Даманский. Огненные берега
Часть 15 из 24 Информация о книге
Логическое мышление не работало — он бросился влево, в самую гущу хвойника. Пробивался сквозь упругие лапы — они хлестали по лицу, снег сыпался за воротник. Крики за спиной только подстегнули. Под ногами хрустел снег, Михаил прыгал по островкам жухлой травы на бугорках. Спрятался за деревья, упал на землю, стал слушать. Только не маячить в полный рост, проявлять выдержку, самообладание, что там еще… Окрестности землянки хоть смутно, но просматривались. Туда сбегались солдаты, возмущенно кричали. Кто-то нагнулся над телами — один еще стонал. Скрипнула дверь землянки, следом раздались утробные крики — нашли еще двоих. Китайские солдаты были везде — ими был наполнен весь лес. Они шумели, перекликались. Но здесь, где находился Михаил, их вроде не было. Он стал отползать, поднялся на колени, засеменил в том же направлении. Прогремела автоматная очередь, Бабаев присел. Но стреляли для острастки. Дурную энергию некуда девать! Он передвигался на четвереньках. Оборвался хвойник, потянулся корявый, гиблый осинник — перекрученный, уродливый, со спутанными ветвями и сломанными деревьями. Михаил проваливался в снег, путался в ветках, едва не выколол глаз. Растительный хаос повсюду — куда его занесло? Под ногами трещал бурелом, ветки били наотмашь. Нога угодила в капкан из переплетенных стеблей, Михаил не устоял, покатился, рухнул с маленького обрыва. Начал возиться, отыскал автомат, который спикировал следом, обнаружил, что находится в яме, набитой листвой вперемешку со снегом, а вокруг ямы — хаос веток, бурелома и коряжин. В стороне кричали люди — и слева, и справа, ломались ветки под ногами. Он полез наружу, но передумал: зачем? Суждено умереть — он и так умрет, а здесь, по крайней мере, можно спрятаться. Пограничник съехал обратно, улегся боком, начал вкручиваться в яму, нагребать на себя листву и мерзлую землю. Вернулся холод, но он готов был терпеть сколько нужно. Он — сибиряк, выдержит, пусть и городской житель! Бабаев забрался в растительно-снежную мешанину, оставил только часть лица с глазами. Руки сжимали автомат под снегом. Он догадался надеть варежки мертвого солдата, поэтому пальцы пока терпели. Все прочее мгновенно сковал холод… Михаил дрожал, озноб бил нешуточный. Зубы выбивали морзянку. Немного потерпеть, китайцы скоро прекратят поиски, по крайней мере, в этом квадрате, и станет легче. Он должен вернуться в часть, должен бить этих гадов, а через три месяца — домой, на гражданку… Крики стали удаляться, разбегались в разные стороны. Но что-то еще трещало неподалеку — похоже, шел человек, ладно, если один… Организм погружался в ледяную ванну, слипались глаза. Он мог уснуть и больше не проснуться. Кто-то двигался в его сторону, причем очень быстро. Михаил очнулся — чего надо? И вдруг дошло. Его же вычислят по следам! Обнаружат одинокий след — и здравствуйте! Не факт, что это был он, но какой-нибудь дотошный китаец обязательно проверит. Уже проверяет! Над головой трещали ветки, срывалось дыхание. Человек перелезал через нагнувшийся ствол. Он явно шел по следу, оставленному Бабаевым. А товарищей не звал, потому что не был уверен: а вдруг это след кого-то из своих? Засмеют потом… Солдат сжимал в руках свою шапку. Черные волосы слиплись от пота. Рослый, подтянутый, до армии бабы, поди, табунами за ним бегали. Он сосредоточенно хмурился, смотрел по сторонам. Потом удосужился взглянуть под ноги. Бабаев подлетел, как на пружине, ударил китайца прикладом по голяшке. Многое вложил он в этот удар, ватные штаны его не смягчили. Противник подавился криком, согнулся пополам. Михаил отбросил автомат, схватил его штанину, потащил на себя. Китаец сдавленно вякал, пытался сопротивляться. Бабаев перевалил его через голову, швырнул за собой в яму. В следующее мгновение оседлал, стал хватать горстями снег, забивал ему в глотку. Китаец