней Фиделис Кинэстон выглядела бледной, но не такой ошеломленной. Она уже была знакома с болью, с темной стороной мира и теми, кто в нем жил. Все это служило лишь напоминанием о вещах ей известных.

По другую сторону сидела не шевелясь Эглантина Уэйд, неподвижная как камень, на который накатывают волны невообразимого горя и страданий, переданных в самых отталкивающих деталях.

На следующий день свидетельницы поведали о еще больших жестокостях. В зал суда пришли женщины с почерневшими и распухшими от побоев лицами, с выбитыми зубами.

Перед выступлением каждой из них Эбенезер Гуд явно испытывал смущение. Ни одна из пострадавших не могла опознать нападавших. Каждый акт насилия только осложнял дело.

Прокурор не видел необходимости что-то оспаривать. Все равно эти женщины являлись проститутками. Каждый мужчина и каждая женщина в зале это знали и испытывали разные эмоции, в зависимости от своего рода занятий и особенностей личной жизни. В любом случае здесь открывался простор для чувств, а не для разума. И слова служили лишь пеной на поверхности глубокого эмоционального омута.

Особенно бурную волну гнева и негодования вызвали показания тринадцатилетней Лили Баркер, все еще баюкающей свое вывихнутое плечо. Она сбивчиво рассказала Рэтбоуну, как ее с сестрой били и пинали, повторила грубые ругательства, которые слышала, и описала, как пыталась отползти и спрятаться в темноте.

Фиделис Кинэстон страшно побледнела, и у Рэтбоуна мелькнула мысль, что услышанное причинило ей даже большие страдания, чем Сильвестре.

Судья в своем кресле наклонился вперед с напряженным лицом.

– Вы еще не установили все, что хотели, сэр Оливер? Наверняка в свидетельствах нет больше необходимости. Это нескончаемый поток насилия, творимого с нарастающей жестокостью. Что вы еще хотите нам показать? Изложите свою точку зрения!

– У меня еще одна жертва, милорд. На этот раз из Сент-Джайлза.

– Очень хорошо. Насколько я понял, вы хотите показать, что ваши насильники переместились в район, имеющий отношение к делу. Только сделайте это коротко.

– Милорд. – Рэтбоун поклонился и пригласил женщину, изнасилованную и избитую в ночь накануне сочельника. Ее лицо побагровело от синяков и распухло. Из-за выбитых зубов ей было трудно говорить. Медленно, прикрывая глаза, словно не желая видеть зрителей, она рассказала о пережитом ею ужасе, боли и унижении. Несчастная описала, как к ней пристали трое мужчин, как один держал ее, как все трое смеялись, как потом ее швырнули на землю.

Рис сидел с посеревшим лицом; глаза его ввалились так, что под плотью ясно угадывались очертания черепа. Он подался вперед, трясущимися руками опершись на ограждение.

Женщина рассказала, как над ней издевались, как ее оскорбляли.

Один из мужчин, ударив ее, сказал, что она – грязь, что от таких нужно избавляться, дабы очистить род человеческий.

Рис поднялся со скамьи подсудимых и принялся стучать руками по перилам ограждения.


Один из надзирателей сделал движение, намереваясь остановить его, но мышцы подсудимого так напряглись, что тюремщик не справился. Лицо у молодого человека превратилось в маску боли.

В зале все замерли.

Женщина у стойки для дачи свидетельских показаний продолжала говорить, медленно выдавливая слова через распухшие губы. Она рассказывала, как ее сбили с ног, как она корчилась на булыжниках.

– Они измазались и вымокли, – хрипло говорила она. – Потом один наклонился надо мной. Он был бритый, и от него необычно пахло чем-то резким. Другой заставил меня встать на колени и задрал платье. Потом я почувствовала, как он входит в меня. Меня словно рвали изнутри. Боль была просто ужасная. Я…

Женщина замолчала, и ее глаза расширились от испуга. Рис высвободился из рук надзирателей и хватал ртом воздух, напрягая горло, словно из него рвался крик.

Надзиратель бросился к нему и схватил за руку. Рис с выражением ужаса и отвращения на лице оттолкнул его. Второй надзиратель попытался остановить молодого человека, но у него не получилось. Рис потерял равновесие; какую-то долю секунды он балансировал, опираясь на ограждение, затем перевалился через него и полетел вниз.

Пронзительно закричала женщина.

Присяжные повскакали с мест.

Сильвестра выкрикнула имя сына, а Фиделис сжала ее в объятиях.

С треском рухнув вниз, Рис остался лежать.

Первой пришла в себя Эстер. Вскочив со своего места в заднем ряду галереи, где сидела с краю, она бросилась вперед и упала на колени возле Даффа.

