Даманский. Огненные берега

Но удача все же улыбнулась. Одна из повозок, установленная на санях, сменила направление, лошадка засеменила к ним. Минуту назад она отошла от острова. Сил стоять уже не было, капитан Бубенцов опустился на колени. Остальные упали, где стояли. Сани затормозили в нескольких шагах. Повозка была пустой. Спрыгнул возница — щупленький мужичок в рваном треухе.

— Товарищ, вы кто и куда? — пробормотал Бубенцов.

— Княжин моя фамилия, — сообщил мужичок, — Николай Петрович Княжин, с Нижней Масловки, механиком тружусь, помогаем нашей армии, как можем… Транспорта не хватает, загрузился цинками с патронами и ребятушкам повез… Многие наши сейчас так делают. А раненых уже увезли до меня, вот и пришлось порожняком возвращаться. Новую партию загружу, и опять на Атаманский…

— Как там, Николай Петрович?

— Да вроде лучше стало… — мужик испуганно смотрел на догорающий БТР. — Китайцев много, но и наших больше стало, с других застав подходят… Несколько атак уже отбили, сейчас там техника, скоро выдавливать супостатов начнут…

— Вот и хорошо… Принимай попутный груз, Николай Петрович. Двое раненых — это с вашей заставы. Довезешь, куда следует, там помогут разгрузить! А мы сами пешком добредем…

Раненых перенесли в сани. Мужик махнул на прощание, стегнул кобылу. Пограничники смотрели, как лошадка грузно бежит по льду, а сани виляют из стороны в сторону. Потом забросили автоматы за спину, пошли к советскому берегу.

На острове шел бой. Ни одна из враждующих сторон не собиралась отступать. С грузовика метрах в шестистах к востоку высаживались пограничники в маскхалатах. Гремели взрывы, яростно грохотал крупнокалиберный пулемет.

Капитан Бубенцов остановился, устремил угрюмый взор на остров. Потом вздохнул, поправил сползающую на бедро кобуру и зашагал на восток. Пограничники недоуменно переглянулись.

— Товарищ капитан, вы далеко?

— Воевать пойду, — бросил через плечо Бубенцов. — А вы как знаете, ребята. Приказывать не буду, предоставляю право выбора. Вы свой вклад в это дело уже внесли.

— Подождите, товарищ капитан, я с вами! — Денисенко засеменил за капитаном. Остальные немного поколебались и тоже выбрали войну…



Яростный бой на границе шел уже два часа. Враг еще не был деморализован, но уже утратил боевой задор. Потери китайцев в несколько раз превышали потери пограничников, но на нехватку живой силы Народно-освободительная армия Китая никогда не жаловалась. Полуголодные, полураздетые, подогретые пропагандой, они рвались в бой, не считаясь с потерями.

Пограничники стояли, как влитые. Подчиненные лейтенанта Котова отразили несколько атак, дважды подвергались артиллерийскому и гранатометному обстрелу, но держались. На флангах стояли пулеметы, пресекали попытки китайцев прорваться в слабых местах.

В минуты затишья солдаты обустраивали позиции, зарывались глубже в землю. Павел не чувствовал, как отмерзают пальцы рук и ног, а полушубок превращается в грязное тряпье. Не до этого. Он метался по позициям, следил за ситуацией, отдавал распоряжения.

Положение уже не казалось таким безнадежным, как час назад. На заставу прибывали усиленные наряды пограничников, с колес вступали в бой. Прибыли полтора десятка солдат с заставы «Богучанская». На обрыве становилось тесно. С советского берега работала минометная батарея, спешным порядком доставленная из пограничного отряда. Грузовики под артиллерийским обстрелом доставляли людей. Военным помогали местные жители: на санях по льду привозили цинки с патронами, увозили раненых, спасали их от обморожения, доставили даже станковый гранатомет. Пограничники расширяли плацдарм — продвинулись на флангах метров на сорок, спешно закреплялись, рыли саперными лопатками мерзлую землю.

В тылу противника внезапно разразилась пальба, наступление заглохло. Пограничники переглядывались, пожимали плечами. Непонятно откуда материализовался капитан Бубенцов с «Куликовских сопок» — тусклый, бледный, еле переставляющий ноги, с ним — трое бойцов, на вид такие же.

— Так это вы устроили тарарам в тылу у китайцев? — недоверчиво спросил Павел.

— Так точно, — согласился капитан. — Жару им задали крепкого, но потеряли БТР, трех пограничников и механика-водителя…

— Принимайте командование, товарищ капитан. Теперь вы здесь старший по званию.