давился, кашлял, глаза безумно метались. Михаил прижал ладонь к его лицу, вдавил в снег, помогая себе другой рукой. Голова китайца утонула в растительном месиве. Он дрыгался, подпрыгивал, но там, где лежала голова, дышать было нечем, и движения противника ослабли. Михаил держал его под снегом не меньше минуты. Потом облегченно выдохнул, схватил китайца за ворот телогрейки, поволок на себя. Результат был налицо — еще одним врагом стало меньше, на него смотрели тусклые бусинки глаз, распахнутый рот был забит листвой и грязью. Михаил отполз подальше от убитого, сел на корточки. Голова плыла, от холода ломило кости. Согреться было невозможно, упражнения не помогали. Он брел вдоль склона, иногда различал вдали крики, иногда закладывало уши. Он вышел на растоптанную тропу, но быстро с нее свернул — встреча с противником в планы не входила. Он обнимал стволы деревьев, сползал на землю, но потом находил-таки силы подняться, брел дальше. Сделал остановку под корявой осиной, заставил себя подумать. Он давно удалился от места, где уложил пятерых, здесь его могут уже и не искать. Надо спускаться к реке — она внизу, никаких сомнений… Ноги подгибались, приходилось хвататься за все подряд. Но Бабаев не потерял ни шапку, ни оружие. Затвор был передернут, в автомате — полный магазин. Он поправил бушлат, подтянул ремень. Трудно выдавать себя за китайского солдата… Михаил двигался вниз по прореженному осиннику, замирал — казалось, ветер снова приносит эти проклятые голоса. Осторожно продолжал спуск, огибал скопления веток и бурелома. В какой-то момент вдруг обнаружил, что левее проходит просека. Он опустился на корточки, пролез через кустарник. Просека была сравнительно неширокой — метра два с половиной. Здесь вырубали кусты и молодые деревья, а потом тащили вниз что-то тяжелое. Земля была продавлена и изрыта. Он, кажется, догадывался, что это может быть… Не прошел он и несколько шагов, как метнулся в сторону, рухнул у основания толстого дерева. Мысленно похвалил себя — реакция работает, значит, не настолько все плохо. Наверх друг за другом прошли несколько китайских солдат. Они визгливо лаялись между собой, по сторонам не смотрели. Чавкал снег, перемешанный с грязью. Они ушли вверх по склону, звуки шагов затихли. Михаил передумал возвращаться на просеку, решил спускаться параллельным курсом, рассудив: тише едешь — дальше будешь. И через несколько минут вышел к разбитой батарее 45-миллиметровых орудий. Рядом никого не было. Несколько минут он наблюдал из-за дерева, недоверчиво прислушивался. Пахло гарью. Потом, крадучись, вышел на свет, стал с любопытством озираться. Батарею разбили в пух и прах, видимо, ответным огнем станковых гранатометов. Но, судя по количеству гильз, пострелять китайцы успели. Здесь было несколько прямых попаданий — искореженные щитки и лафеты, разбитые колеса, орудийные замки. Остовы орудий насквозь прокопчены, огонь был настолько мощный, что разъедал даже сталь. Сохранились брызги крови. Все целые снаряды, естественно, сдетонировали — здесь творился настоящий ад. Вокруг батареи была выжженная земля. Обуглились деревья. То, что осталось от артиллеристов, уже увезли. Смотреть на это без глубокого удовлетворения было невозможно. На время, блуждая среди горелок, Михаил забыл про холод. Потом глянул вниз и понял, где находится. Батарея притулилась на склоне массивной сопки восточнее китайского пограничного поста «Гансы», а тот располагался прямо напротив заставы «Нижняя Масловка». Здесь была примерно середина горы. Значит, сзади — дорога, по которой подвозили орудия. Причем подвозили давно, тщательно маскировали — провокацию готовили не один месяц назад. Вниз, за деревья, убегала тропа, ею пользовались китайские солдаты. Внизу под толщей льда протекала Уссури, спуск к ней был сравнительно пологий. Напротив — остров Коркинский, чуть правее — Атаманский. Он хоть и находился