Дорога тайн

– Она у меня… – начал он.

– Бирюзовая, – ответила Мириам, и когда он похлопал себя по правому переднему карману брюк, то нащупал кость от маджонга, но не виагру. Он также почувствовал, как Мириам накрыла его руку своей.

– Ты взял ее, – прошептала она.

– Что взял?

Тарелки с ужином были убраны, хотя Хуан Диего не помнил, что ел, – даже севиче.

– У тебя усталый вид, – сказала ему Мириам.

Если бы у него было больше опыта общения с женщинами, разве Хуан Диего не отметил бы, что в Мириам есть что-то необычное или слегка «отстраненное»? То, что Хуан Диего знал о женщинах, в основном было почерпнуто из художественной литературы, из чтения и написания романов. Женщины в художественной литературе часто были манящими и таинственными; в романах Хуана Диего женщины к тому же внушали тревогу. И что тут ненормального или пусть необычного, если женщины в беллетристике кажутся немного опасными?

Если женщины из реальной жизни Хуана Диего плелись в хвосте у тех, кого он встречал только в своем воображении… что ж, это могло объяснить, почему такие женщины, как Мириам и Дороти, с какими наяву Хуан Диего еще не сталкивался, казались ему такими притягательными и узнаваемыми. (Возможно, он встречал их в своем воображении много раз. Неужели он видел их там и раньше?)

Если бумажные праздничные шляпы и в самом деле неожиданно материализовались на головах отмечающих Новый год в «Энкантадоре», то не было никакого объяснения столь же внезапному возникновению музыкальной группы в составе трех расхристанного вида молодых людей с клочковатой растительностью на лице и симптомами явного недоедания. У гитариста была татуировка на шее, похожая на ожог, оставленный раскаленным тавром. Аккордеонисту и барабанщику нравились майки, дабы была видна татуировка на руках; барабанщик выбрал тему насекомых, а аккордеонист предпочитал рептилий – только чешуйчатым позвоночным, змеям и ящерицам дозволялось ползать по его голым рукам.

Комментарий Мириам по поводу молодых людей был уничижительным: «Много тестостерона, но мало перспектив». Хуан Диего понял, что Кларк Френч услышал это, а поскольку Кларк стоял спиной к музыкантам, то по слегка удивленному выражению лица Кларка было ясно, что он принял слова Мириам на свой счет.

– Это про парней позади тебя – про группу, Кларк, – сказала доктор Кинтана мужу.

Эти ребята были всем известны под названием «Ночные обезьяны». Репутация чисто местной группы покоилась на костлявых голых плечах вокалистки – худой как щепка, в платье без бретелек. Ее груди было явно недостаточно, чтобы платье не сползало, а прямые черные волосы, грубо подстриженные на уровне мочки уха, резко контрастировали с мертвенной бледностью лица. Хуан Диего отметил, что ее кожа была неестественно, не очень-то по-филиппински, белой. Схожесть вокалистки с только что выкопанным трупом заставила Хуана Диего подумать, что парочка татуировок ей бы не помешала – даже насекомое или какая-нибудь рептилия, если не причудливый ожог, как на шее гитариста.

Что касается названия группы «Ночные обезьяны», то тут, естественно, у Кларка имелось объяснение. Близлежащие Шоколадные холмы были местной достопримечательностью. На Шоколадных холмах водились обезьяны.

– Без сомнения, обезьяны ведут ночной образ жизни, – сказала Мириам.

– Именно, – неуверенно ответил Кларк. – Если вам интересно и если нет дождя, можно организовать однодневную поездку на Шоколадные холмы – мы ездим туда каждый год, – сказал Кларк.

– Но мы не увидим обезьян днем, если они ночные, – заметила Мириам.

– Это правда, мы никогда не видели обезьян, – пробормотал Кларк. Хуан Диего заметил, что ему трудно смотреть на Мириам.

– Думаю, нам лучше обойтись этими обезьянами, – сказала Мириам, небрежно махнув обнаженной рукой в сторону несчастной с виду группы. Они точно были похожи на ночных обезьян.

– Каждый год в одну из ночей мы отправляемся в круиз на речном судне, – рискнул заметить Кларк. Мириам вынуждала его нервничать, хотя она просто ждала продолжения его рассказа. – Мы едем на автобусе к реке. На реке есть пристани, где можно поесть, – продолжал Кларк. – После ужина мы отправляемся на экскурсионном катере вверх по реке.

– В темноте, – равнодушно сказала Мириам. – Что можно увидеть в темноте? – спросила она.

