Дорога тайн

– Можно напомнить вам, что статистика педофилии вне церкви, среди населения в целом, точно такая же, как и статистика внутри церкви? – спросил Кларк Френч.

– Бенедикт сказал: «Ничто само по себе не является ни злом, ни добром». Он сказал «ничто», Кларк, – уточнил Хуан Диего. – Педофилия – это не ничто. Педофилия – это «само по себе» плохо.

– После того как дети…

– Здесь нет детей, Кларк! – повысил голос Хуан Диего. – Мы одни на балконе! – воскликнул он.

– Ну… – осторожно произнес Кларк Френч, оглядываясь по сторонам; где-то слышались детские голоса, но детей (даже подростков или взрослых) не было видно.

– Иерархи Католической церкви считают, что поцелуи ведут к греху, – перешел на шепот Хуан Диего. – Ваша Церковь против контроля над рождаемостью, против абортов, против однополых браков – ваша Церковь против поцелуев, Кларк!

Вдруг на балконе мимо них, хлопая шлепанцами, пробежала стайка ребятишек; их мокрые волосы блестели.

– После того как малыши лягут спать… – снова начал Кларк Френч.

Разговор был для него соревнованием, сродни виду боевых искусств. Из Кларка вышел бы неутомимый миссионер. У Кларка была иезуитская манера изображать из себя «всезнайку» – вечный акцент на поучение и проповедь Евангелия. Должно быть, Кларка вдохновляла сама мысль о собственной мученической смерти. Он бы с радостью страдал, просто чтобы доказать нечто невозможное; оскорбляйте его – он будет улыбаться и цвести маковым цветом.

– С вами все в порядке? – спросил Кларк Хуана Диего.

– Просто я немного запыхался – не привык хромать так быстро, – сказал Хуан Диего. – Или оттого, что одновременно хромал и разговаривал.

Они замедлили шаг, спускаясь по лестнице и направляясь к главному помещению «Энкантадора», где находился обеденный зал ресторана. Обеденный зал был под навесной крышей, и еще имелся сворачивающийся занавес из бамбука – его можно было опустить, чтобы защититься от дождя и ветра. Благодаря открытому виду на пальмы и море, обеденный зал походил на просторную веранду. На всех столах лежали бумажные праздничные шляпы.

В какую большую семью попал Кларк Френч, когда женился! – подумал Хуан Диего. У доктора Хосефы Кинтана было тридцать или сорок родственников, и более половины из них – дети или молодые люди.

– Никто не ждет, что вы запомните имена всех, – прошептал Кларк Хуану Диего.

– Насчет таинственной гостьи, – внезапно сказал Хуан Диего. – Она должна сесть рядом со мной.

– Рядом с вами? – спросил его Кларк.

– Конечно. Вы все ее ненавидите. А я, по крайней мере, нейтрален, – сказал Хуан Диего.

– Я не ненавижу ее – никто ее не знает! Она влезла в семью…

– Знаю, Кларк, знаю, – сказал Хуан Диего. – Она должна сесть рядом со мной. Мы оба незнакомцы. А вы все знакомы друг с другом.

– Я думал посадить ее за один из детских столов, – произнес Кларк. – Может быть, за столом с самыми буйными детьми.

– Вот видишь? Ты действительно ненавидишь ее, – бросил ему Хуан Диего.

– Я пошутил. Может быть, за стол с подростками – самыми угрюмыми, – продолжил Кларк.

– Ты определенно ее ненавидишь. Я нейтрален, – напомнил ему Хуан Диего. (Мириам может совратить подростков, подумал он.)

– Дядя Кларк! – Кларка потянул за руку маленький круглолицый мальчик.

– Да, Педро. Что случилось? – спросил Кларк.

– Там, за картиной в библиотеке, большой геккон. Он вылез из-за картины! – сказал Педро.

– Только не это – никаких гигантских гекконов! – воскликнул Кларк, изображая испуг.

– Да! Он гигантский! – закричал мальчик.

– Так уж случилось, Педро, что вот этот человек знает все о гекконах – он эксперт по гекконам. Он не только любит гекконов; он скучает по гекконам, – сказал Кларк. – Это мистер Герреро, – добавил Кларк, ускользая и оставляя Хуана Диего с Педро.

Мальчик тут же схватил пожилого романиста за руку.

– Вы их любите? – спросил мальчик и, прежде чем Хуан Диего успел ответить, спросил: – Почему вы по ним скучаете, мистер?