А потом внезапно весь зал пришел в смятение. Люди кричали, толкали друг друга. Несколько человек пострадали, двое из них тяжело. Газетчики пробивались сквозь толпу из зала, чтобы передать новости.

Приставы безуспешно пытались восстановить некое подобие порядка. Судья стучал молотком. Кто-то кричал, что женщине требуется доктор – перевернувшейся скамьей ей сломало ногу.

Рэтбоун повернулся, собираясь пробиться к тому месту, где лежал Рис.

Где же Корриден Уэйд? Или его увели к пострадавшей женщине?

Рэтбоун даже не знал, жив еще Рис или нет. С учетом высоты падения он вполне мог погибнуть. Или сломать шею. У него мелькнула мысль, что это, быть может, спасение от ужасного, пусть и отсроченного, конца.

Быть может, он даже решил покончить с собой, не в силах слушать, как жертвы описывают его страшное преступление, не вынеся позора, унижения, беспомощности и боли? Быть может, он решил хотя бы так искупить свою вину?

Означало ли случившееся провал Рэтбоуна? Или он сделал для своего подзащитного все, что мог?

Но Рис не насиловал эту женщину! Он играл в карты с леди Сэндон. Это Лейтон Дафф сначала изнасиловал, а затем избил ее. Лейтон Дафф… и кто-то еще?

Гвалт в зале суда стоял неподобающий. Люди кричали, расталкивали друг друга, расчищали дорогу носилкам. Кто-то верещал без остановки – истерично и бессмысленно. Народ вокруг Рэтбоуна давился и толкался, пытаясь двигаться в разных направлениях.

Когда Эстер склонилась над телом Риса, у нее мелькнула та же отчаянная мысль, что и у Рэтбоуна: не было ли это бегством от терзавших Риса физических страданий и от еще более страшных душевных мучений, преследовавших его даже во сне? Быть может, он решил, что только так обретет покой и избавится от жизни, превратившейся в бесконечный кошмар?

Затем Эстер коснулась Риса и поняла, что он еще жив. Она подсунула ладонь ему под голову. Осторожно ощупала кость. Вмятины в черепе не было. Вытянула ладонь – чистая, крови нет. Ноги его подогнулись, но позвоночник лежал ровно. Насколько могла судить Эстер, молодой человек получил сотрясение мозга, но обошлось без смертельных травм.

Где же Корриден Уэйд? Она подняла голову, осмотрелась вокруг и не увидела ни одного знакомого, только толчею в том месте, где перевернулась скамья и кто-то лежал на полу. Даже Рэтбоун маячил где-то за сбившейся перед нею толпой.

Затем Эстер заметила Монка и почувствовала облегчение. Работая локтями, сыщик пробивался к ней, злой, с побелевшим лицом. Он на кого-то кричал. Крупный мужчина, сжав кулаки, казалось, вот-вот бросится на него. Кто-то другой пытался оттащить здоровяка. Две женщины по непонятной причине рыдали.

Добравшись наконец до Эстер, Уильям опустился на колени.

– Живой? – спросил он.

– Да. Но мы должны вынести его отсюда, – отвечала мисс Лэттерли отрывистым от испуга голосом.

Монк взглянул на лежавшего без сознания Риса.

– Благодарение Богу, что он ничего не чувствует, – спокойно сказал сыщик. – Я послал надзирателя за одной из этих длинных скамеек. Мы сможем унести его на ней.

– Нам нужно доставить его в больницу! – в отчаянии воскликнула Эстер. – Ему нельзя оставаться в камере! Я не знаю, насколько серьезные у него повреждения!

Монк открыл рот, чтобы ответить, но передумал. Один из надзирателей, расталкивая народ, пробился к ним от самой скамьи подсудимых.

– Бедняга, – коротко сказал он. – Лучше б убился… Но раз жив, сделаем для него, что сможем. Вот что, мисс, дайте-ка я положу его на скамейку, которую несет Том.

– Мы доставим его в ближайшую больницу, – заговорила Эстер, с трудом поднимаясь и чуть не упав, запутавшись в юбках.

– Простите, мисс, но мы должны вернуть его в камеру. Он заключенный…

– Вряд ли он собирается бежать! – яростно заспорила сиделка. От бессилия и боли ее захлестнула волна бесполезного гнева. – Он в глубоком обмороке, вы, глупец! Посмотрите на него!

– Да, мисс, – невозмутимо сказал надзиратель. – Но закон есть закон. Мы доставим его обратно в камеру, и вы сможете остаться там, если не против сидеть с ним взаперти. К нему, несомненно, пришлют доктора, как только таковой найдется.

– Конечно, я останусь с ним, – сдавленно сказала Эстер. – И немедленно приведите доктора Уэйда!