– Жуков-светляков… их, возможно, тысячи. Эти светляки – просто потрясающее зрелище, – ответил Кларк.

– А что делают светляки, кроме того что мигают? – спросила Мириам.

– Они очень зрелищно мигают, – стоял на своем Кларк.

Мириам пожала плечами.

– Эти жуки мигают в порядке ухаживания, – сказала Мириам. – Представьте себе, что единственный способ сблизиться – это мигнуть!

После чего она стала подмигивать Хуану Диего, который ответил ей тем же, и оба рассмеялись.

Доктор Хосефа Кинтана тоже засмеялась; она подмигнула мужу, но Кларк Френч был не в том настроении.

– Эти светляки – потрясающее зрелище, – повторил он тоном школьного учителя, потерявшего контроль над классом.

То, как Мириам подмигивала Хуану Диего, возбудило его. Он вспомнил (благодаря Мириам), что взял с собой виагру, а рука Мириам на его бедре, под столом, должно быть, способствовала его возбуждению. Хуану Диего вдруг показалось, что кто-то дышит ему в колени, совсем рядом с рукой Мириам, лежащей на его бедре, и, в смущении заглянув под стол, он увидел Консуэло, маленькую девочку с косичками, которая смотрела на него снизу вверх.

– Спокойной ночи, мистер, мне пора спать, – сказала Консуэло.

– Спокойной ночи, Консуэло, – сказал Хуан Диего.

Хосефа и Мириам посмотрели под стол на девочку.

– Мама обычно расплетает мне косички перед сном, – объяснила девочка. – Но сегодня меня укладывает в постель девочка-подросток – мне придется спать с косичками.

– Ничего с твоими волосами не случится за ночь, Консуэло, – сказала доктор Кинтана. – Косички переживут одну ночь.

– Мои волосы запутаются, – пожаловалась Консуэло.

– Иди сюда, – сказала Мириам. – Я умею расплетать косички.

Консуэло не очень-то была настроена подходить к Мириам, но та улыбнулась и протянула к девочке руки. Консуэло забралась к ней на колени и села, выпрямив спину и крепко сжав ладошки.

– Их надо и причесать, но у вас ведь нет расчески, – занервничав, сказала Консуэло.


– Я знаю, что делать с косичками, – заверила девочку Мириам. – Я могу расчесать твои волосы пальцами.

– Пожалуйста, только не усыпляйте меня, как Педро, – попросила Консуэло.

– Постараюсь, – ответила Мириам своим невозмутимым, ничего не обещающим тоном.

Когда Мириам расплетала косички Консуэло, Хуан Диего заглянул под стол в поисках Педро, но тот незаметно проскользнул на стул доктора Кинтана. (Хуан Диего также не заметил, когда доктор Кинтана встала со своего места, но теперь он увидел, что она стоит рядом с Кларком, напротив.) Многие взрослые освободили свои стулья за столами в центре зала; эти столы уносили прочь – центр зала должен был стать танцполом. Хуан Диего не любил смотреть, как люди танцуют; танцы не на пользу калекам, ни практически, ни умозрительно.

Маленьких детей укладывали спать; старшие дети, подростки, тоже встали из-за столов по периметру зала. Некоторые взрослые уже сидели за столами. Когда заиграет музыка, подростки, несомненно, вернутся, подумал Хуан Диего, но они уже резко исчезли – как это обычно бывает у подростков.

– Как вы думаете, мистер, что случилось с большим гекконом за этой картиной? – тихо спросил Педро Хуана Диего.

– Ну… – протянул Хуан Диего.

– Он исчез. Я посмотрел. Там ничего нет, – прошептал Педро.

– Большой геккон, должно быть, отправился на охотничий промысел, – предположил Хуан Диего.

– Он исчез, – повторил Педро. – Может, леди заколола и большого геккона, – прошептал он.

– Нет, я так не думаю, Педро, – сказал Хуан Диего, но мальчик, похоже, был убежден, что большой геккон исчез навсегда.

Мириам расплела косички Консуэло и умело провела пальцами по густым черным волосам девочки.

– У тебя красивые волосы, Консуэло, – сказала Мириам.

Консуэло сидела теперь у нее на коленях чуть менее прямо. Подавляя зевоту, она боролась со сном.

– Да, у меня правда красивые волосы, – сказала девочка. – Если бы меня похитили, то похитители отрезали бы мне волосы и продали их.

– Не думай об этом – такого с тобой не произойдет, – сказала Мириам.

– Вы знаете все, что должно произойти? – спросила Консуэло.