– А, ну… – начал Хуан Диего и замолчал, пытаясь выиграть время.

Когда он, прихрамывая, направился к лестнице, ведущей в библиотеку, его хромота привлекла к нему внимание дюжины детей – пятилетних или чуть постарше, как Педро.

– Он все знает о гекконах, он их любит, – говорил Педро детям. – Он скучает по гекконам. Почему? – снова спросил Педро Хуана Диего.

– Что случилось с вашей ногой, мистер? – спросила его девочка с косичками.

– Ребенком я жил на свалке. В лачуге недалеко от basurero Оахаки – basurero означает «свалка»; Оахака находится в Мексике. В хижине, где жили мы с сестрой, была только одна дверь. Каждое утро, когда я вставал, на сетке двери сидел геккон. Геккон был таким быстрым, что мог исчезнуть в мгновение ока, – сказал Хуан Диего детям, хлопнув в ладоши для пущего эффекта. Поднимаясь по лестнице, он все больше хромал. – Однажды утром грузовик переехал мне правую ногу. Боковое зеркало заднего вида было разбито, водитель меня не заметил. Он не виноват, он хороший человек. Он умер, и я скучаю по нему. Я скучаю по свалке и гекконам, – сказал Хуан Диего.

Он не знал, что несколько взрослых тоже последовали за ним наверх в библиотеку. Шел за своим бывшим учителем и Кларк Френч; все они, разумеется, потянулись за историей Хуана Диего.


Неужели хромой человек действительно сказал, что скучает по свалке? – переспрашивали друг друга дети.

– Если бы я жила на basurero, не думаю, что скучала бы по ней, – сказала Педро девочка с косичками. – Может, он скучает по сестре?

– Я могу понять, почему без гекконов скучно, – сказал Педро.

– Гекконы в основном ночные существа – они более активны в ночное время, когда насекомых больше. Они едят насекомых, гекконы для нас безобидны, – говорил Хуан Диего.

– А где ваша сестра? – спросила Хуана Диего девочка с косичками.

– Умерла, – ответил Хуан Диего; он готов был рассказать, как умерла Лупе, но не хотел, чтобы малышам снились кошмары.

– Смотрите! – воскликнул Педро.

Он указал на большую картину, висевшую над удобной с виду кушеткой в библиотеке «Энкантадора». Геккон был почти огромным, так что даже на расстоянии его было видно не хуже, чем картину. Геккон держался за стену рядом с картиной; когда Хуан Диего и дети приблизились, геккон забрался выше. Глядя на них, большая ящерица замерла в ожидании, до потолка ей оставалось ровно столько же, сколько и до картины. Это действительно был большой геккон, размером чуть ли не с домашнюю кошку.

– Человек на картине – святой, – говорил Хуан Диего детям. – Когда-то он был студентом Парижского университета; он был также солдатом, баскским солдатом, и он был ранен.

– Как ранен? – спросил Педро.

– Пушечным ядром, – ответил Хуан Диего.

– Разве пушечное ядро не убивает? – спросил Педро.

– Думаю, нет, если ты готовишься в святые, – ответил Хуан Диего.

– Как его звали? – спросила девочка с косичками; ее переполняли вопросы. – Кто этот святой?

– Твой дядя Кларк знает, кто он такой, – ответил Хуан Диего.

Он чувствовал, что Кларк Френч наблюдает за ним и слушает его – как навсегда преданный ученик. (Кларк был похож на человека, который может выжить, если в него выстрелят пушечным ядром.)

– Дядя Кларк! – раздался хор детских голосов.

– Как звали этого святого? – продолжала спрашивать девочка с косичками.

– Святой Игнатий Лойола, – услышал Хуан Диего голос Кларка Френча.

Гигантский геккон в скорости не уступал маленькому. Возможно, голос Кларка прозвучал слишком самоуверенно или слишком громко. Удивительно, что такая большая ящерица могла так расплющиться – ей удалось залезть под картину, хотя и слегка сдвинув ее. Теперь картина висела на стене чуть криво, но геккона как будто и не было за ней. Сам святой Игнатий Лойола не видел ящерицу, как не обращал внимания ни на детей, ни на взрослых.