по диагонали, но орудия его могли накрывать прямой наводкой. В зоне видимости застава: казарма, караульное и подсобные помещения, далее — жилые двухэтажки. Все это тоже могла накрыть китайская батарея. За деревьями виднелись даже крыши Нижней Масловки. Бабаев стоял на краю площадки, всматривался вдаль, забыв про холод. Уже стемнело, видимость уменьшалась. Внизу сновали мелкие фигуры. На льду — черные точки, видимо, подбитая техника. К острову от заставы направлялся автомобиль — маленький, как игрушечный. Бой кончился — оно и так понятно — тишина стояла оглушительная. «Если наши едут на остров, значит, не отдали!» — обрадовался Михаил. Но как туда пробраться? Китайцам накостыляли, но посты наблюдения остались, и снайперов никто не отменял. Будут мстить, стрелять по каждому, кто подвернется. Нельзя идти на Атаманский. Надо рвать напрямик — через реку, и будь что будет… Он ощутил подозрительное тепло, насторожился. Подошел к искореженному орудийному щитку, потрогал. Останки орудий еще не остыли! Какой же жар тут царил, когда сдетонировали боеприпасы? Михаил застонал, стащил дырявые варежки, приложил руки к щитку. Пришлось нагнуться. Долгожданное тепло потекло по телу. Он расслабился. Еще не наслаждение, но что-то похожее… Сколько времени он так простоял — оцепеневший, забывший про все? За это время можно было всю китайскую армию к берегу подтянуть! За спиной захрустел снег, чавкнула грязь под сапогами, по ушам ударил отрывистый окрик на китайском языке! Дыхание перехватило, Бабаев вконец окаменел, так и остался в согбенной позе, спиной к врагам, которые находились в нескольких метрах от него. Почему не стреляют? Нет уж, вторично он в плен не попадет. Был уже — не понравилось. И вдруг дошло — они же не видят, что он — русский! Китайский бушлат, китайская шапка — свой солдат, отбившийся от части, стоит и руки греет. Вот если повернется, представит на обозрение свою славянскую физиономию — тогда, конечно… Повторился окрик, солдаты подошли ближе. Он должен был что-то ответить… ну, или хоть как-то отреагировать. В груди все сжалось. Правая рука медленно поползла в карман, где лежала наступательная граната «РГД-5». Михаил нащупал овальный корпус из тонкой стали, потащил гранату из кармана. Как бы ненароком повернулся боком, чтобы не бросались в глаза его манипуляции. Левая рука оторвалась от щитка, разогнула усики предохранительной чеки, указательный палец вошел в кольцо… Он резко выдернул чеку и, не дожидаясь третьего окрика, метнул гранату через плечо — под истошный крик китайца, а в следующий миг уже кувыркался за щитком, отбивая ребра! Щиток хоть и покалеченный, но все равно — защита от осколков. В кувырке он запоздало оценил ситуацию — трое или четверо, совсем рядом. Он, кажется, перестарался — инерция гнала дальше, Михаил докатился до обрыва, который оказался невысоким, загремел с него, взревев от боли — ствольная коробка чуть не перешибла позвоночник! Китайцы — шустрые, возможно, кто-то и успел сигануть, сообразив, что не стрелять надо, а когти рвать! Прогремел взрыв, разбросал обломки снарядных ящиков, закопченные гильзы. Повалился державшийся на соплях орудийный щиток. Но невидимая пружина уже подбрасывала советского пограничника! Он вскочил, подстегивая себя пронзительным воплем, заученным движением сбросил автомат со спины, щелкнул предохранителем. Патрон уже в стволе… Автомат бился в онемевших руках, едва не выскакивал. Пули летели вразброд, рикошетили от «копченой» стали. Их было четверо, такие же фуфайки, шапки на «рыбьем» меху. Двоих посекли осколки — они оказались в эпицентре взрыва. Третьего отбросило, он пытался привстать, осоловело водил глазами. Четвертый рвал заклинивший затвор, заливисто верещал. Мгновение, чтобы выявить оставшиеся мишени, и вот он уже бьет конкретно, адресно. Запузырился, порвался от избытка свинца бушлат, китаец выронил автомат, начал извиваться, как