Хуан Диего почему-то затаил дыхание; он напряженно ждал ответа Мириам – не хотел пропустить ни слова.

– Я думаю, что леди действительно знает все, – прошептал Педро Хуану Диего, который разделял настороженность мальчика относительно Мириам.

Хуан Диего затаил дыхание, потому что верил, что Мириам знает будущее, хотя, в отличие от Педро, не допускал, что Мириам прикончила большого геккона. (Ей понадобилось бы более грозное орудие убийства, чем закусочная вилка.)

И все это время, пока Хуан Диего сдерживал дыхание, они с Педро смотрели, как Мириам расчесывает волосы Консуэло. В пышных волосах девочки не осталось ни единой нерасправленной прядки, и сама Консуэло в изнеможении прислонилась к Мириам; сонная девочка полузакрыла глаза, – казалось, она забыла, что задавала Мириам вопрос, на который не получила ответа.

Но Педро не забыл.

– Давайте, мистер, лучше спросите ее, – прошептал мальчик. – Она усыпляет Консуэло, – может, именно это она и сделала с большим гекконом. – предположил Педро.

– Ты… – начал Хуан Диего, но язык у него заплетался, и слова не выговаривались. Ты действительно знаешь о том, что должно произойти? – хотел он спросить Мириам, но та приложила палец к губам, чтобы он молчал.

– Ш-ш-ш, бедное дитя должно быть в постели, – прошептала Мириам.

– Но вы… – начал Педро, однако дальше этого не продвинулся.

Хуан Диего увидел, как с потолка упал или спрыгнул геккон; это была еще одна кроха. Испуганный геккон угодил Педро на голову, в волосы, прямо на макушку, обрамленную бумажной шляпой-короной; она у Педро была бирюзовой и не очень-то отличалась от окраса ящерицы. Почувствовав в волосах геккона, мальчик закричал – это вывело Консуэло из транса, и девочка тоже закричала.

Хуан Диего только позже понял, почему эти два маленьких филиппинца закричали. На самом деле Педро и Консуэло кричали не из-за ящерицы. Они кричали, потому что, видимо, вообразили, будто Мириам готова заколоть геккона, пригвоздив его к голове Педро.

Хуан Диего потянулся к геккону на голове Педро, но, охваченный паникой, мальчик уже швырнул маленькую ящерицу в сторону танцпола вместе со своей праздничной шляпой. Барабанщик (парень с татуировкой насекомых на голых руках) наступил на геккона – внутренности ящерицы брызнули на его узкие джинсы.

– О боже, это жесть, – сказал аккордеонист, тоже в майке, с вытатуированными на его руках змеями и ящерицами.

Гитарист с татуировкой в виде шрама от ожога на шее не заметил раздавленного геккона – он возился с усилителем и динамиками, настраивая звук.

Но Консуэло и Педро видели, что случилось с маленьким гекконом. Их крики превратились в протестующие вопли, не прекратившиеся при появлении подростков, которые укладывали малышей спать. (Из-за этих криков и воплей подростки и вернулись в столовую – они, возможно, приняли детские вопли за первый музыкальный номер группы.)

Более философски настроенная, чем некоторые певцы-солисты, худая, как щепка, мертвенно-бледная девица уставилась в потолок над танцполом, как будто ожидала увидеть там еще несколько падающих гекконов.

– Ненавижу этих гребаных тварей, – сказала она, ни к кому конкретно не обращаясь. Она также увидела, что барабанщик пытается оттереть джинсы от внутренностей ящерицы. – Отстой, – сухо сказала солистка; произнесенное ею слово «отстой» прозвучало как название ее самой известной песни.

– Бьюсь об заклад, моя спальня ближе к танцполу, чем твоя, – говорила Мириам Хуану Диего. – Я хочу сказать, дорогой, что выбор места, где мы будем спать, зависит от того, сколько мы собираемся слушать этих «Ночных обезьян».

– Да, – только и смог сказать Хуан Диего.

Он увидел, что тетушки Кармен уже нет среди взрослых, оставшихся вблизи только что образованного танцпола; то ли ее вынесли вместе с обеденными столами, то ли она нырнула в постель раньше маленьких детей. Должно быть, эти «Ночные обезьяны» не охмурили своими чарами тетушку Кармен. Что же касается ночных обезьян, обитавших на Шоколадных холмах, то Хуан Диего подумал, что тетушке Кармен они могли бы понравиться – хотя бы тем, что одну из них можно было бы скормить ее любимому мурено-угрю.