— Не стоит, лейтенант, — устало улыбнулся Бубенцов. — Ты уже прижился, хорошо справляешься. Продолжай выполнять задачу, не будем вносить разлад. Только выдай моим людям боеприпасы…

На исходе второго часа китайцы предприняли последнюю атаку. Собрали все, что осталось, бросили в бой. Они перебегали, стреляли на бегу. Но уже чувствовались в них усталость, неверие в победу. Их подпустили ближе, а когда дистанция стала минимальной, ударили пулеметы, выдвинутые глубоко во фланги. Они фактически оказались у китайцев в тылу!

Люди Котова вжимались в землю, чтобы не попасть под «дружеский» огонь, а пулеметчики косили атакующие цепи. Противник не выдержал, начал отход. Через несколько минут с «Куликовских сопок» подошли два тяжелых БТРа, двинулись по узкой протоке, разделяющей два государства. Ведомый прикрывал ведущего, а последний вел мощный огонь по склону. В итоге был уничтожен штаб пехотного батальона, развернутого у границы, после чего китайцы побежали. Потрепанное войско переправлялось с острова через протоку и пропадало в хвойном лесу…

Настал момент, когда над островом повисла хрупкая тишина. Смолкли автоматные очереди, замолчали орудия и минометы. Павел подтянулся на руках, высунул голову из-за бруствера. Безмолвие стояло — словно оглох.

Мертвые тела устилали остров. В районе протоки что-то горело — едкий дым поднимался в небо, стелился горизонтально, как крона ливанского кедра. «Масло на кухне подгорело», — подумал Павел. Он обернулся. За спиной — лед Уссури, изрытый воронками.

— Тихо-то как, товарищ лейтенант, — подметил лежащий рядом Покровский — грязный, с оторванными пуговицами на полушубке. — Даже нарушать эту тишину не хочется…

— Однако придется, — хмыкнул Котов. — Передайте по команде: всем — вперед, но только осторожно…





Глава 10




Рядовой Бабаев очнулся в холодной не-уютной землянке, стал подниматься. В ребрах вспыхнула ослепительная боль, перехватило дыхание; он откинул голову на земляной пол. В мозгу — фейерверк, боль расползалась по членам.

Бабаев отдышался, повторил попытку. Медленно поднял руки, ощупал лицо — опухшее, незнакомое, вроде и не свое. Он размеренно задышал, прислушиваясь к позывам организма. Значит, жив, если больно. У мертвых ничего не болит.

Он ощупал ребра, бока. Резких неприятных ощущений не было, боль какая-то общая — сверху донизу. Были основания для слабого оптимизма — он цел, только здорово избит.

Память возвращалась беспорядочно — отрывки из обрывков. Неравный бой — фактически побоище, мертвые товарищи, бегство с Саней Локтионовым, вот он бросается с ножом на узкоглазого… Неужели все это было на самом деле?

Бабаев открыл глаза, обвел взглядом пространство. Слишком мутно, чтобы понять в одночасье. Его тащили, пинали, он слышал незнакомую визгливую речь…


Землянку строили на скорую руку, она притулилась на склоне холма: накат из тонких бревен, распорки, двухъярусные нары, на которые пролезет только… китаец, примитивная приоткрытая дверь — сквозь нее проникает в землянку тусклый свет. Неподвижное тело совсем рядышком…

Закололо сердце, Бабаев закряхтел, поднялся. Подполз к лежащему, перевернул. Это был Локтионов, вместе призывались из Новосибирска, вместе тянули лямку. Большими друзьями не были (куда уж нам до гениальных математиков), но и не собачились ни-когда.

Глаза товарища были закрыты. Он вроде даже не дышал. Все лицо в синяках, порезах, в волосах запеклась кровь. Он казался каким-то серым, непривычным. Но ведь жив был Локтионов (хотя и со сломанной ногой), они оба были живы, обоих китайцы тащили к себе в тыл, непонятно, зачем, но нужны им были живые советские пограничники! Зачем им тащить мертвого?

— Саня, Саня, очнись… — Бабаев уже не чувствовал боли, хрипел, стоя на коленях, тряс товарища. Тот не подавал признаков жизни, безвольно болталась голова.