червяк на крючке. Падай, сволочь! Второй протестующе вытянул руку — не стреляй, пощади! В глазах стоял первобытный ужас. Что ж, русские — народ сердобольный, но не сегодня! Голова китайца раскололась, как орех, остались лишь глаза, объятые страхом. По тропе со стороны дороги бежали другие солдаты — сколько их, Михаил даже не считал. Перекошенные узкоглазые лица, грязное обмундирование. Кто-то уже стрелял, не разобравшись в ситуации, — пули свистели высоко над головой. Бабаев выпустил в них остатки магазина и уже не смотрел — досталось ли кому, стал быстро спускаться вниз. Извилистая тропа плясала перед глазами, скопления кустарника, дальше — опять деревья, смешанный лес до самой Уссури… Тропа пропадала за еловыми лапами. Склон был крутой, не для бега — корни, камни под ногами. Бабаев пробежал метров десять, а дальше с ужасом почувствовал, как его несет по инерции — разобьется к чертовой матери! Может, и к лучшему, что запнулся. Дальше уже не бежал — катился кубарем. Китайского автомата в руках уже не было, да и черт с ним! Он был уверен, что разобьется. Небо и земля менялись местами, он взлетал на трамплинах, цеплялся за корни, деревья мелькали, оставались сзади. В глаза летело огромное дерево — почему-то без веток в нижней части, он уже видел свои мозги, размазанные по стволу, истошно завыл. В последний момент опять за что-то зацепился, сменил курс, страшное дерево промелькнуло рядом, а он со всего разгона влетел в яму, оставшуюся на месте выдранной бурей ели, — рухнул в нее, от мощного сотрясения чуть не испустил дух… Но нет, сознание еще теплится. Михаил цеплялся за жизнь, страшно не хотелось умирать на чужой земле! Руки подергивались, ногти впивались в мерзлую почву. Он что-то шептал. Несколько человек пробежали по тропе. Тряслись ветки, с них сыпался снег. Внизу кричали, китайцев гнала решимость догнать ненавистного русского. Вдруг стало тихо. Сознание понемногу прояснилось, вернулись боль и чувствительность к холоду. Михаил вытягивал себя из ямы, как из болота. Выполз, покосился на внушительный выворотень, спасший его от бесславной гибели. Он выживет, он справится… Бабаев лежал на склоне, в окружении деревьев, понемногу приходил в себя. Китайцы не возвращались, очевидно, лазили по берегу, искали вчерашний день. А может, вернулись в часть другой дорогой. Это не имело значения. Тропа была рядом, но он не хотел на нее возвращаться. Поднялся, побрел вниз — в противоположную от тропы сторону. В глазах темнело, а может, и не только в глазах — на окрестности реки опускались сумерки. Он падал на колени, прижимался к деревьям, отдыхал, потом опять поднимался, брел дальше. Справа перекликались китайские постовые, он плевал на них! Десяток уничтожил, можно и помирать, уже не так обидно… Сознание путалось, он шел на автомате. Чувство времени не работало. Когда он выбрался к реке, темнота уже сгустилась. Бабаев не чувствовал своих конечностей, брел словно робот, непонятными зигзагами. Опять не устоял на обрыве, скатился поленом, вылетел к реке. Здесь уже не было китайских военных — он выбрался к Уссури за пределами их расположения. Сил не осталось, но в голове сравнительно прояснилось. Шансы на спасение подросли. Белое пространство перед глазами — река. Советский берег терялся за пределами видимости. Справа — остров Коркинский, за ним — Атаманский. В тех краях лениво постреливали, блуждали огни прожекторов. Михаил смог подняться только на корточки и в таком виде вышел на реку. Снег был по колено. Он двигался на четвереньках, потом поднялся, побрел, стараясь шире расставлять ноги. Сапоги проваливались, он не шел, а фактически стоял на месте, буксовал, падал! Злость на самого себя — и что мы тут изображаем падающую Эйфелеву башню? Или какая там башня у них падает? Он сделал передышку, потащился дальше, уже быстрее, увереннее. Открывалось второе дыхание. Михаил обогнул восточную