Хуан Диего видел самые разные изображения Лойолы – в храме Общества Иисуса, в «Потерянных детях» и в других местах Оахаки (и в Мехико), – но не мог вспомнить, чтобы этот лысый, но бородатый святой хотя бы на одном из портретов смотрел на него. Глаза святого Игнатия всегда были устремлены вверх; Лойола с вечной мольбой взирал на небеса. Основатель ордена иезуитов был в поисках более высокого авторитета – Лойола не был склонен смотреть в глаза простому люду[36].

– Ужин подан! – раздался голос кого-то из взрослых.

– Спасибо за рассказ, мистер, – сказал Педро Хуану Диего. – Мне жалко всего, о чем вы скучаете, – добавил мальчик.

Педро и маленькая девочка с косичками хотели взять Хуана Диего за руки, когда они втроем вернулись к лестнице, но лестница была слишком узкой; калеке было бы небезопасно спускаться по ней, держа за руки двух маленьких детей. Хуан Диего предпочитал держаться за перила.

Кроме того, он увидел Кларка Френча, который ждал его внизу у лестницы, – без сомнения, новый план рассаживания создал проблемы для нескольких старших членов семьи. Хуан Диего подумал, что есть женщины определенного возраста, которые хотели бы сидеть рядом с ним; эти пожилые женщины были его самыми преданными читательницами, – по крайней мере, обычно они не стеснялись разговаривать с ним.

«Мне просто нравится слушать, как вы рассказываете свои истории», – с энтузиазмом сказал ему Кларк еще там, наверху.

Может, тебе и не понравится слушать мою историю о Деве Марии, подумал Хуан Диего; он чувствовал себя невероятно уставшим – что было особенно странно для того, кто спал в самолете и дремал в машине. Юный Педро был прав, сожалея о «всем том», о чем скучал Хуан Диего. Одна только мысль, что он скучает по кому-то или чему-то, заставляла Хуана Диего скучать еще больше – он набросал для детей разве что лишь несколько штрихов этой истории о свалке.

План рассаживания был тщательно продуман: детские столики располагались по периметру зала, взрослые – в центре. Хосефа, жена Кларка, сидела рядом с Хуаном Диего, отметившим, что справа от него место пустует. Кларк сел напротив своего бывшего учителя. Никто пока не надевал шляп.

Хуан Диего не удивился, увидев, что за его столом, ближе к центру, в основном сгруппировались «женщины определенного возраста» – те, о ком он и думал. Они понимающе улыбнулись ему, как улыбаются женщины, которые читают ваши романы (и полагают, что знают о вас все); только одна из этих пожилых женщин не улыбалась.

Сами знаете, что говорят о людях, которые похожи на своих домашних питомцев. Прежде чем Кларк зазвенел ложкой о стакан, прежде чем он представил своего бывшего учителя семье своей жены, Хуан Диего мгновенно понял, кто тут тетушка Кармен. В поле зрения больше не было никого, кто хотя бы отдаленно напоминал ярко раскрашенную, острозубую, прожорливую угре-мурену. И в ровном свете, падающем на обеденный стол, отвислые щеки тети Кармен можно было принять за колеблющиеся жабры мурены. Подобно мурене, тетя Кармен источала отстраненность и недоверие – за ее отчуждением таилась знаменитая способность кусачего угря наносить издалека смертельные удары.

– Я хочу вам обоим кое-что сказать, – обратилась доктор Кинтана к мужу и Хуану Диего, когда за их столом смолкли разговоры, а Кларк наконец перестал болтать и подали первое блюдо – закуску севиче из морепродуктов. – Пока мы едим, больше ни слова ни о религии, ни о церковной политике, ни об абортах или о контроле за рождаемостью, – сказала Хосефа.

– Пока здесь дети и подростки… – начал было Кларк.

– Пока здесь взрослые, Кларк, – сказала ему жена. – Не надо об этом, пока вы не останетесь только вдвоем.

– И никакого секса, – добавила тетя Кармен, глядя на Хуана Диего.

Это он писал о сексе, а не Кларк. Женщина-угорь произнесла «никакого секса» так, будто эти слова оставили неприятный привкус у нее во рту. Будто она подразумевала не только разговоры о сексе, но и занятия таковым.

– Полагаю, нам остается говорить только о литературе, – воинственно заявил Кларк.

– Смотря о какой литературе, – сказал Хуан Диего.

Едва он сел, как испытал легкое головокружение. Это случалось из-за виагры – обычно это состояние быстро проходило. Но, ощупав правый передний карман, Хуан Диего вспомнил, что не принимал виагру; он ощутил таблетку и игральную кость от маджонга сквозь ткань брюк.