Не мог он умереть! Бабаев задыхался, ощупывал Локтионова. Тот был без верхней одежды, холодный, как ледышка. Ну и что, что холодный? Бабаев тоже холодный, и что с того? Он открыл товарищу веко, прижал ухо к груди, слушал. Сердце не билось. Бабаев судорожно проверял пульс, как учили, но бесполезно — хоть бы одна жилка дернулась на запястье!

Душили отчаяние, злость и неверие. Что себе позволяют эти маоистские ублюдки! Какое они имеют право? Много времени понадобилось, чтобы осознать, что товарищ мертв. Очевидно, бросили в землянку еще живого, шевелился, стонал, но сколько времени прошло?

Кстати, сколько времени прошло? Да какая разница…

Он откинулся к нарам, перевел дыхание, попытался унять рвущуюся из груди ярость. Где он находится? Почему так тихо? Его не могли утащить далеко от границы — рядом берег Уссури, до него, должно быть, рукой подать…

Бабаев затаил дыхание. Действительно тихо. Хотя и не совсем — доносилась отдаленная китайская речь с характерными визгами и сменой интонаций.

На улице смеркалось — пока не сильно, но через час опустится тьма. Это не мог быть следующий день — это тот же самый, 2 марта, воскресенье, красный день календаря. Бой закончился… В чью, интересно, пользу? Хотя понятно, что в нашу, в чью же еще?

В какой-то миг он осознал, что дрожит не только от бешенства. Полушубка не было, шапки тоже. На ногах — сапоги, утепленные портянки, зимнее обмундирование стояло колом, а нательное белье совсем не грело. Мороз щипал конечности — миллионы игл впивались в кожу. Удивительно, что он еще не окочурился! Нет, он не умрет, не дождутся!

Михаил стал яростно тереть ладони, шевелил пальцами ног — да с таким усердием, что судорога сковала нижние конечности! Он вскочил, ткнувшись головой в потолок, стал стучать сапогами друг о друга.

Судорога прошла, но о себе он напомнил. Китайская речь раздалась ближе, хрустнули ветки под ногами. В горле перехватило, он завертел головой, о холоде уже не думалось.

Тело худо-бедно слушалось, и то ладно. Он уперся спиной в нары, подошвы поехали — опомниться не успел, как грохнулся на пятую точку, треснулся затылком обо что-то твердое. Вставать было поздно. Рука машинально ощупала предмет, о который он ударился. Нары были сбиты из бруса. Одна из деревяшек сгнила, он оторвал ее без труда, в руке оказался гнилой обрубок с заостренным концом — сантиметров сорок длиной. Чем мы отличаемся от животных? Умением использовать в схватке подручные предметы!

Оружие смешное, но другого не было. Он будет биться, чтобы дорого продать свою жизнь, и не умрет так бездарно, как Саня Локтионов! Он повертел огрызок бруса, стал запихивать под правую ногу.

В землянку протиснулись двое китайцев, стали поедать его глазами. Невысокие, в отличие от Михаила, в потолок не упирались, в треухах с красными звездами, в засаленных бушлатах, за спинами — худые вещмешки. Они злобно смотрели, недобро ухмылялись. Оба держали наперевес «АК-47» — явно подделки, склепанные на своих заводах, не имеющие ничего общего с прославленным советским автоматом. Зачем Советский Союз разрешил им это делать?

— Чего уставились? — прохрипел Бабаев и тоже скроил презрительную гримасу. — Чего смотрите, говорю? Подходите, не стесняйтесь.

Один китаец что-то резко выкрикнул, махнул стволом.

— С переводчиком, пожалуйста, — попросил Бабаев.

Двое переглянулись, снова закричали. Бабаев скалился в ответ — не мог придумать ничего лучшего. У китайцев кончилось терпение, один шагнул вперед, запнулся о тело Локтионова, пнул его со злости.

— А вот за это ты отдельно получишь, — пообещал Михаил. — Подходи, чего застрял? Поговорим по душам, как мужик с мужиком.

Китаец нагнулся, хотел схватить его за шиворот. Для чего им живые советские солдаты? Возить в клетке по городу, чтобы возмущенные сограждане забрасывали их камнями? Он сунул руку под бедро, и когда желтая физиономия оказалась совсем рядом, со всей силы вонзил острый конец огрызка в левый глаз китайца!

Удар был точным, дерево глубоко вошло в череп. Китаец захрипел, задергался, из глаза брызнула кровь и что-то еще. Бабаев подался вперед, резко оттолкнул противника от себя, пока второй не открыл огонь. Тот уже собирался, но его накрыло тело сослуживца, автомат выскользнул из рук.