оконечность Коркинского острова, стал смещаться на юго-запад — застава где-то там. Голова отключалась, но из мглы проявлялся берег — не такая уж коломенская верста. Его заметили — с китайской сопки застучал пулемет. Пули взрыхлили снежную массу неподалеку. Он отмахнулся, как от надоедливых комаров, но ноги понесли быстрее. Прожекторов на этом участке не было, китайцы лишь смутно видели, что реку кто-то переходит. Пулеметчик упорствовал. Пули ложились все ближе, снег летел в лицо. Пришлось упасть и какое-то время не вставать. Попал — доволен? Он лежал, глаза закрывались, рывками наваливался сон, бороться с ним было практически невозможно. Перед глазами вставало грустное лицо матери на похоронах отца — давно расстались, почти не общались, тот вел асоциальный образ жизни, — а вот ведь накатило, когда увидела его мертвым в гробу, вспомнилось все хорошее, что у них когда-то было… Вот первый год службы, рядовой Бабаев стоит на посту номер один у знамени части. Ниша в штабном коридоре, стеклянный короб, и он торчит истуканом. Ночь глухая, дико хочется спать, но пошевелиться нельзя, разрешается лишь принять стойку «вольно». Зимняя шапка на голове, он упирается макушкой в стену — чем не подушка? Сладко спит, но бдительность не теряет — когда заходят дежурные офицеры и прочие полуночники, он опять торчит, как африканский идол, глаза навыкат, рука сжимает ремень автомата… Пулеметчик потерял к нему интерес, дорога свободна. Главное в нелегкой воинской службе — вовремя проснуться. Он очнулся, лизнул снег, снова побрел. За спиной остался остров Коркинский, еще немного, и он поравняется с протокой, отделяющей этот остров от Атаманского. Прошедшим днем здесь все было сложно — чернели воронки от мин, выделялись остовы сгоревшей техники. Сознание делало ручкой, подгибались ноги. Очередную дыру во льду он не проглядел, но не учел расползающиеся по льду трещины. Под ногами хрустнуло, он провалился, замахал руками! В голове стало ясно, как днем — ну почему?! Два шага до наших! Ноги погрузились в ледяную воду, Михаил захрипел, стал извиваться. Но трещина оказалась небольшой, руки остались на льду, он уперся локтями, задергал ногами в воде. Сдавило грудь, он не мог дышать. Откинулся назад, напрягся, холодный пот побежал со лба. Медленно, сантиметр за сантиметром, Михаил принимал горизонталь, ноги поднимались к поверхности. Он раздвинул их неимоверным усилием — все, теперь они на льду… Судорога выгибала, стучали зубы. Он начал кусать губы, чтобы почувствовать боль, чтобы хоть она не давала уйти… Бабаев выполз на твердое поступательными движениями. Долго не мог отдышаться, таращился в звездное небо, искал в нем ковши Большой и Малой Медведиц, открывал новые созвездия. Он ломал себя через колено, упрямо пытался подняться, но ноги разъезжались. Он оставил попытки, дальше передвигался ползком — подтягивался на руках, волоча за собой обмороженные ноги. В глазах отсутствовала четкость, изображение расплывалось, как в старом телевизоре. От советского берега к нему уже скользили неясные тени в маскхалатах, с автоматами. Пограничный наряд! Сил радоваться не было, но он попытался опереться на колено, привстать. Его окружили, тыкали в него автоматами. — Братцы, это китаец… — недоуменно бормотал кто-то, — перебежчик, что ли? Может, разведчик, к нам в тыл хочет пробраться? Он даже смеялся, хотя это выглядело дико. Спасибо, что стрелять не стали без предупреждения. Все правильно, мужики, форма китайская, шапка с их звездой — уцелела на голове, потому что он ее завязал. Лицо опухшее, глаза сузились в щелки — вылитый китаец! — Сам ты китаец… — хрипел он. — Я тебе по роже дам за такие слова, понял? Рядовой Бабаев, четвертый взвод, возвращаюсь из зарубежной поездки… Свой я, мужики… — дальше он что-то бессвязно лопотал, вспомнил Саню Локтионова, оставшегося в землянке, просил сходить за ним, принести, похоронить.