Михаил бросился вперед, хищно растопырив пальцы. К черту боль и всю китайскую армию! Первый был уже не соперник, он схватил его за ворот, отбросил, навалился на второго, стал душить. Тот извивался, норовил ударить коленом, бил руками, но Бабаев терпел. Оба тужились, багровели, пальцы углублялись в щуплое горло, еще немного — и он почувствует позвонки.

Противник стал синеть, глаза полезли из орбит, движения становились рваными. Михаил усилил нажим, собрал в кулак всю силу, что у него осталась, почувствовал, как у китайца что-то хрустнуло. Тот замер, раскрыл рот, из которого вывалился синий язык…

Бабаев откатился, переводя дыхание. Ну, ничего себе… Не зря посещал спортзал! Приподнялся, огляделся. Второго он додавил на сто процентов. Трупная сыпь уже покрывала искаженную физиономию. Первый еще подергивался. Окровавленный брусок валялся рядом. Из исковерканной глазницы сочилось что-то красное. Вся рожа была измазана. Странно, но вражеские трупы не вызывали у Бабаева желания опорожнить желудок. Нормальные покойники, неплохо смотрелись. А у того, одноглазого, фонтан черемухой покрылся…

— Такие вот дела, братцы… — прохрипел Михаил, откидывая назад голову. — Это вам за Саню, чтобы знали…

Он встрепенулся — и долго загорать собрался? Он сделал двоих почти без шума, но все равно скоро придут другие!

Машинально отметил: уже не холодно! Он подполз к двери, выглянул наружу. Землянка притулилась к склону, повсюду — ели с соснами, мощный лапник, небольшая поляна перед землянкой. За деревьями — непонятно что, но хочется верить, что река Уссури. Голосов пока не слышно. Ох уж эти голоса…

Он не верил, что сможет вырваться, но попытаться стоило. Не сидеть же сложа руки. Выдать себя за своего? Он оценивающе уставился на задушенного солдата. Второй не подходил — много крови. Хотя у него и размер подходящий…

Бабаев долго возился, стаскивая с мертвеца бушлат, — от него разило потом, какой-то гнилью, но это можно пережить. Нахлобучил треух на голову — тоже вонючий. Забрал автомат, ремень с подсумком — в последнем лежала граната «РГД» и два запасных магазина. Ремень пришлось растягивать — концы не сходились. Теперь со спины он отдаленно напоминал китайского солдата — рослого, неуклюжего, непохожего на остальных.

Он запыхался — словно кросс пробежал. Почему-то именно сейчас Михаил почувствовал сильный голод. Он подтащил к себе вещмешок одного из солдат, стал разрывать его. Повертел потрепанный цитатник Мао с золотым тиснением и фотографией кормчего на обложке. Почитать, что ли, на досуге? Что там такого выдающегося, что все китайцы с ума сходят? Отбросил — пусть сами читают.

Вытряхнул остальное содержимое. Аптечка с бинтами, пара запасных портянок, дырявые варежки, щуплые галеты в упаковке из грубой бумаги, исписанной иероглифами, мятые дацзыбао с красными знаменами, решительными лицами населения и клеймением позором «зарвавшихся советских империалистов» (прочесть невозможно, но — что же еще? — понять можно). Бедно живем, братцы. Мы тоже небогато, но все же лучше вас…

Он разорвал упаковку, жадно захрустел безвкусной субстанцией, отдаленно напоминающей печенье-крекер. Запить было нечем — ладно, не беда. Насилу проглотил паек простого китайского солдата, поморщился — фигня какая-то на постном масле.

Вдруг застыл на месте. Снова голоса… Мурашки побежали по коже. Вернулось желание жить, сделалось страшно. Он отвел затвор, вернул его в прежнее положение, придерживая клык. Подкрался к двери, чуть приоткрыл ее.

Из-за елок на склоне к землянке, неторопливо продавливая сапогами снег, направлялись три китайских солдата. Видно, что замерзли — головы втянули в плечи, воротники подняты, клапана шапок завязаны под подбородком. Один что-то прокричал — видно, позвал своих. Действительно, что они там возятся?

Времени придумать что-то слишком хитрое уже не оставалось. Несколько секунд — и они войдут. Нет уж, просим на выход…

Михаил вскочил на ноги, оттолкнул дверь, выстрелил в упор. Китайцы не успели даже скинуть автоматы — попадали, напичканные пулями. Досталось всем — он проследил. Добивать не стал, некогда. Выпрыгнул из землянки, завертелся на поляне.